Библиотека
всемирной литературы
Серия третья * * *
——————————
Литература XX века
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ
БИБЛИОТЕКИ
ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Абашидзе И. В.
Айтматов Ч.
Алексеев М. П.
Бажан М. П.
Благой Д. Д.
Брагинский И. С.
Бровка П. У.
Бурсов Б. И.
Бээкман В. Э.
Ванаг Ю. П.
Гамзатов Р.
Гафуров Б. Г.
Грабарь-Пассек М. Е.
Грибанов Б. Т.
Егоров А. Г.
Ибрагимов М.
Иванько С. С.
Косолапов В. А.
Лупан А. П.
Любимов Н. М.
Марков Г. М.
Межелайтис Э. Б.
Неупокоева И. Г.
Нечкина М. В.
Новиченко Л. Н.
Нурпеисов А. К.
Пузиков А. И.
Рашидов Ш. Р.
Реизов Б. Г.
Сомов В. С.
Тихонов Н. С.
Турсун-заде М.
Федин К. А.
Федоренко Н. Т.
Федосеев П. Н.
Ханзадян С. Н.
Храпченко М. В.
Черноуцан И. С.
Чхиквишвили И. И.
Шамота Н. 3.
ИЗДАТЕЛЬСТВО
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
МОСКВА • 1977
Вступительная статья Ал. Михайлова | Сб С56 |
С | 70500-294 028 (01)-77 | подписное |
© Издательство «Художественная литература», 1977 г.
Это | время гудит | ||
телеграфной струной, | |||
это | |||
сердце | |||
с правдой вдвоем. | |||
В. Маяковский |
Перед нами гигантская, «тысячелистая» (В. Маяковский) книга советской многонациональной поэзии. Дыханием времени веет с ее страниц. Листая эти два огромных тома, попадаешь в атмосферу революционной эпохи, острейших социальных конфликтов, строительного энтузиазма, народного подвига в защите родины, свершения великих дел во имя торжества идей коммунизма. Каждый поэт говорит «о времени и о себе», а все вместе они отражают многие существенные черты народной жизни на более чем полувековом отрезке истории.
Идеалы борьбы за переустройство старого мира вдохновляли литературу и искусство нового времени с первых же шагов, поэтому не случайно, что Октябрьская революция стала главной темой рождавшейся в ее горниле советской поэзии. Именно со стихов, как справедливо утверждал Маяковский, и начиналась литература революции.
Советская поэзия, ровесница Октября, — это своеобразнейшая летопись нашей эпохи, отражающая все этапы революции, социалистического и коммунистического строительства.
Советская поэзия полифонична, многоцветна, многодиапазонна, в ней нашли отражение не только важнейшие этапы общественного развития, но и духовная жизнь, художественное сознание народа, диалектика человеческой души, ее самые интимные движения.
Новое время породило новые песни. Но в искусстве, как известно, новое возникает не на голой почве. Самое революционное новаторство —
5
это опровержение одних и развитие других, более устойчивых, более универсальных, прогрессивных традиций искусства. Советская поэзия, будучи в своем идейно-эстетическом качестве явлением новым, революционным, в то же время наследует и обогащает национальные традиции всех развитых братских литератур, впитывает в себя художественный опыт мировой литературы, накапливает свой опыт, который служит вдохновляющим примером для многих прогрессивных демократических поэтов мира.
Каковы же существенные моменты этого опыта, позволяющие выделить советскую многонациональную поэзию как заметное явление духовной жизни народа и, при всем разнообразии и богатстве национальных черт, придать ей статус целого?
Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, обозначить наиболее общие этапы и закономерности развития многонациональной советской поэзии, показать ее идейное и эстетическое богатство, придется в ряде случаев выходить за рамки настоящего издания, которое, при всем желании составителей, вместило в себя далеко не все имена и произведения. Кроме того, нельзя не учитывать, что в серии «Библиотека всемирной литературы» отдельными томами представлены сочинения А. Блока, В. Маяковского, С. Есенина, А. Твардовского, Я. Коласа и Я. Купалы.
1
Октябрьская революция резко размежевала писателей России на два лагеря. Для тех, чье творчество питалось идеями социального переустройства мира, вообще не стоял вопрос: принимать или не принимать революцию. «Моя революция», — уже позднее резюмировал свое отношение к ней Маяковский. Старшие по возрасту поэты дореволюционной формации развивались противоречивыми и сложными путями. Наиболее прозорливые из них, прочно связанные с жизнью своей нации, ее историей и культурой, в общем верно поняли социальные и политические цели революции и ее значение в развитии художественного сознания общества. А. Блок, виднейший представитель целой поэтической эпохи — «страшных лет России», нашел силы порвать со своим классом и встать на сторону революционного народа. «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию», — призывал он русских интеллигентов. Ему вторил Г. Табидзе, который в дни Октября находился в Петрограде: «...И слышен шаг революционный на перепаханной меже». Революционную Россию, открывающую новую эру в истории человечества, приветствовал крупнейший поэт Армении О. Туманян. «Марш свободы» на мотив «Марсельезы» пишет освобожденный Красной Армией из тюрьмы таджик С. Айни. «Да здравствуют Советы!» — озаглавил свое стихотворение 1918 года узбек Хамза.
Каждый из этих поэтов, по-своему преодолевая сложности и противоречия мировоззренческого, психологического и нравственного свойства,
6
естественно и закономерно принял революцию. Такой путь социального и нравственного развития прошли В. Брюсов, Я. Купала, Я. Колас, И. Иоап-нисиан, Д. Гулиа и другие выдающиеся советские поэты старшего поколения.
Октябрь 1917 года необычайно возвысил творчество А. Блока и В. Маяковского, Д. Бедного и С. Есенина. И уже в начале 20-х годов, взволнованно перекликаясь с революционными поэтами России, сказали свое новое слово П. Тычина, М. Рыльский, В. Сосюра, Г. Табидзе, П. Яшвилп, Г. Леонидзе, Е. Чаренц, Н. Зарьяи, С. Вургун, С. Рустам, С. Сейфуллин, А. Токомбаев, — их много, стоящих у истоков советской литературы, ее зачинателей, первопроходцев.
Своим содержанием, своею сущностью революция решительно изменила межнациональные отношения и, в частности, отношение других народов России к русскому народу, первым сбросившему власть помещиков и капиталистов. Идея советской государственности и принципы социалистического сообщества были единственной альтернативой развития национальных культур.
Именно здесь и надо искать предпосылки идейной общности писателей, с самого начала твердо вставших на сторону Советской власти. Подобная общность начала складываться уже в самые первые годы после Октября, хотя процесс этот был осложнен целым рядом обстоятельств послереволюционного развития. На первых порах единство сказывалось более в тематике, в декларациях политического характера. Политические декларации хотя и в абстрактной форме, но выражали революционные идеалы их авторов. Тематические же предпочтения выявляли позицию более конкретно. Как точно заметил Э. Межелайтис, «декларативность — младенчество искусства, открыто вставшего на борьбу за определенную идею». Революционное содержание — результат отбора, типизации, первая ступень зрелости искусства.
В работах советских историков литературы есть примечательное наблюдение: в периодике 20-х годов почти одновременно появились стихи и поэмы о двадцати шести бакинских комиссарах, принадлежащие перу В. Маяковского, Н. Асеева, С. Есенина, С. Кирсанова, П. Хузангая, А. Акопяна, Е. Чаренца, Н. Зарьяна, С. Шаншиашвили, П. Тычины, М. Бажана. И, конечно, свое слово о подвиге комиссаров сказали в разные годы азербайджанские поэты С. Вургун, М. Мушфик, С. Рустам, Р. Рза, С. Рагим, О. Сары-велли.
В двадцатые же годы было положено начало поэтической Лениниане, существенно важной части всесоюзного литературного развития. Вскоре после Октября 1917 года появились стихи, поэмы и баллады о Ленине на русском, украинском, армянском, узбекском и других языках. Советская поэзия демонстрировала верное понимание революции, ее идеалов и ее перспектив, находила более совершенные художественные средства для отражения революционной действительности. В. И. Ленин был реальным выражением человека новой, социалистической эпохи, его образ подсказывал пути поиска
7
героического характера. Поэма В. Маяковского «Владимир Ильич Ленин» (1924) явилась вершиной лирико-эпического воплощения ленинской темы в этот период.
Поэзия народов Советского Союза складывалась не как механическое соединение равных национальных традиций, она приобретала черты единства в борьбе с национальной ограниченностью, трудно отбрасываемыми особенностями национального бытия, таящего в себе не только обаяние старины, но и слепую приверженность к традициям. В этой борьбе порой сталкивались самые противоположные взгляды, например, украинское сменовеховство с его лозунгом национального возрождения и отказом от «большевизации» и украинский футуризм с его ярко выраженным национальным нигиливмом. Однако ни тот, ни другой не могли противостоять идеям интернационализма и советской государственности.
Огромное значение для культурной жизни имело образование в 1922 году Советского Союза, добровольного союза равноправных наций. Образование СССР придало организованный характер и широчайший государственный размах уже начавшемуся после революции процессу сближения и взаимообогащения различных культур разных народов, а в иных случаях — созданию и становлению их на основе демократических элементов в национальных традициях. Победа идей интернационализма, решительное преодоление застойной этнографической обособленности, национального консерватизма были важнейшим условием укрепления идейного единства советской литературы.
Другим не менее важным условием на пути к единству надо считать ликвидацию разобщенности, существовавшей почти во всех развитых национальных литературах. Причем характер борьбы между различными группировками, кружками, платформами, направлениями во многом напоминал ситуацию, сложившуюся в 20-е годы в русской литературе.
Многочисленные группировки, естественно, изживали себя под напором жизни, в результате терпеливой и последовательной работы партии с творческой интеллигенцией. Постановление ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно-художественных организаций» уже формально положило конец групповой обособленности и кружковщине, определило организационные принципы единства художественной интеллигенции.
Однако сам процесс поэтического развития 20-х годов таил в себе много сложностей и диалектических противоречий. Революционное содержание, решительно изменившее характер поэзии, обратившее ее лицом к широким демократическим массам, повлекло за собой попытки радикального обновления поэтического языка.
Поиски новой выразительности, особенно в творчестве крупнейших советских поэтов, обогатили язык литературы, но они же в ряде случаев, в крайнем своем выражении, вели к формализму, с одной стороны, и грубому утилитаризму — с другой. А. Гастев призывал к «революционной конст-
8
рукции самого слова или же его осложнению чисто техническим монтажом...». Эстетические принципы Пролеткульта устраняли из искусства человека во имя разумных машин. Самые броские формалистические эксперименты 20-х годов носят характер машинизации и технизации поэзии, в которой отразилась наивная вера в новое искусство, которое-де должно отринуть весь опыт культурного наследия прошлого.
Разумеется, процесс радикальных «реформ» поэтического языка в 20-е годы нельзя упрощать. Революция — первая и главная тема художественного творчества — самим существом своим как бы подсказывала необходимость опровержения, разрушения традиций, создания новой семантической и образной системы. Но только инерция стихийности могла породить архиреволюционные лозунги тина: «Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы» (В. Кириллов).
При всех крайностях левацкого толка пути революционного искусства прочерчивались тогда множеством радиальных линий от единой исходной точки — революции. Каждая из них, по замыслу и намерениям молодых творцов новой литературы и искусства, должна была привести к расцвету, к социалистическому и коммунистическому Ренессансу.
Сейчас трудно даже представить, сколько всевозможных и самых неожиданных вопросов стояло перед-опаленной огнем революции и гражданской войны или еще совсем зеленой, но полной революционного энтузиазма молодежью, которой предстояло творить новое искусство. Еще вчера никому не известные юные теоретики и пророки провозглашали новые школы, направления, объявляя произведения ближайших предшественников «смердящим трупом». Соперничая между собою, многочисленные литературные группировки и объединения предлагали головокружительные программы полного обновления искусства слова. Лефовская программа превратить искусство из вдохновения в науку была в этом смысле не самой «левой», хотя и претендовала на то, чтобы обозначать собой самый крайний его фронт. Нельзя также забывать о том, что политическая ориентация некоторых группировок и отдельных литераторов была открыто или тайно враждебна Советской власти.
Во всем этом вавилонском смешении языков нелегко было сориентироваться, тем более что революционная фразеология порою оказывалась завесой для пропаганды антидемократических тенденций художественного развития. И тем не менее новое искусство всходило, как тесто на дрожжах, оно до сих пор поражает нас своею страстью, темпераментом, экспрессией, буйством красок. Недаром С. Есенин, сожалея о том, что не участвовал «в борьбе других», признавался:
Но все ж я счастлив.
В сонме бурь Неповторимые я вынес впечатленья. Вихрь нарядил мою судьбу В золототканое цветенье. |
9
Самой дерзновенной попыткой революционного обновления поэзии было творчество В. Маяковского. Художник меньшего масштаба не мог бы столь решительно поколебать и изменить многие устойчивые представления о прекрасном. Трибунная патетика, страстная гражданственность, вызывающая новизна стихового строя удивительно органично «вписались» в атмосферу революционной эпохи. Новаторство В. Маяковского, носившее глубоко демократический характер, сыграло огромную роль в становлении молодой советской поэзии, в приближении ее к новому читателю.
Поэтический эксперимент занимал большое место в творчестве В. Хлебникова, Н. Асеева, П. Тычины, С. Чиковани. Экспериментальной работой над словом увлекались многие поэты, но у многих уже и тогда сквозь напластования броских новаций проглядывала своя национальная языковая традиция. Пословицы и поговорки, присловья и присказки, летописи и старорусские сказания, «Житие» протопопа Аввакума и «Слово о полку Игореве», собрания Кирши Данилова и былинный эпос — вот что связывало творческие искания лучших русских поэтов с национальными корнями и что оберегало их от нигилистического опровержения традиций. Такие же связи были и у П. Тычины, С. Чиковани, но уже со своими национальными традициями.
Вместе с тем, например, Н. Асеев, как, впрочем, и некоторые другие, разделяя принципы лефовских теоретиков, где-то в глубине души уже тогда чувствовал, что власть классических традиций устойчива. (Послание «А. А. Ахматовой» — 1924 г. — глухо говорит об этом.)
Увлечение формальными экспериментами, активная деятельность формалистических школ, с одной стороны, и вульгарно-социологической критики — с другой, на какое-то время внушили молодому поколению (по крайней мере, части его) предубежденное отношение к классическому наследию. Но к 30-и годам в русской поэзии наступает заметное разочарование в экспериментальной работе над стихом, обозначается более пристальный интерес к классике, в первую очередь к А. Пушкину (П. Васильев, Б. Корнилов). Даже опыт В. Маяковского демонстрирует «успокоение» экспериментального формотворчества. То же самое происходит с П. Тычиной, С. Чиковани, Н. Заболоцким. Поэтическое освоение современности, осознание труда как творчества, созидания красоты обогащают эстетические позиции М. Рыльского («Сквозь бурю и снег», «Звук и отзвук»). Проблема освоения и обновления традиций в тесной связи с современностью стала одной из главных в книге Е. Чаренца «Эпический рассвет» (1930).
Когда отшумели споры 20-х годов, стало ясно также, что в период «бури и натиска» молодая советская поэзия впитывала в себя и опыт М. Лермонтова и Н. Некрасова, ощутила влияние их мощного гражданского пафоса. Классическая поэзия — не только русская, но и украинская, грузинская, армянская, белорусская, азербайджанская, узбекская, таджикская— приобретала новую аудиторию.
Действительность 30-х годов, строительный пафос первых пятилеток, социалистические преобразования в деревне, культурная революция настой-
10
чиво обращали поэзию к конкретным явлениям жизни, к насущным проблемам дня. Ими жил весь народ. Они вторгались в поэзию. Поэт же не мыслился вне жизни.
Наш долг один — священен он.
Наш путь один — другого нет. Поэт вне жизни — не поэт, Поэт вне жизни — пустозвон. |
(С. Вургун. Перевод с азербайджанского А. Адалис) |
Первая пятилетка привела в движение огромные массы народа, они перемещались главным образом из деревни, «из захолустья» в город, на рудники и в шахты, на фабрики и заводы, а молодежь особенно привлекали новостройки. Эта всеобщая «охота к перемене мест», вызванная горячим стремлением быть там, где трудно, где нужнее всего рабочие руки, не оставила безучастными и писателей, поэтов. Поездки по стране стали для них одной из форм творческого поведения, приближали к их героям и читателям, к многообразным обстоятельствам общественного бытия.
Н. Тихонов, В. Луговской и Г. Санников вместе с прозаиками Л. Леоновым, Вс. Ивановым и П. Павленко совершают поездку в Туркмению, в результате которой появились такие заметные явления поэзии, как книги «Юрга» и «Большевикам пустыни и весны». Для Н. Тихонова «Юрга» стала этапом преодоления фантастической экзотики, нарядности и красочной пестроты в пользу реалистической точности и лаконичной бытовой детали, умения находить героическое в обыденном. В. Луговскому же поездка помогла очеловечить символику конструктивистского толка. В его стихи вошел материальный мир, люди и животные, предметы труда и быта.
Это только один пример.
На стройки и в колхозы устремились писатели всех республик. А кроме того, участились взаимные визиты, — в одиночку и целыми группами, делегациями писатели ездили из республики в республику, знакомясь с жизнью и литературой братских народов, налаживая постоянные взаимосвязи, в частности, переводческое дело, сыгравшее неоценимую роль в укреплении единства советской многонациональной литературы.
Украинские писатели, например, ездили не только в Донбасс и на Днеп-рострой, в колхозы и на поля Украины, но и на Магнитку и в Кузбасс, в Закавказье и Среднюю Азию, в Москву и Ленинград. С. Чиковани месяцами живет в колхозах, на предприятиях и в малодоступных горных уголках Грузии. М. Миршакар едет на строительство Вахшской ГЭС и работает там секретарем комитета комсомола и редактором газеты. М. Турсун-заде и другие таджикские поэты отправляются на строительство Ферганского канала и Большого Памирского тракта. Поэты Средней Азии — постоянные гости на строительстве Турксиба. М. Джалиль ездит к каспийским рыбакам, а его сверстник татарский поэт М. Сюндюкле работает на шахтах Донбасса, где ему помогает творчески самоопределиться русский писатель Б. Горбатов.
11
Важнейшим завоеванием поэзни является дальнейшее освоение интернациональной темы. Предпосылкой к этому были успехи социалистического строительства, культурная революция в стране, преодолевание национальной замкнутости, ограниченности, мешавших общекультурному развитию. Теперь поэзия проявляет пытливый интерес к жизни и культуре других наций, выходит на всесоюзную арену. Об этом можно судить даже по адресам и названиям стихотворений. Например, С. Чиковани и Г. Табидэе пишут стихи об Армении, а А. Акопян — поэму «Тифлис», стихотворение «К пятнадцатилетию Советской Грузии», М. Бажан пишет «Стихи из Узбекистана», а Уйгун — «Ветры Украины», М. Рыльский — цикл «В Азербайджане» и т. д. Но это внешняя, хотя и важная, примета.
Куда более существенно то, что изменился характер поэтического осмысления темы. Патриотизм в образном, эстетическом качестве и в семантическом значении приобретает эпитет советский. Чувство национальной обособленности уступает место чувству дружбы народов и интернационального братства трудящихся. Это и определяет нравственный и идейный облик поэта, его лирического героя.
О родина, любовь моя, владеешь сердцем ты одна!
Не только сердце — жизнь моя тебе принадлежит, страна. Тобою жизнь окрылепа, она тобой вдохновлена, — Как птице теплое гнездо, так сердцу родина нужна. Моя возлюбленная ты: любви нет чище и верней. Весь мир трудящихся тебя считает родиной своей. В тебе — величье сердца, жизнь и счастье всех твоих детей. Что хочешь сердцу прикажи — оно твое, твое до дна. |
(X. Юсуфи. Перевод с таджикского М. Замаховской) |
Стихи гражданские, публицистические и «сюжетные», основанные на конкретных фактах действительности 30-х годов и посвященные дружбе народов, советской родине, занимают большое место в каждой национальной поэзии. Поистине крылатыми стали слова П. Тычины, которыми он назвал одну из своих книг, — «Чувство семьи единой». Эти слова выдающегося украинского поэта и по сей день воспринимаются как манифест, как девиз, как эпиграф к книгам и циклам стихов о советской родине, о дружбе народов, о советском патриотизме. В преддверии тяжелых испытаний, выпавших на долю нашего народа, советская поэзия немало сделала для воспитания в людях патриотических и интернациональных чувств.
Если поэзия начала 20-х годов порою грешила абстрактной революционностью, если космический пафос уводил ее от некоторых насущных проблем действительности, то в 30-е годы она была теснейшим образом привязана к жизни страны. Еще раньше комсомольские поэты А. Безыменский, А. Жаров, М. Светлов, М. Голодный, И. Уткин внесли в поэзию новые темы, сближающие ее с конкретными задачами политического и социального переустройства жизни. Н. Тихонов, как бы обозначая тематическую переориентацию в поэзии, пишет стихотворение «Поиски героя»: «То прошлого звоны,
12
а нужен мне герой неподдельно новый». Прав С. Чиковани, который впоследствии признавался: «К нам, поэтам, на помощь пришел герой». Именно новый герой — живой, деятельный, полный энтузиазма современник все больше приковывал к себе внимание поэтов, отвлекая их от рационалистических схем и чисто экспериментальной работы над словом.
Поэзия открыто и смело идет навстречу новой действительности. В раскатах минувших боев, в легендарной славе буденновских армий возникла и уверенно зазвучала мелодия новой жизни, наполняясь пафосом труда и жизнеутверждения. М. Горький приветствует появление книги стихов М. Исаковского «Провода в соломе»: «Этот поэт, мне кажется, хорошо понял необходимость и неизбежность «смычки», хорошо видит процесс ее и прекрасно чувствует чудеса будних дней». С берегов Ладоги задорно и весело, как переливы гармоники, прозвучал голос А. Прокофьева. Органичная фольклорная основа прокофьевского стиха, его оптимистический пафос были теснейшим образом связаны с жизнью советской деревни.
Только начинавший в те годы Б. Корнилов еще грустит о деревенском приволье, его еще влечет «в Нижегородскую губернию и в синь Семеновских лесов», но уже вскоре грянула его бравурная, на редкость созвучная времени «Песня о встречном»:
Мы жизни выходим навстречу,
Навстречу труду и любви! |
Лирический герой в поэзии обретает свободу от аскетической морали 20-х годов, он становится восприимчивее к обыденности, терпимее к человеческим слабостям, не поступаясь при этом главным — революционным первородством. Высокомерно-ироническое отношение к «польским жакеткам» (В. Маяковский) или «английскому фокстроту» (Я. Смеляков) уступает место снисходительному допущению «слабостей» при условии их компенсации: добросовестного, более того — примерного выполнения гражданского долга: «Можно галстук носить очень яркий и быть в шахте героем труда» (как пели в одной из песен 30-х годов).
Сейчас «проблема» галстука в поэзии может вызвать лишь улыбку, но ведь она не выдумана, она рождена своим временем, она лишь легкий живой штрих того времени, оттеняющий главное его содержание; ведь и вправду многим девушкам было не до сонетов Петрарки и улыбки Джоконды, и уж по крайней мере сами-то они считали, что их не тревожат «вздохи» таких же одержимых сверстников, — все это заменяли «плакаты и марши и красные лозунги снежной земли» (Я. Смеляков). Трогательный и дорогой штрих. Вот почему, с доброй улыбкой вспоминая то время, Я. Смеляков говорит в «Строгой любви»:
На стройке дней непримиримо новых
сосредоточив помыслы свои, взыскательно мы жили и сурово, не снисходя до слабостей любви. |
13
2
Трудно подытожить то огромное революционизирующее, формирующее идейно-эстетическое влияние, которое оказал на развитие всей советской поэзии В. Маяковский. Долгие годы он оставался центром притяжения для поэтов всех братских республик. Можно сказать, что послеоктябрьская поэзия развивалась под знаменем Маяковского и, стало быть, под знаменем нового искусства, революционного по духу, по содержанию, по форме. Почти все национальные поэзии испытали на себе воздействие его политической, гражданской лирики. Непосредственное влияние Маяковского испытали на себе такие крупные советские поэты, как П. Тычина и Е. Чаренц, Н. Асеев и С. Кирсанов, С. Чиковани и М. Бажан, Г. Гулям и А. Токомбаев.
Не случайно советское литературоведение ведет изучение «типологической закономерности искусства Маяковского в поэзии XX века». Вывод этот подтверждается творческим опытом крупнейших поэтов за рубежом, таких, как Н. Хикмет, Л. Арагон, П. Элюар, С.-К. Нейман, и других, и, конечно, более близкими нам примерами, которые есть в поэзии народов Советского Союза. Конкретные влияния прослежены в многочисленных работах, на эту тему.
Е. Чаренц, с гордостью называющий себя учеником русского поэта, пришел в поэзию сразу после Октября с бяоковской темой возмездия старому миру, воспринимая революцию как «грозовой вихрь», как «мировой пожар». Но уже после свержения дашнакского режима и установления Советской власти в Армении в 1920 году, когда армянская поэзия «интенсивно проходит этапы развития, которые характерны... для русской поэзии в период 1917—1920 гг.», Б. Чаренц, подобно некоторым другим национальным поэтам, воспринимает агитационный стиль В. Маяковского с его гиперболизмом, острым гротеском, слиянием лирики и эпоса, идя в общем схожими путями к новой ступени художественного освоения мира — к социалистическому реализму.
В тридцатые годы под мощным влиянием В. Маяковского развивались И. Абашидзе, С. Рустам, Р. Рза, М. Турсун-заде, М. Мпршакар, П. Хузан-гай и многие другие. В период буржуазного господства в решительной борьбе с силами реакции утверждали и развивали традиции великого русского революционного поэта литовец В. Монтвила и молдаванин Ем. Буков — поэты страстного гражданского и политического темперамента.
Гафур Гулям, воспитывавшийся на произведениях классиков восточной поэзии, тем не менее тоже считал себя учеником В. Маяковского: «Я старался вобрать в себя всю политическую напряженность, всю могущественную ораторскую силу его ритмов, интонаций, смелость метафор, выразительность гипербол».
Узбекские литературоведы считают, что новый стихотворный размер, эркин, — когда неравномерность в чередовании слогов восполняется другими ритмическими компонентами, — развился под влиянием русской революцион-
14
ной поэзии, и прежде всего под влиянием В. Маяковского. Формальное новаторство шло в органическом единстве с разработкой новых тем, с открытиями идейно-нравственного порядка.
Никто из крупных поэтов не остался в тени Маяковского: первый поэт революции и в этом — в решительном освобождении от всякого рода зависимости — оставался для них образцом и учителем. Так что и здесь опять же приходится говорить о типологии, ибо многие советские поэты уже в 30-е годы в общих чертах повторили эволюцию Маяковского. Словом, творческий опыт первого поэта революции не прошел бесследно ни для одной более или менее развитой поэзии.
Но замечательная примета многонационального поэтического развития в 30-е годы заключена в то же время в том, что мощное революционизирующее воздействие Маяковского сочеталось в республиках с оживлением интереса к классическому наследию. По утверждению историков казахской литературы, освоение творческого опыта Маяковского обогатило казахскую поэзию новыми ритмами, интонациями, рифмами. В то же время, успешно преодолев вульгарно-социологические концепции литературного развития, казахская поэзия 30-х годов обратила взгляд на классическое наследие, в том числе — Пушкина, Лермонтова, Абая, Навои.
Примерно то же самое происходило в республиках Средней Азии. Здесь период формальных поисков несколько задержался. То, что было характерно для русской поэзии 20-х годов — противопоставление новаторства традициям, — десятилетием позже стало особенностью в таджикской и узбекской поэзии. Надо, однако, отметить, что некоторые поэтические новации, механически, без учета своеобразия языка и традиций переносившиеся на новую национальную почву из русской поэзии, не приживались. В таджикской поэзии, например, не были успешными попытки радикально изменить каноны музыкального в своей основе классического стиха, имеющего богатейшие традиции. Прозанзация стиха противоречила прочно, веками складывавшимся представлениям о поэзии как гармонии, — недаром же исполнение поэтических произведений издревле сопровождалось игрой на народном национальном инструменте.
Однако же и тут (яркий пример — творчество Г. Гуляма) шел общий для советской поэзии процесс углубления в нравственную и духовную жизнь человека, в конкретные обстоятельства общественного бытия, который требовал нового, более глубокого осмысления классических традиций.
Разговор Маяковского с бронзовым изваянием Пушкина на Тверском бульваре эхом отозвался в поэзии 30-х годов.
Для продолжения и развития классических традиций армянской поэзии имело большое значение возвращение в 1936 году на родину А. Исаакяна (эмигрировавшего в 1911 г.), его творческий опыт, корнями уходящий в народно-песенную и классическую традицию. Под его влиянием проходило становление таких тонких и своеобразных поэтов, как Г. Эмин, А. Гранта и О. Шираз. Исследователи не без основания указывают также, что в лирике
15
А. Граши столкнулись мотивы Н. Кучака и Саят-Новы, с одной стороны, Гейне и Лермонтова — с другой, отражая историческую судьбу народа, стоявшего на перекрестке дорог между Западом и Востоком.
Грузинская поэзия, преодолевая некоторый налет отвлеченной романтика, существенно обогащается в 30-е годы не только реалиями своего времени, но и новым социально-политическим и историко-философским содержанием, выходят на международную арену идеологической борьбы (Г. Табидзе).
В социалистической культуре в целом идет бурный процесс сближения, взаимовлияний, она впитывает в себя различные национальные культуры, создает нечто единое по своей идейно-нравственной сущности, создает единую многонациональную художественную общность, которая не знает прецедентов в истории. Быть может, именно поэзия 30-х годов иллюстрирует этот процесс наиболее ярко и многогранно.
Благотворные последствия национальной политики партии и Советского государства сказались на развитии младописьменных литератур. Важной вехой в их развитии стал Первый всесоюзный съезд советских писателей. В речи М. Горького, в докладах и выступлениях делегатов съезда живо обсуждались проблемы народного творчества, национальных традиций, взаимосвязей литератур, издательской деятельности.
Неоценима роль русской литературы как художественного образца, учителя жизни, духовного наставника, замечательной школы реалистического искусства для младописьменных литератур. Жизнь народа и традиции фольклора служили им почвой, а русская и через нее мировая реалистическая литература — эстетическим критерием в создании собственной национальной литературы, начинавшейся, как правило, с поэзии.
Процесс становления младописьменных литератур необычайно интересен, ибо он представляет собой стремительное прохождение различных этапов в художественном сознании народов — от низшего к высшему. В некоторых республиках, например в Дагестане, он усложняется многоязычием, наличием — внутри этой государственной и культурной автономии — разных языковых, национальных традиций. Здесь, как и вообще на Востоке, первенствовала поэзия. Фольклор постепенно впитывал в себя элементы высокоразвитой восточной поэтической традиции.
Своеобразный художественный феномен представляет собой творчество С. Стальского, Джамбула Джабаева, Т. Моддо и других народных певцов-импровизаторов, выявившихся в 30-е годы. В опыте одного поэта самым причудливым образом сочетаются стихия устной народной поэзии и элементы современного образного мышления, прослеживается эволюция от устных импровизаций к письменной литературе.
Поэтическое развитие малых народов идет в теснейшем взаимодействии с русской литературой, поэзия обогащается новыми формами реалистической выразительности. Пробивают дорогу традиции Маяковского. Даже разница в методе С. Стальского и Г. Цадасы (последний лишь на восемь лет моложе)— это целая эпоха в развитии художественного мышления от устно-поэтической
16
образности к творческому освоению опыта русской поэзии, методу реалистического искусства современности.
Подобный процесс в художественном сознании малых народов возможен только при глубоком и многостороннем воздействии на них литератур развитых, имеющих давние и богатые традиции, при благоприятном решении национального вопроса вообще. И все же нельзя представлять процесс культурных и литературных влияний односторонне, относя позитивные моменты только к развитым культурам.
Даже самая молодая культура, которая зарождается на наших глазах, которая представляет малую народность, непременно имеет какой-то своеобразный оттенок, ибо она отражает исторический опыт данной народности, наследует и развивает ее фольклор, мотивы и образы устного творчества.
Забегая вперед, возьмем для примера «Языческую поэму» Ю. Шесталова, густо замешенную на мансийском фольклоре, включающую в себя эпические сюжеты и лирику, предания и легенды, прозу и публицистику. Это единственное в своем роде произведение, ярко отразившее существенные черты народной жизни, историческую судьбу манси, народа, который до революции шел к вымиранию. «Языческая поэма» украшает советскую литературу великолепным орнаментом мансийского эпоса.
Сейчас мы часто вспоминаем строки А. Фета о том, что «на льдинах лавр не расцветет, у чукчей нет Анакреона». Вспоминаем, гордясь тем, что к малым народам Севера давно уже пришел Анакреон, да и сами они за годы Советской власти выдвинули несколько весьма даровитых поэтов.
А литературная критика отмечает появление в украинской поэзии циклов восьмистишии «в духе Р. Гамзатова», влияние восточной поэзии на творчество некоторых русских поэтов.
Взаимовлияние литератур, взаимообогащение литератур не пустая формула, она отражает реальный процесс движения и диалектического единства всей многонациональной советской литературы.
3
В поэзии 30-х и начала 40-х годов уже жило предчувствие надвигающейся военной грозы. В Германии к власти пришел фашизм. На Западную Европу упала зловещая тень свастики. Буржуазно-демократические правительства европейских стран попустительствовали Гитлеру в его военных приготовлениях и агрессивных планах. Прогрессивно настроенная интеллигенция европейских стран предпринимала отчаянные попытки преградить дорогу фашизму.
Большую роль в сплочении ее рядов сыграло письмо М. Горького, бескомпромиссно поставившего вопрос: «С кем вы, «мастера культуры»?». А затем — конгресс в защиту культуры (Париж, 1935 г.), в работе которого принимали участие и советские писатели И. Эренбург, Н. Тихонов, Б. Пастер-
17
нак, Я. Колас, Г. Табидзе, А. Лахути и др. Антифашистская тема занимает значительное место в поэзии. «Зарубежные» циклы стихов и поэмы пишут Н. Тихонов и Г. Табидзе, В. Луговской и А. Лахути, И. Сельвинский и М. Бажан и многие другве советские поэты. Не менее широкое распространение получает в это время тема защиты советских границ. Недаром же «Катюша» М. Исаковского, положенная на музыку М. Блантером, становится популярнейшей песней предвоенных лет.
В поэзию к концу 30-х годов пришло новое, молодое поколение, которому предстояло с оружием в руках защищать Родину, а иным его представителям — сложить головы на полях сражений. Поколение «лобастых мальчиков невиданной революции» (П. Коган), принявшее на себя первый удар и главную тяжесть минувшей войны, поколение ровесников Октября, было политически, морально и психологически готово к защите Отечества, и именно это обстоятельство мы должны учитывать в своей оценке поэзии предвоенных лет, поэзии тогдашнего молодого поколения.
Чуть ли не в самый канун войны один из молодых поэтов, павших на поле боя, П. Коган, написал такие строки:
Мое поколение — | |
это зубы сожми и работай, | |
Мое поколение — | |
это пулю прими и рухни. |
А вот что писал его грузинский сверстник, также погибший на фронте, М. Геловани: «Человек и фашизм не могут существовать рядом, не должны существовать... Радость людей на земле — вот мой девиз, моя собственная радость...»
Многонациональная советская поэзия была в «мобилизационной готовности» и уже в первые дни Великой Отечественной войны вышла на позиции ближнего боя.
Сотни писателей пошли на фронт, сотрудничали во фронтовой печати. Многие принимали непосредственное участие в боевых действиях войск, с оружием в руках защищали родину. Бессмертен в веках подвиг татарского поэта Мусы Джалиля. Смертью храбрых пали поэты Витаутас Монтвила, Георгий Суворов, Мирза Геловани, Михаил Кульчицкий, Юсуф Хабиби, Павел Коган, Татул Гурян, Алексей Лебедев, Али Шогенцуков, Иосиф Уткин... Всех не перечислишь.
Поэты сражались тем оружием, которое дала им природа, — оружием слова. Стихи и песни о войне появились на газетных полосах вместе с первыми сообщениями о военных действиях.
...Кто из людей старшего поколения не помнит строк песни:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой! |
18
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, — Идет война народная, Священная война! |
Десятилетия прошли с тех пор, как эта песня прозвучала впервые, но и сейчас, слыша ее, переживаешь чувство торжественной решимости, почти самоотречения, которое знакомо всем ветеранам Отечественной войны. Родина для советских людей была матерью, опорой и святыней, ради нее — советской нашей родины — и шла священная война, так она и воспринималась миллионами молодых и уже немолодых людей, вставших под ружье.
Война, как всякое тяжкое испытание, обостряет человеческие чувства, обнажает душу и, значит, облегчает воздействие на человека словом, даже взглядом, исполненным сочувствия, поощрения, любви... Душа человека, черствая от соприкосновения с врагом, от взаимоистребления и жестокостеи войны, от пролитой крови и порушенных жизней, раскрывается навстречу добру и участию. И сила воздействия на нее поэтического слова удесятеряется.
Можно себе представить, как бились сердца русских патриотов, внимавших словам А. Ахматовой:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми лечь, Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем |
Навеки! |
М. Рыльский в своем «Слове о матери-родине» перекликается с великим украинским кобзарем Тарасом Шевченко:
Ужель судьба погибнуть ей,
Потопленной в крови багровой, Когда зовет и шум ветвей На правый бой, на бой суровый, Когда жива она в своей Семье — великой, вольной, новой? |
(Перевод с украинского Б. Турганова) |
Чем дальше уходит время, тем больше стихи и поэмы, написанные в годы Великой Отечественной войны, приобретают вес документальности. Ведь в них запечатлены чувства и переживания современников великих событий в истории человечества, они воспринимаются сейчас как живое свидетельство участников и очевидцев. Личное переплеталось в поэзии тех лет с общечеловеческим. В «Февральском дневнике» О. Берггольц, в партизан-
19
ских стихах П. Воронько или в поэме «Похороны друга» П. Тычины, стихах и поэмах белорусских, литовских, латышских, эстонских, молдавских поэтов личные переживания, факты собственной жизни или жизни своих близких переосмысливаются в масштабе народной судьбы, судьбы всего человечества. Почти во всех национальных литературах был возрожден и широко использован свойственный устно-поэтической традиции мотив заклинания, наказа, благословения. Отцы, матери, жены и девушки давали наказ воинам храбро защищать Родину, семейный очаг, не отступать перед лицом смерти, благословляли их на подвиг во имя свободы и счастья народа, во имя его будущего. Послания с фронта, от имени солдат, были обращены или к любимой (жене, подруге, девушке) и нередко тоже носили характер заклинания («Жди меня» К. Симонова), или к своим близким (отцу, матери), к Родине и уже звучали как клятвы, как обещание отомстить врагам за поругание родной 8емли, победить и вернуться домой.
Я тебе обещаю.
Родным пепелищам клянусь. Что с дороги нигде не собьюсь. Я вернусь. Я вернусь. |
(А. Кулешов. Перевод с белорусского М. Исаковского) |
Именем жизни клянемся — гнать, истребляя жестоко,
И ненавидеть клянемся — именем нашей любви. |
(А. Сурков) |
Красным знаменем непобедимым — клянусь!
Всем союзом народов любимым — клянусь! Драгоценною радостью жизни — клянусь! Пусть отрубит мне голову вражеский меч, Но от родины сердце мое не отсечь! ...Солнце счастья народов в бою отстою! Лишь победой мой праведный гнев утолю! |
(С. Рустам. Перевод с азербайджанского В. Державина) |
Это один из самых распространенных и сильных мотивов лирики военных лет. Если первые поэтические отклики на военные события носили главным образом лирико-публицистический характер, то уже с накоплением конкретного опыта широкое распространение получают «сюжетные» стихи, баллады, а потом и поэмы героического содержания, прославляющие подвиг советского солдата, стойкость и мужество в борьбе с врагом. Наряду с этим развивается лирика глубоко интимного содержания, которая согревала солдатские сердца в исключительно жестоких обстоятельствах войны (стихи и песни А. Суркова, К. Симонова, М. Исаковского, С. Нерис, А. Малышко, Г. Абашидзе, А. Лахути и других советских поэтов).
Поэма военных лет дала такие великолепные образцы, как «Сын» П. Антокольского, «Зоя» М. Алигер, «Киров с нами» Н. Тихонова, «Пулковский
20
меридиан» В. Инбер, «Россия» А. Прокофьева, «Знамя бригады» А. Кулешова, «Похороны друга» П. Тычины. И даже среди этих выдающихся произведений 40-х годов монументальным памятником русскому советскому солдату высится любимец народа и солдатский любимец «Василий Теркин» А. Твардовского, литературный герой, которого «находили» чуть ли не в каждой стрелковой роте.
Русский национальный характер получил в «Василии Теркине» редкое по выразительности художественное воплощение. Широкому типическому обобщению, демократизму героя «книги про бойца» соответствует и жанр произведения, и вся необычайно органичная система выразительности, где счастливо сплавлены в единое художественное целое традиции фольклора и современная поэтика.
Теркин — характер эпический, народный, представитель многомиллионной солдатской массы на фронте Великой Отечественной войны. С ним связан эпический сюжет произведения. Герой поэмы дорог и близок А. Твардовскому как воплощение народной силы, жизнестойкости, патриотизма. Эти черты сближают Теркина с автором настолько, что порою образ лирического героя как бы сливается с образом Василия Теркина.
«Василий Теркин» с появлением первых глав (1942) обрел огромную популярность на фронте и вызвал немалое количество литературных подобий во фронтовой печати. Фома Смыслов, Вася Гранаткин, Гриша Танкин, Уэмес-бай, по имени которого названа поэма Мустая Карима, хотя и не стали фактами большой литературы, но сыграли определенную роль в воспитании мужества воинов на фронте. Лирико-эпический образ народной войны и солдата на войне в поэме А. Твардовского явился таким художественным открытием, которое оказало вдохновляющее влияние на всю советскую поэзию 40-х годов.
«Василий Теркин», как отмечают исследователи, знаменовал собой тот сдвиг в изображении национального характера, который произошел тогда в нашем искусстве. Действительно «русская» тема, которая в 20-е и 30-е годы звучала приглушенно, в творчестве лишь нескольких поэтов, тесно связанных с фольклорной традицией, в годы Отечественной войны как бы возродилась заново и на новой основе.
России, ее столице Москве, осажденному Ленинграду, русскому солдату посвящали лучшие свои стихи поэты всех братских народов нашей страны, и это было данью глубокой благодарности советским людям, вынесшим на своих плечах главную тяжесть военных испытаний.
«Ленинградцы, дети мои!» — летит через поля сражений, минные и проволочные заграждения голос старого казаха Джамбула, вселяя мужество в сердца защитников северной столицы.
О славная Москва!
О городов глава!.. Державу от врагов Ты заслонила грудью, — |
21
благодарно восклицает старый абхазец Д. Гулиа (перевод Н. Милованова). И вот уже в «Теркине» А. Твардовский с гордым достоинством отмечает:
И на русского солдата
Брат-францув, британец-брат, Брат-поляк и все подряд С дружбой будто виноватой, Но сердечною глядят. |
Вопреки расчетам и ожиданиям фашистских лидеров, союз социалистических наций не только не распался в годы войны, но лишь сильнее закалился и упрочился. Лирика 40-х годов — это полная драматизма и высокого напряжения песнь о дружбе советских народов. Поэты Средней Азии пишут вдохновенные стихи о братской Украине и Белоруссии, русские поэты посвящают свои строки народам прибалтийских республик, из Закавказья несется голос привета и ободрения на оккупированные земли славян. М. Рыльский переводит с еврейского стихи И. Фефера об Украине, а П. Тычина пишет стихотворение «Еврейскому народу». Подобные примеры можно приводить бесконечно.
Поэзия Великой Отечественной войны стала замечательной школой патриотического и интернационального воспитания; тема дружбы советских народов, интернационального братства и сплоченности, получившая в эти годы столь мощное отражение, была выношена в сердцах людей, выстрадана в совместных тяжелейших испытаниях, которые выпали на долю всех наций и народностей Советского Союза, ибо не было в этой войне безучастных, не было равнодушных, не было «нейтральных». Советская литература показала свое монолитное единство — идейное, нравственное, интернациональное.
4
Послевоенные десятилетия были отмечены как углублением и укреплением единства социалистической культуры, так и развитием живых национальных традиций, вносящих в нее бесконечное эстетическое разнообразие. Расширялись и умножались сами возможности творческого общения между представителями братских литератур, невиданный размах получило переводческое и издательское дело, укрепилась и обогатилась подготовленными кадрами литературоведческая база.
Первое послевоенное десятилетие было временем тематической и идейно-художественной переориентации поэзии. Велико еще было напряжение ближнего боя, велика еще была инерция «стрельбы прямой наводкой», сложившаяся в военные годы; не так легко было отойти от военной тематики, особенно поэтам фронтовой плеяды, чья юность, чье мужание и человеческая закалка пришлись именно на начало сороковых. Критика не всегда считалась с этим, торопя их переход на «мирные рельсы». Поспешная же переориента-
22
ция тоже не всегда давала положительный аффект. Но в целом поэзия искала и находила пути сближения с послевоенной действительностью, с усилиями советских людей но восстановлению разрушенного войной народного хозяйства.
Важное место в это время заняла тема борьбы за мир, против империалистической реакции, пытавшейся втянуть народы земного шара в новый военный конфликт, направленный против Советского Союза и стран народной демократии. Несмотря на окончание второй мировой войны, поражение фашистской Германии и японского милитаризма, напряжение в мире не исчезало. «Холодная» война грозила перерасти в войну «горячую».
Советские поэты оказались в первых рядах движения сторонников мира. Они принимали непосредственное активное участие в сплочении прогрессивных сил, чтобы предотвратить угрозу новой мировой катастрофы. Их творчество было прямым продолжением общественной деятельности. Стихи и поэмы Н. Тихонова, М. Бажана, А. Суркова, К. Симонова, М. Тур-сун-заде, Н. Грибачева, А. Малышко, П. Бровки и других советских поэтов разоблачали происки империалистической реакции, раскрывали красоту и величие подвига во имя мира и свободы народов. Пламенное слово советских поэтов о мире и счастье людей на земле находило широкий отклик в сердцах миллионов.
Написанный Л. Ошаниным (музыка А. Новикова) «Гимн демократической молодежи мира» облетел все континенты и до сих пор поется на десятках языков. Огромное мобилизующее воздействие его на молодежь всей земли трудно переоценить.
В поэзии первого послевоенного десятилетия дали себя знать и некоторые связанные с культом личности обстоятельства внутреннего развития, получили распространение резонерские, выспренние, ходульные сочинения, но не они определяли лицо советской поэзии. В лучших созданиях этих лез нашли отражение думы и заботы народа о завоевании прочного мира, о счастье жить и трудиться свободно, вдохновенно — для себя, для человечества, для будущих поколений. Пафос труда и созидания 40-х годов сильным эхом отозвался в стихах и поэмах о человеке, преобразующем землю, строящем дома и мосты, поднимающем целину и выращивающем хлеб.
Уже в начале 50-х годов в поэзии назревает предчувствие перемен, предчувствие обновления. Как чуткий барометр, она улавливает малейшие атмосферные колебания и доверчиво открывается навстречу новому. «Что-то новое в мире. Человечеству хочется песен...» — это ощущение передает Л. Мартынов. Обозначится оно в лирике всех братских народов. Обозначится, чтобы неудержимо, мощно проявить себя во второй половине 50-х годов. Жажда обновления станет внутренней движущей силой поэтического развития. Нравственное возвышение человека раскроет новые резервы могущества личности.
Идейно-тематические направления первых послевоенных лет не потеряют своего значения, своей актуальности, но новую силу убеждения прив-
23
несет в них личная окраска, конкретность нравственной программы лирического героя, отражающей мировоззрение стоящего за ним поэта. Сущность новой нравственной программы лаконично и точно выражена в известных строках А. Твардовского из поэмы «За далью — даль»:
Я жил, я был — за все на свете
Я отвечаю головой. |
Твардовский выразил здесь стержневую идею нравственного обновления общества в 50-е годы, выразил с достоинством и самообладанием, которое было одним из важных условий для непредвзятого, неторопливого осмысления самых запутанных и противоречивых явлений прошлой жизни, тем более что они еще свежи были в памяти народа.
И здесь, на этом этапе общественного развития, А. Твардовский сыграл выдающуюся роль в формировании идейно-нравственных принципов советской поэзии. Его «сибирские» стихи и поэма «За далью — даль» определили также важнейшие тематические направления поэтического развития 50— 60-х годов.
Первое из них — это масштабное, широкое постижение современной действительности в исторической перспективе, с показом крупным планом одного человека и массы людей, занятых в социалистическом строительство. Поиски нравственной устойчивости, характерные для поэзии тех лет, в поэме и лирике А. Твардовского получают психологическое обоснование.
Пафос движения, действия, перемен всегда возвышает поэзию. А. Прокофьев в конце 50-х нанишет свою лучшую, может быть, книгу «Приглашение к путешествию». Ринется за убегающей далью горизонта М. Светлов. Даст простор своей неуемной фантазии Л. Мартынов. Широко распахнет душу перед прекрасным М. Рыльский. О мужестве и человечности с драматическим напряжением будет писать К. Кулиев. Тревога за человечество пронижет стихи М. Турсун-заде. С ним уже начнет перекликаться Э. Межелайтис, его грозная символика взывает к разуму и совести. У А. Твардовского мотив дороги, скрепляющий воедино «За далью — даль», дает возможность запечатлеть, отразить эти перемены и во внешнем облике социалистической державы, и во внутреннем состоянии лирического героя. Пространственный эпический охват событий объединяет в одном целом Восток и Запад, всю Россию, ее прошлое и настоящее:
Полна, красна земля родная
Людьми надежных душ и рук. Всё та же, та же, да иная И даль, и жизнь, и все вокруг... |
Строки эти предшествуют главе «На Ангаре», воссоздающей трудовой подвиг строителей гидростанции, показывающей, как героическими усилиями людей меняется облик страны, как рождается «иная красота» взамен прежней и покоренная стихия становится на службу человеку. Глава «На
24
Ангаре» — эта поэма в поэме — относится к лучшим поэтическим страницам о социалистическом строительстве.
Другое важное идейно-нравственное направление, где слово А. Твардовского оказалось глубоко взвешенным и задало тон трезвой аналитической ретроспекции, обозначилось в главах поэмы «Друг детства» и «Так это было». Поэт выдвинул нравственный критерий — верность жизни:
Мне правда партии велела
Всегда во всем быть верным ей. |
Предельная искренность, сдержанность и достоинство, готовность вступиться за честь народа и государства и глубокая вера в народ составляют стержень лирического характера и делают его привлекательным для читателей всех возрастов.
Важнейшей приметой поэтического развития на этом этапе было появление большой, шумной, разнородной и талантливой группы молодых поэтов. Даже не группы — целой плеяды. Пожалуй, только после революции и гражданской войны так единовременно и в таком изобилии шли в поэзию молодые таланты.
Молодежь 50-х годов пришла в поэзию на волне общественного энтузиазма, в период динамического обновления жизни и роста самосознания советского народа, внушительных успехов на фронте социалистического строительства, в период, когда проблема человек и масса, личность и коллектив была одной из главных, если не главной, в нравственной жизни общества.
Поэтическая формула А. Твардовского об ответственности человека «за все на свете» прозвучала в конце 50-х годов. Она выражала то, чем жило общество в эти годы, что выделяло человека, личность из массы. С этим же пришли в поэзию и молодые, но их декларации были менее взвешенными, по-юношески вызывающими («Кто мы — фишки или великие?» — риторически провозгласил А. Вознесенский, конечно же, не сомневаясь в том, что— «великие». «Будем великими», — призывал Е. Евтушенко).
Гневно отвергая унижающую человеческое достоинство формулу «винтика», утверждая личность, право и обязанность человека отвечать за себя и за все происходящее в мире, молодая поэзия вдохновлялась идеей нравственного максимализма. Повышенный спрос к человеку — сочетание доброты, внимания, любви и нежности с суровой требовательностью и аскетическим самоограничением («Добро должно быть с кулаками», — крылатой стала строчка Ст. Куняева) — существенно изменил нравственный климат в поэзии.
Однако не обходилось и без серьезных потерь, — у медали была другая, оборотная сторона. В стихах некоторых молодых высокие нравственные требования к личности не распространялись на себя; эгоцентризм, парадоксальность и свобода от моральных обязательств, нигилистическое отношение к прошлому создавали им ореол независимости и исключительности.
В таком противоречивом комплексе складывался лирический характер, выражающий свое время. Этому характеру нельзя отказать в активности,
25
боевом темпераменте, целеустремленности, но иногда его подводили горячность, юношеская неуравновешенность, поспешность и категоричность в суждениях, недостаток даже простого житейского опыта, не говоря уже об опыте общественном, социальном.
Поэзия, в том числе и молодая, с честью вышла из трудного испытания. Оказавшись на гребне общественного бытия, она в немалой степени способствовала нравственному и духовному возвышению человека.
Период наиболее интенсивного роста самосознания народа сопровождался обострением идеологической борьбы, он не был легким для поэзии, для литературы. Тем значительнее представляется общий итог поэтического развития 50—60-х годов, когда поэзия действительно явилась активной силой, формирующей гражданское самосознание и человеческую нравственность.
Позитивный опыт поэзии этих лет углублял понятие народности искусства, и, стало быть, более определенными, ярко выраженными становились особенности национальных форм, ибо национальное, самобытное всегда идет от народного корня.
Поэтическое развитие 50-х годов лишний раз говорит о единстве многонациональной советской литературы, ибо оно захватило буквально все национальные поэзии и было почти единовременным, однородным по идейным и нравственным истокам и побуждениям, но, разумеется, с бесконечным множеством национальных и индивидуальных оттенков.
Можно перечислить многие имена молодых поэтов 50-х годов — русских, украинских, белорусских, грузинских, латышских, узбекских, поэтов всех братских народов СССР. Список получится весьма внушительный, так как имена эти теперь хорошо известны. Но нам важна не статистика, не количество, а процесс, поэтому ограничимся немногими именами и конкретными явлениями, чтобы только указать на общность и характерность поэтического развития, общность нравственных позиций, гражданскую активность, пусть иногда еще не воплощенную в конкретной цели, но по-юношески чистую и светлую, как у Рамиса Рыскулова:
Люди, не спите, не спите.
Вместе со мной выходите На свидание с молодой Рассветной звездой! (Перевод с киргизского В. Татаринова) |
В стихотворении Тамаза Чиладзе, переведенном с грузинского Е. Евтушенко, лирический герой оказывается средоточием жизни («Во мне все стоны и песни земли, все радостное и грустное»). Как оно близко русской молодой поэзии, и, в частности, некоторым стихам Е. Евтушенко!
В структуре стиха Т. Чиладзе совмещаются традиции древней грузинской фресковой живописи и изысканнейшие метафоры самого современ-
26
ного происхождения («Хмурят лбы циферблаты... Всюду кошек зрачки возникают из ночи пугающе странно, и на крышах, как кошки, тумана клочки, а на улицах кошки — клочками тумана»). При этом он остается верен традиционной для грузинской поэзии романтической возвышенности: помня о земных заботах, неся в своей душе «все стоны и песни земли», поэт не забывает о родстве с солнцем («...быть выше звезд хотим, наверно, для того, чтоб заглянуть, куда заходит солнце...»).
Гораздо более земной и менее возвышенный, порою даже как будто несколько суховатый, но чрезвычайно целеустремленный О. Вациетис человеческую нравственность проецирует на будущее: «Как нашу стойкость и малодушье в восьмидесятом оценят году?» Непричастность к солдатской славе отцов его еще по-юношески огорчает, но поэт уже понимает: «Наш возраст таков, что кирпичи своих мыслей и пота класть начинаем в стену годов». Столь же категоричен и взвешен вывод: «Мы не должны, мы себе не позволим класть в фундамент хрупкий кирпич».
Не правда ли, эта взвешенность, неторопливая обстоятельность близки характеру латышей? Впрочем, лирический герой О. Вациетиса отнюдь не однозначен, он предстает перед нами в разных состояниях, он хочет высечь искру из слов и возжечь пламя: «Я хочу, чтоб отныне горячими стали строки, чтоб слово — било! Чтоб, как в кузнице, искры не гасли!» Тут уже звучат отголоски бунтующих строк А. Чака или, может быть, В. Маяковского, воспринятого через А. Чака (хотя такого рода параллели всегда условны, тем более — в переводе на иной язык).
Безвременно ушедший из жизни бурят Д. Улзытуев «по строчечной сути» и по строго души — лирик, но и он отважно включился в полемику по поводу формулы человека-«винтика»: «Люди — не гвозди. Не доски. Не шурупы и не машины». Он еще не находит метафорического уподобления, чтобы противопоставить его «винтику», чтобы опровергнуть эту бесчеловечную формулу, а может быть, и не ищет его: «Просто — люди. Они — несравнимы». Но поиски характера, утверждение личности идет в том же направлении, что и у Т. Чиладзе, и О. Вациетиса, и И. Драча, и В. Коротича, и В. Цы-бина, и Р. Рыскулова, и Г. Виеру, и А. Вознесенского... Только в иной манере, без сильного акцента на личном местоимении «я», что было характерно для многих поэтов его поколения.
Даже по этим единичным и, возможно, не самым характерным примерам видно, как высоко подняла поэзия критерий личности, выделив, как главное, моральную ответственность каждого человека за все происходящее в мире. Ее лирический герой готов на аскетическое самоотречение ради общего блага:
Пусть взрывается сердце,
пусть дрожит оно тонкой антенной, чтобы было оно, как огромное ухо вселенной! |
(В. Цыбин) |
27
В борьбе за новые нравственные критерии поэзия искала новую выразительность. Так бывало всегда: идейно-тематическое обогащение сопровождалось активными поисками новых поэтических форм. Поиски шли в разных направлениях. А. Вознесенский радикально менял выразительность стиха, создавая урбанистический и технический колорит эпохи, расширяя интеллектуальную сферу ассоциаций, уплотняя стих за счет сближения далеких понятий. И. Драч с необычайной смелостью соединял современную образность с корневыми, по своим истокам национальными поэтическими традициями, в них, в их преобразовании и переосмыслении ища резервы обогащения языка поэзии. Поэтика И. Драча, соединяющая в себе столь разнородные элементы, несмотря на ее сложную по ассоциативным пересечениям структуру, имеет отчетливо выраженную национальную окрашенность.
Широкое распространение получил раскованный, богатый ритмическими и интонационными оттенками стих. Ритмическая свобода, с одной стороны, способствовала более полному, не скованному заданной схемой самовыражению поэта, а с другой — нередко напоминала езду со спущенными вожжами. Так или иначе, ослабление внимания к ритмической дисциплине стиха и классической гармонии породило и некую расхлябанность, эстетическую неразборчивость. Реакция на это разбалтывание стиха не замедлила последовать: примерно в середине 60-х годов в поэзии отчетливо выявилась тенденция возврата к классике, к гармонии, к дисциплине формы, к испытанным средствам поэтической выразительности.
Потери неизбежны почти в любых нововведениях и экспериментах. Неудачи, промахи, побочные явления не должны, однако, скрывать от вас тех моментов, которые обогатили выразительность стиха. Лирическая свобода и раскованность, разнообразные возможности рифмовки, интонирования стиха, уплотнение метафорического ряда, синтетический образ современного звучания — все эти особенности закрепились в творчестве многих выдающихся поэтов.
5
Поэтическое развитие 50-х годов было теснейшим образом связано с развитием общественной жизни, ее активизацией. Поэзия, как наиболее мобильный, эмоционально отзывчивый род литературы, заняла видное место в духовной жизни народа. И на первом этапе тон задавали молодые. В творческое соревнование с ними вступили и поэты старшего поколения. Яркая, щедрая солнцем и красками «вторая весна» таких Поэтов, как Н. Асеев и В. Луговской, А. Прокофьев и М. Светлов, М. Рыльский и В. Сосюра, П. Бровка и С. Рустам, Я. Судрабкалн и Й. Сейнер, С. Чиковани и Г. Леонидзе, Г. Гулям и А. Токомбаев, обогатила советскую поэзию произведениями большого искусства.
Новые поэтические строки рождались из сплава опыта, мудрости, с одной стороны, и душевной молодости — с другой. «Зачем же подсчитывать
28
годы сегодня? Мне кажется, прожита добр ая сотня!» — писал Петрусь Бровка, давая тем самым понять, что дело не в числе прожитых лет, а в содержании жизни.
Ощущение весны и весеннего обновления переживают в эти годы многие поэты, оно несет с собой свежие силы, жажду перемен, жажду деятельности. «Но что-то есть во мне весеннее, все ожиданием томит, и лед внушает опасения — в себе он таянье таит» (К. Каладзе). «Что мне всех семи столетий холод? С повою весной я снова молод...» (М. Турсун-заде).
А из Прибалтики с поэтами Закавказья и Средней Азии перекликается П. Руммо:
Упорствует ушедшее вчера,
Само не хочет сдаться — Ждет удара, Но крепнет войско правды и добра В сраженьях за весну земного шара. И до последних лет, Последних дней И я хочу участвовать в сраженье... |
(Перевод с эстонского Л. Тоома) |
Гражданская активность, пафос действия стали всеобщей приметой поэтического развития. Вполне естественно, что и поэты среднего поколения, поэты фронтовой плеяды оказались на гребне общественной жизни. Иначе не могло быть. «Сил полна моя зрелость! И даже готова как на крыльях лететь хоть до самой Луны!» — восклицает казах С. Мауленов.
Вновь, как во времена войны, возникает суровая и мужественная интонация в стихах А. Кулешова, «Новая книга» которого (1964) стала приметным событием литературной жизни:
Пылает горн в столетних пущах,
Куется в нем дорожный дух Для горных троп, вершин грядущих, Высоких волн, жестоких вьюг. |
(Перевод с белорусского Я. Хелемского) |
В поэзии 50—60—70-х годов образ современника раскрывается многогранно, широко, во весь рост и в самых сложных коллизиях и драматических обстоятельствах: в любви и товариществе, в труде и творческом поиске, в преодолении консерватизма и в утверждении новой этики, в идейной борьбе и в стремлении к идеалу, в мечтах о том времени, когда «солнце коммунизма щедро будет сиять для всех народов и племен!» (В. Сосюра). Он штурмует воды Ангары и осваивает целину в Казахстане, любуется красотой Земли на космоса и замирает перед прекрасным явлением природы — северным сиянием; мы видим его одержимым новой научной идеей и потрясенным неудачей, любящим и страдающим... Поэзия любит молчание, но и не боится шумной толпы, острой словесной схватки.
29
Ннчто не чуждо советской поэзии наших дней из того, чем живет общество, чем живет современник, что он любит, от чего мучается и страдает, с чем борется и о чем мечтает. При всех индивидуальных различиях и национальных особенностях главное — полнота выражения человеческой натуры, классовая позиция писателя, гражданская активность его, — именно это и служит основой единства многонациональной советской поэзии. Национальное сочетается с индивидуальным, природным, личностным и — социальным, классовым. Национальное сочетается с интернациональным.
Именно с этих позиций можно и нужно рассматривать процесс развития литературы социалистического реализма во всей его диалектической сложности и многогранности. Современная поэзия в ее национальном, идейно-тематическом, стилевом, интонационном, метафорическом, живописном многообразии и в диалектическом единстве, как и вся наша литература, представляет собою яркий феномен художественного развития.
Н. Тихонов, размышляя об этом в канун пятидесятилетия СССР, говорил: «В советской литературе все едино и в то же время все многообразно. Многообразие форм остается, есть единое мировоззрение... Многообразие жизни способствует и богатому развитию новых творческих форм».
Этот истинно диалектический взгляд подтверждается не только историей литературы, но и сегодняшним художественным развитием многонациональной советской поэзии.
В Киргизии, например, первая газета на родном языке вышла в 1924 году. До этого художественное творчество народа представляли акыны-импровизаторы и сказители народного эпоса «Манас». За полвека здесь создана национальная литература, обогатившая некоторыми существенными чертами художественное развитие советского народа в целом (сошлемся хотя бы на творчество Ч. Айтматова, получившее широкое международное признание).
Вполне естественно, что теснейшим образом связанные с национальной традицией, активно включенные в современность стихи и поэмы А. Токомбаева, К. Маликова, Т. Уметалиева и других переводились на русский язык.
Но в начале 60-х годов на киргизском языке появилась поэма «К звездам», разрушающая некоторые каноны традиционной поэзии, написанная вольным стихом, наполненная грандиозной общечеловеческой символикой. Это было в духе времени, ибо началось активное освоение космоса, и многие советские поэты разных национальностей стремились в своих стихах выйти на вселенский простор.
Автор поэмы С. Эралиев — поэт среднего поколения, участник Великой Отечественной войны. Первый отрывок из поэмы на русском языке был напечатан с рекомендацией Ч. Айтматова, горячо поддержавшего новаторский поиск своего товарища.
Теперь уже очевидно, что опыт С. Эралиева не прошел бесследно для киргизской поэзии, что поэма «К звездам», так же как и проза Ч. Айтматова, как киргизский кинематограф, прокладывают новые пути в развитии искус-
30
ства братского народа, обращают на себя пристальное внимание читателей и зрителей во всех республиках Советского Союза.
Естественно, что без решения национального вопроса в государственном масштабе, без огромного идейно-художественного, формирующего воздействия русской литературы и других развитых литератур народов СССР, без творческого освоения опыта мировой литературы нельзя себе представить подобного явления.
Одна из особенностей художественного развития социалистических наций как раз в той и состоит, что все выдающиеся идейно-эстетические достижения одной нации становятся достоянием всех, что неразвитые в прошлом культуры имеют широчайшие возможности для выравнивания эстетических критериев, а иногда вносят в эстетику социалистического искусства то новое, что оказывает влияние на весь процесс развития то ли прозы, то ли поэзии, то ли кинематографа.
Развитие тех национальных традиций, которые соответствуют духу времени и учитывают прогрессивный опыт всего современного искусства, приносит успех литературе любой нации или народности, выводит ее на авансцену художественного развития всей страны.
Наша критика совершенно резонно опровергает схемы, по которым многонациональная поэзия движется от «своего» к «общему». На примере Р. Гамзатова прекрасно видно, что поэзия пришла к мудрому приятию синтеза национального и наиболее близкого из культурного наследия других народов. У Гамзатова — это, как справедливо писалось о нем, сплав горского стиха-раздумья и психологической традиции русской поэзии.
В 60-е годы внимание огромной читательской аудитории нашей страны обратили на себя книги литовских поэтов Э. Межелайтнса, Ю. Марцинкя-вичюса, а затем уже и некоторых других, более молодых. Причем это случилось в «эстрадную», как ее часто называют, пору поэзии, когда живейший отклик вызывали стихи иного плана, рассчитанные на быстрое, мгновенное восприятие даже не столько читающей, сколько слушающей аудитории. А сложная, порой многоступенчатая символика и синтезированный интеллектуализм Э. Межелайтиса или многозначная трагедийность 10. Марцин-кявнчюса требовали серьезных читательских усилий для их восприятия.
Планетарная, космическая символика Э. Межелайтиса оказала свое влияние на поэзию 60-х годов. Проявляя живейший интерес к разнообразным сферам жизни человечества, поэт смело выходил за пределы земного притяжения. Иногда эта его всеохватность отпугивала холодком вселенских ветров. Но в то же время не могла не захватить грандиозная, почти мифическая фигура Человека, который, упираясь ногами в земной шар, держит на руках шар солнца. Символ человеческого могущества! Торжество разума! Апофеоз человечности!
А из глубины Вселенной тянется невидимая трасса к небольшому пространству земли, имя которому — Литва, и уже звучат гекзаметры К. Донелайтиса, слышится соловьиная трель С. Нерис, переливаются нежные
31
краски М. Чюрлениса, чернеет вспаханная борозда, проворно снуют руки ткачихи...
Аллегория и гипербола, высокая символика образа, приемы кино, когда крупным планом высвечиваются частности — черты лица, выражение глаз, движение губ, — «монтажный» способ мышления, — все эти и другое особенности поэтики Э. Межелайтиса нашли развитие в стихах русских, украинских, киргизских поэтов. Поэма С. Эралиева «К звездам» написана явно не без влияния Э. Межелайтиса, хотя в ней и нет никаких прямых следов ученичества. Критика не без основания находила отсветы философской лирики Межелайтиса в поэзии А. Малышко.
Но дело даже не в конкретных примерах, показывающих влияние лирики Э. Межелайтиса на творчество или отдельные произведения поэтов других национальностей. Главное — свежий, современный поэтический прецедент, обогативший советскую поэзию. Ведь Э. Межелайтис поэтически воплотил новые ощущения, назревавшие и в духовной жизни других братских народов. Не случайно же, например, так укрупнился масштаб мирови-дения у А. Кулешова, когда «обычный человек» в его стихах 60-х годов, «землю с небом всей душой вбирая, в единый мир сливает их навек». А гордые слова К. Кулиева: «Я царь земной и бог, сошедший с неба...» — они тоже отражают интеллектуальное могущество человека в век научно-технической революции, только в иной, романтической, возвышенной форме, хотя и в бытовом, материально-предметном контексте.
Разумеется, здесь нет достаточных оснований говорить о каких-то конкретных источниках влияний. И, кстати говоря, поэзия Э. Межелайтиса показывает, как сложна и порой неожиданна, парадоксальна диалектика взаимовлияний в художественном творчестве. Зная Э. Межелайтиса как автора книг «Человек», «Кардиограмма», «Авиаэтюды», трудно себе представить, что этот поэт начинал под сильным влиянием С. Есенина! Но именно так и было, ведь впечатления раннего детства у него связаны с деревней, с крестьянским трудом, а могучее обаяние есенинской лирики испытал на себе молодой, начинающий поэт, которого еще отец, побывавший и поработавший в России, знакомил с русскими стихами.
Правда, выросший в рабочем Каунасе, с юношеских лет вступивший на путь революционной борьбы, комсомольский работник и солдат Великой Отечественной войны, Э. Межелайтис скоро, очень скоро покидает пределы деревенской околицы, чтобы окинуть взглядом всю планету, чтобы — позднее — ощутить бытие во вселенском масштабе, но даже в 60-х годах, совсем как в юности, совсем по-есенински скажет:
...Где-то здесь,
с невысокого пня, в мире, полном любви и привета, услыхала природа меня — своего полевого поэта. |
(Перевод с литовского Ст. Кунаева) |
32
И еще, вспоминая, добавит: «...Я встречал наступающий день и читал свои строчки коровам». Такова сила первых детских впечатлений и эмоциональное воздействие есенинской лирики.
Через русские переводы стихи Э. Межелайтиса приобрели известность у всесоюзного читателя, вскоре они стали явлением других национальных литератур, были переведены на многие языки народов СССР.
Немалое значение в художественном развитии имеют и устойчивые, традиционные или вновь завязывающиеся тесные связи между отдельными национальными литературами, как, например, между украинской и чувашской, где развитая, с богатыми традициями украинская поэзия оказывает влияние на более молодую чувашскую, или между родственными «соседними» литературами, как, например, между татарской и башкирской.
Проблема коммуникаций для национальных культур решается в СССР на широкой интернациональной основе взаимного уважения; все более крепнут и развиваются, возникают вновь двусторонние и многосторонние связи между братскими литературами, чему способствуют традиционные взаимные поездки писателей для непосредственного общения друг с другом и с читателями. Плодотворность такого взаимного сотрудничества закрепляется во все расширяющейся и совершенствующейся переводческой деятельности, как бы подытоживающей успехп литературного развития.
Близкие родственные связи нередко кладут начало творческим воздействиям. А. Твардовский, выступая в Минске, говорил, что поэзия Я. Купалы издавна привлекала его, оказывала благотворное влияние на его творческое становление. А. Твардовский, как и его старший земляк и друг М. Исаковский, многие годы был тесно связан с белорусской поэзией. Его тяготение к таланту Я. Купалы объясняется близостью эстетических принципов.
Но с не меньшим основанием можно утверждать, что более молодое поколение белорусских поэтов, в частности А. Кулешов, испытало на себе влияние и М. Исаковского, и А. Твардовского, что творческий опыт русских собратьев обогатил их поэзию. А. Кулешов вспоминает, какое неотразимое впечатление произвела на него «Страна Муравия». «Я нисколько не преувеличу, — признавался он, — если скажу, что как поэт своим рождением я обязан именно этому произведению. «Страна Муравия» не только по-новому открыла близкий мне мир народной жизни, но и явилась толчком, который вывел меня наконец из творческого тупика».
И не слышатся ли в «Доме у дороги» А. Твардовского мотивы кулешовской поэмы «Знамя бригады», первое знакомство с которой, по признанию самого поэта, было для него одним из самых ярких и дорогих литературных воспоминаний военного времени?
Грузинский поэт И. Абашидзе пишет о Твардовском: «Встречи с ним считаю самыми счастливыми эпизодами своей биографии. Этот человек был подлинным интернационалистом и в жизни и в творчестве, его влияние на всю многонациональную советскую литературу уже сегодня представляется бесспорным».
2 Советская поозия, т. 1
33
Русская литература, имеющая всемирное признание, как литература величайших гуманистических и революционных традиций, оказывает наибольшее влияние на всю многонациональную советскую литературу, а русский язык, как язык межнационального общения, играет огромную коммуникативную роль во взаимосвязях братских литератур. Поэтому крупнейшие явления русской поэзия — А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин, А. Твардовский — оказывали и продолжают оказывать формирующее воздействие на поэзию народов СССР.
Первенство в общем и дружном хоре отдают русскому языку благодарные поэты других народов.
Родной язык!
Не зная бед и горя, С нуждой и прнтесненьем не знаком, — Звучи победно в мощном дружном хоре С великим, славным русским языком! |
(Я. Ухсай. Перевод с чувашского П. Железнова) |
Единство советской литературы скрепляется коммунистической партийностью, общими идеалами и устремлениями, общим методом — методом социалистического реализма. Из художественного опыта национальных литератур складывается яркое эстетическое многообразие. Многонациональная советская поэзия заключает в себе подлинное идейно-художественное богатстве, которое приумножается за счет взаимообогащения и постоянного творческого обновления.
Ал. МИХАЙЛОВ
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
...Слушайте, | ||
товарищи потомки, | ||
агитатора, | ||
горлана-главаря. | ||
Заглуша | ||
поэзии | потоки, | |
я шагну | ||
через лирические томики, | ||
как живой | ||
с живыми говоря. | ||
Я к вам приду | ||
в коммунистическое далеко | ||
не так, | ||
как песенно-есененный провитязъ. | ||
Мой стих дойдет | ||
через хребты веков | ||
и через головы | ||
поэтов и правительств. | ||
Мой стих дойдет, | ||
но он дойдет не так, — | ||
не как стрела | ||
в амурно-лировой охоте, | ||
не как доходит | ||
к нумизмату стершийся пятак | ||
и не как свет умерших звезд доходит. |
37
Мой стих
трудом
| громаду лет прорвет
| и явится
| весомо,
| грубо,
| зримо,
| как в наши дни
| вошел водопровод,
| сработанный
| еще рабами Рима.
| В курганах книг,
| похоронивших стих,
| железки строк случайно обнаруживая,
| вы
| с уважением
| ощупывайте их,
| как старое,
| но грозное оружие.
| Я
| ухо
| словом
| не привык ласкать;
| ушку девическому
| в завиточках волоска
| с полупохабщины
| не разалеться тронуту.
| Парадом развернув
| моих страниц войска,
| я прохожу
| по строчечному фронту.
| Стихи стоят
| свинцово-тяжело,
| готовые и к смерти,
| и к бессмертной славе.
| |
38
Поэмы замерли,
к жерлу прижав жерло
| нацеленных
| зияющих заглавий.
| Оружия
| любимейшего
| род,
| готовая
| рвануться в гике,
| застыла
| кавалерия острот,
| поднявши | рифм
| отточенные пики,
| И все
| поверх зубов вооруженные войска,
| что двадцать лет в победах
| пролетали,
| до самого
| последнего листка
| я отдаю тебе,
| планеты пролетарий.
| Рабочего
| громады класса враг —
| он враг и мой,
| отъявленный и давний.
| Велели нам
| идти
| под красный флаг
| года труда
| и дни недоеданий.
| Мы открывали
| Маркса
| каждый том,
| как в доме
| собственном
| мы открываем ставни,
| |
но и без чтения
мы разбирались в том,
| в каком идти,
| в каком сражаться стане.
| Мы
| диалектику
| учили не по Гегелю.
| Бряцанием боев
| она врывалась в стих,
| когда
| под пулями
| от нас буржуи бегали,
| как мы
| когда-то
| бегали от них.
| Пускай
| за гениями
| безутешною вдовой
| плетется слава
| в похоронном марше —
| умри, мой стих,
| умри, как рядовой,
| как безымянные
| на штурмах мерли наши!
| Мне наплевать
| на бронзы мнвгопудье,
| мне наплевать
| на мраморную слизь.
| Сочтемся славою —
| ведь мы свои же люди, —
| пускай нам
| общим памятником будет
| построенный
| в боях
| социализм.
| |
40
Потомки,
словарей проверьте поплавки:
| из Леты
| выплывут
| остатки слов таких,
| как «проституция»,
| «туберкулез»,
| «блокада».
| Для | вас,
| которые
| здоровы и ловки,
| поэт
| вылизывал
| чахоткины плевки
| шершавым языком плаката.
| С хвостом годов
| я становлюсь подобием
| чудовищ
| ископаемо-хвостатых.
| Товарищ жизнь,
| давай быстрей протопаем,
| протопаем
| по пятилетке
| дней остаток.
| Мне
| и рубля
| не накопили строчки,
| краснодеревщики
| не слали мебель на дом.
| И кроме
| свежевымытой сорочки,
| скажу по совести,
| мне ничего не надо.
| Явившись
| в Це Ка Ка
| идущих
| светлых лет,
| |
41
над бандой
поэтических
| рвачей и выжиг
| я подыму,
| как большевистский партбилет,
| все сто томов
| моих
| партийных книжек.
| (Из поэмы «Во весь голос»)
| |
ДЖАМБУЛ ДЖАБАЕВ
(1846-1945)
С казахского
Зря, парикмахер, ты льешь духи
Джамбулу за воротник: В стареньком кресле твоем сидит Не юноша, а старик. Я черным когда-то и стройным был —
Железо — как ты его ни точи —
Так из Джамбула, что тут сидит,
Как в старых колодах бубновый король,
1935 |
43
БЕКМУРЗА ПАЧЕВ
(1854-1936)
С кабардинского
Врагам на страх бушевала
Морю подобная сила И, вал вздымая за валом, Полчища вражьи топила — Морю подобная сила, Правды ленинской сила! О Ленин!
С учителем в дни грозовые
Ленин во имя свободы
Мужи Кабарды восстали,
|
44
На западе и на востоке,
От северных рек до юга Берут бедняки винтовки, В борьбе помогая друг другу... Врагам на страх бушевала
|
кто поборет? |
Силы великой море,
Правды великой море Вовеки не обмелеет! 1920 |
ЦУГ ТЕУЧЕЖ
(1855-1940)
С адыгейского
Адыгейские парни! Настал ваш черед, —
На военную службу отчизна зовет. Вас растила она, обучила всему, — Послужите народу теперь своему. Честь и слава отважным и храбрым бойцам! Будьте зорки и смелы, подобно орлам, Крылья мужества вы распахните свои, Бейте лютых врагов, коль начнутся бои, И держитесь за землю родную отцов, Как упрямые корни могучих дубов, — И в аулах народа всего похвала Будет лучшей наградой за ваши дела. |
45
Если выступит красное войско в поход —
Адыгейские парни, смелее вперед! Насмерть бейте врагов! Уцелеть не должны Те, что подняли меч против нашей страны. Не давайте врагу ни минуты вздохнуть, Пусть могилы его отмечают ваш путь. А когда, победив, возвратитесь вы к нам — Будет вечная слава героям-орлам! 1939 |
ТОГОЛОК МОЛДО
(1860-1942)
С киргизского
(Отрывок из поэмы)
Перевал пройдешь напрямик —
И к истокам неба приник. Отодвинешь камень рукой, А под камнем — вот он! — родник. Жизнью трепетно дорожа, От тебя метнется кульджа. Пестрокрылый беркут парит Над ущельем, плавно кружа. В восхищении оглянись, Пик Хан-Тенгри взметнулся ввысь. Без боязни невдалеке Щиплет травку стадо теке — И пугливых и быстрых коз. Кто их тронет! Спокойно им... Горный луг люцерной порос, Типчаком, как сон, золотым. Утром тает тумана пар И в ущелье плачет улар, А ручей смеется в ответ. Ледяная эта вода Несговорчива, молода И от горного неба в дар Получила лазурный цвет. |
46
На озерах клики гусей,
Свист утиных крыльев косых. И лисица, меди красней, Притаившись смотрит на них. Волки рыщут среди камней, Им охота к молодняку По-разбойничьи подползти, Но с охотником не шути, Он с ружьем всегда начеку. Привязав лису в торока, Едешь ты, бывало, домой. По дороге встретишь дружка, Тот похвалит мех дорогой, А охотник: «Подарок мой Отвези жене, дорогой!» |
*
Скотоводу ранней весной
Много хлопотных дел всегда. В эти месяцы прибывать На джайлоо будут стада. Дует резкий ветер весны, И овец своих чабаны В котловину загнать спешат, Чтоб в затишье прошел окот. Там верблюдицы, дав приплод, И капризно и зло кричат, Отелясь, корова мычит, Блеют овцы... Такой галдеж У подножия гор стоит, Что оглохнешь... |
Даже сперва, |
С непривычки уши заткнешь —
Это жизнь вступает в права! Все свежее, ярче трава, Роднички все звонче поют, И тюльпаны жарко цветут, Сочной краской радуя взгляд. Я сравнение вдруг нашел: Будто горы покрыл манат Иль башаи — цветистый шелк. До чего весной хорошо! Так невинна еще листва, И подснежники так робки, |
47
А раскроются их глазки —
В них бездонная синева. Голос жаворонка, высок, Над землей парит, невесом. Соловей засвищет в свой срок, И забудешь ты обо всем. Кукованье на все лады, Торжествующий шум воды — И она в весенней гульбе. Пробужденного ветра взмах... День пробудешь у нас в горах, Станет весело жить тебе! В Ала-Тоо, скажу тебе, Любят люди нелегкий труд. Благодарны они судьбе, — Изобилье находят тут. 1930 |
ИОАННЕС ИОАННИСИАН
(1864-1929)
С армянского
Грохот и гул, скрежет и звон,
Искры ярче дня, Алый столб огня, Земля в крови, в крови небосклон: Кузница — мир, а Судьба — кузнец. Спокойный, могучий, огромный слепец, — С упорством смерти, на мерный лад, Молотом бьет Судьба-кузнец. Из вулканного горна пламенный ад Вылетает без устали, ночью и днем, Раскаляя железо грозным огнем. И за разом раз, Всякий день и час Равнодушным молотом бьет слепой, Ломает жизни, жизни творит, И в ответ наковальня веков звенит В недрах кузницы огневой. |
48
Умирают народы — и вот опять
Восстают из смерти в урочный час, А ковач Судьба, великан без глаз, В неуклонной руке зажав рукоять, Молотом бьет, Жизни кует. Кровь окрасила землю и твердь в багрец. Горе ничтожным, гибель, конец! С упорством смерти за разом раз Опускает молот Судьба-кузнец. 1917 |
* |
За стаей стая журавли
Взметнулись в просинь, улетели. Мечты мои, зачем ушли? Куда под осень улетели? |
* |
Дождь. Туман. Листопад.
Голые мокрые лозы. Падают, мягко скользят В сердце незримые слезы. |
* |
Смутно, смятенно гляжу на тебя,
Мой дорогой Алагяз. К белым твоим перевалам, скорбя, Птица-душа унеслась. 1922 |
К нам с понтийских дальних берегов
Он пришел, одной мечтой сгорая: Песен почерпнуть из родников Незнакомого родного края. |
49
И душою скоро мы срослись
С тем, кто был чужим для нас недавно. Полюбил он древний наш Масис, Переливы тихие Раздана. Разгорелся в сердце новый пыл.
Струны ли ашуг перебирал
Гостю ясно улыбалась даль,
1928 |
ТОКТОГУЛ
(1864-1933)
С киргизского
Нес во тьме киргизский народ
Цепи горя, нужды, невзгод. Так тянулось из века в век. Но пришел семнадцатый год. Николай с престола слетел, Ленин новый путь осветил, Бедняков позвал за собой, Он повел их за счастье в бой. О мои простые слова, Будьте ярче ночных светил! Бай-манапам пришел конец,
|
50
Лизоблюды, лакеи царя
Сами прочь подальше ушли, Убежали с нашей земли... И взошла свободы заря. Будет вечно она сиять, Лучезарна, горда, светла! Будь прославлена, щедрая мать, Та, что Ленина родила! Встала партия большевиков,
Было время — ты был рабом,
В царской ссылке я долго жил,
|
51
Ленин в юности клятву дал
Жизнь свою посвятить борьбе. Ты, несчастный бедняк, страдал, Кости жалкие ты глодал, Бай-манап тебя объедал, Ленин жизнь посвятил тебе. Я — киргизских гор соловей,
Песню новую я родил,
В царской каторге я страдал.
Как пришла хорошая жизнь —
|
52
Нашу землю скрывала мгла,
Стая коршунов кровь пила... Улетели ялые враги, Революция их смела. Мой народ был темен и мал.
Мой белоколпачный народ,
1919 |
Вы, басмачи, скрываетесь в горах,
Считаете себя богатырями, Приносите страдание и страх, Но срок придет, мы разочтемся с вами Слетаетесь бесшумно по ночам, Как ненавидящие солнце птицы, Крадетесь в юрты к баям-богачам, Чтоб до утра наесться и напиться, Чтоб отдохнуть и на коней вскочить. Я изучил повадку вашу лисью — Подкрасться, налететь и разорить Аил, живущий трудовою жизнью. |
53
Хватаете и девушек и скот
И старикам несете оскорбленье. Но берегитесь — наступает срок: Кончается народное терпенье. На помощь нам идут большевики, Вам не поможет никакая хитрость, Вас не спасут ни горы, ни пески, И, как туман, растает ваша лихость. Но среди вас обманутые есть,
Живете, словно жалкое зверье,
И мы увидим, кто из вас джигит,
Зачем вы жалко прячетесь в горах,
1924 |
54
Раньше пел я, как соловей,
Задыхаясь в клетке своей, А теперь пою неустанно На зеленой ветке своей. Над землею взошла заря
Ты свободен, родной народ,
1927 |
АКОП АКОПЯН
(1866—1937)
С армянского
Перед его портретом я стою.
Я всматриваюсь, глаз не отводя, В черты лица его — и узнаю Приметы гения, борца, вождя. Лоб выпуклый — высокая скала,
На старый мир с усмешкой смотрит он,
1919 |
55
Пусть будет мой надгробный камень
С рабочей наковальней схожим. Пусть надпись краткими словами Гласит: «Здесь Акопян положен». Пусть рядом с молотом на камне Лежит перо — в немой с ним паре, Ведь я впервые в буре давней Пером, как молотом, ударил. Жизнь — наковальня. Для поэта Перо — в борьбе могучий молот. Так пусть же украшенье это Согреет мой могильный холод. 1920 |
Поет — сверчок | |
в дупле глухом. | |
Спадает зной | |
в саду ночном. | |
Цветок с цветком, | |
трава с травой | |
Беседуют | |
между собой | |
Под голосок | |
сверчка ночной.
1920 |
(Завод)
Его очей люблю я жар,
И грудь, закутанную в пар, И песнь, которой нет звончей, И мудрый смысл его речей. Люблю его бесценный пот, Когда он плавит и кует. Я славный труд его пою, Я песню в честь него кую. Моя любовь — не жар юнца, |
56
Когда неопытны сердца.
Моя любовь — ей нет конца, В ней мысль и опыт мудреца. Люблю завода звон и шум И глубину заветных дум. Найдется ли среди людей, Кто б полюбил его сильней? 1922 |
Ты ослепла, страна родная,
В темноте многовековой; Тьму от света не отличая, Ты жила, объята дремой. Ты проснулась с новой судьбою,
Хлеб твой свеж, виноград твой сладок.
Ты пленила бурные воды,
Вековые твои платаны
«Чуда нет, что древней порою
1925 |
57
Вперед, перо, не знающее страха, —
Оружие, готовое к боям! А ну, давай покажем молодежи, Что мы с тобой кб постарели тоже, Будь молодым, перо, как Гете сам! Пусть говорят, что твой поэт дряхлеет,
Вперед, вперед! Гляди, идет к нам муза,
1927 |
* * *
Весенний полевой цветок,
Как встарь, ласкает душу мне. Я осень от себя гоню, Я шлю приветствия весне. Гром, ветер, молния, гроза, Как прежде, входят в душу мне. Я счастлив. Молодость со мной, Я сердцем обращен к весне. В колхозах много крепких рук И мыслей о грядущем дне, Я жду великих перемен, Я ожидаю их к весне. 1931 |
Я помню далекие дни, весенний мой возраст счастливый,
Когда молодая листва шумела и пела кругом, Когда бушевали в садах соцветья душистые сливы И под ноги стлалась земля пушистым зеленым ковром. Я помню, как по вечерам окраины сонной молчанье
Я помню, на розы взглянуть прохожих сады приглашали,
Промчались года.'И опять зеленый апрель надо мною
1933 |
Мне говорят: «Ты долго жил,
Ты отдых честно заслужил. Твое горячее перо Воспело правду и добро. Ты очень стар, — мне говорят, —
Я спрашиваю: «А волну
Нет, отдыхать я не могу, —
8 июня 1935 г. |
59
СУЛЕЙМАН СТАЛЬСКИЙ
(1869-1937)
С лезгинского
Э, будь неладен ты, Кавказ!
Всеобщей ты казною стал, И всякий негодяй сейчас Легко владеть тобою стал. У проходимцев мы — рабы.
Для всех теперь свободен вход
Ум у родной Кюры потух:
Завыли волки, погляди,
Не различить, где хрен, где лук.
А вот идет еще один.
|
60
Кто ни пришел бы — нам позор!
Нас пеленает в своей ковер, Захватывает землю вор, Нам край родной тюрьмою стал. Просвета нет. На Дагестан
Жди, Сулейман, большевиков!
1919 |
Ты коммунистом будь! Иди
Дорогою прямой, товарищ! Будь самых первых впереди, Будь правдою самой, товарищ! Учись и знанья не таи,
Как солнца свет растит зерно,
Гончар — он в глине чудодей.
Кто горше хины, а язык
|
У Сулеимана-старика
Крылата каждая строка. Тебе протянута рука, — Дай руку, дорогой товарищ! 1934 |
ОВАНЕС ТУМАНЯН
(1869-1923)
С армянского
* * *
Свободен день, вольна любовь, и всем добром владеет он.
Но мучает и страждет он, и сам несчастьем поражен. Так сделай, злобный человек, чтоб все живые жить могли, И сам живи, вкушая мир обильной, благостной земли. Ноябрь 1919 г. |
* * *
Хотел быть с тобою и с жизнью связанным вместе.
Хотел бы я в поле быть и с высью нетленною вместе. Кто даст мне блаженство утратить себя без возврата И слиться навеки со всею вселенною вместе? 12 мая 1920 г. |
* * *
Лунный луч — твоя улыбка — на лице моем скользит
В час, когда я, насмерть ранен, вижу смерти лик вблизи. Так под солнца животворным, благодетельным лучом Дуб стоит, грозой сраженный, высыхая с каждым днем. 1920 |
* * *
Дыхание бога вдыхаю: он дышит во всем.
Призыв его слышу и голос: он слышен во всем. И я возвышаюсь, внимая, и ловит мой дух Мелодию мира и шепот, — он слышен во всем. 14 февраля 1921 г. |
* * *
Глянь! С Запада рабы машин и золота бегут кровавой,
Ревущей в ужасе толпой, истерзанной, тысячеглавой, Из мертвых ледяных пустынь своей безвыходной тоски Сюда, на мой родной Восток, божественный и величавый. 1 мая 1921 г. |
* * *
Плывут века, жизнь коротка, что будет позже — все равно!
Я был, и есть, и буду я, но это тоже — все равно! Переменю я сотни форм, всё преходяще на земле, Я со вселенной слит душой, пусть я прохожий — всё равно! 8 мая 1921 г. |
* * *
В стране армян, как великан, стоит Масис могучий;
С владыкой сил мой дух вступил в беседу там, на круче. С тех дней, когда меж «нет» и «да» была темна граница, Из века в век, чей вечен бег, беседа эта длится. 21 мая 1921 г. |
* * *
Родник течет и протечет,
Помедлит жаждущий, пройдет. Блаженных, неземных ключей Поэт возжаждет — и пройдет. 9 июня 1922 г. |
63
* * *
Немало развалин былого в сердце моем,
Мрачнеет прошедшее благо в сердце моем, Не в силах я вспомнить в печальный, сумрачный час, Гостило ль отрадное время в сердце моем... 12 июля 1922 г. |
* * *
Да, это всё... что ж, друг, подымем чару!
Уйдет и это вдруг, подымем чару! Жизнь, как струя, звеня, прольется в мире, Спеши, нам недосуг, подымем чару! 24 августа 1922 г. |
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
(1873—1924)
* * *
Я вырастал в глухое время,
Когда весь мир был глух и тих. И людям жить казалось в бремя, А слуху был ненужен стих. Но смутно слышалось мне в безднах
И я гадал: мне суждено ли
Шли дни, ряды десятилетий.
|
64
A. Герасимов.
B. И. Ленин на трибуне. 1930
Год Пятый прошумел, далекой
Свободе открывая даль, И после гроз войны жестокой Был Октябрем сменен февраль. Мне видеть не дано, быть может,
Март 1920 г. |
В стозарном зареве пожара,
Под ярый вопль вражды всемирной, В дыму неукрощенных бурь, — Твой облик реет властной чарой: Венец рубинный в сапфирный Превыше туч пронзил лазурь! Россия! в злые дни Батыя
Но из глухих глубин позора,
И вновь, в час мировой расплаты,
|
3 Советская поэзия, т. 1
65
Что ж нам пред этой страшной силой?
Где ты, кто смеет прекословить? Где ты, кто может ведать страх? Нам — лишь вершить, что ты решила, Нам — быть с тобой, нам — славословить Твое величие в веках! 1920 |
Ломая кольцо блокады,
Бросая обломки ввысь, Все вперед, за грань, за преграды Алым всадником — мчись! Сквозь жалобы, вопли и ропот
Ты дробишь тяжелым копытом
Отважный! Яростно прянув,
И все, и пророк и незоркий,
Там взыграв, там кляня свой жребий,
4 декабря 1920 г. |
66
Вам, удаленным и чуждым, но близким и милым.
Вам эти строфы, любимцы отринутых дней! В зеркало месяц виденья бросает Людмилам, С бледным туманом слита вереница теней; С тихой и нежной мечтой о принцессах лилейных,
Светлы картины, и чары не страшны, пропитан
Трезвая правда сожгла ваши чистые дали,
Вышли другие, могучие силой хотений,
Вам, кто в святом беспокойстве восторженно жили,
1920 |
Березка любая в губернии
Горько сгорблена грузом веков, Но не тех, что, в Беарне ли, в Берне ли, Гнули спину иных мужиков. Русский говор — всеянный, вгребленный
|
67
Путь широк по векам! Ничего ему,
Если всем — к тем же вехам, на пир; Где-то в Пушкинской глуби по-своему Отражен, склон звездистый, Шекспир. А кошмар, всё, что мыкали, путь держа
Пусть не кровью здоровой из вен Земля:
Давних далей сбываньем тревожимы,
8 жарта 1923 г. |
Кто был он? — Вождь, земной Вожатый
Народных воль, кем изменен Путь человечества, кем сжаты В один поток волны времен. Октябрь лег в жизни новой эрой,
Мир прежний сякнет, слаб и тленен;
Земля! зеленая планета!
|
68
Он умер; был одно мгновенье
В веках; но дел его объем Превысил жизнь, и откровенья Его — мирам мы понесем! 25 января 1924 г. |
ДМИТРИЙ ГУЛИА
(1874—1960)
С абхазского
Милая родина, что ты
Смотришь с печалью такой — Иль потеряла кого-то, Кто был любимым тобой? Или о тех, кто оставил
Или о том загрустила,
1920 |
Что может быть прекрасней в мире,
Чем беа тревоги — в мире жить, Растить семью в своей квартире И грамоте детей учить, Из них готовя нашу смену,
1945 |
69
Дорожка серебряная легла
На темно-зеленое море, Но волны ее в осколки стекла Превратили в яростном споре. Но все же она опять ожила,
Светящийся, зыбкий и гибкий путь
Волна поднимается в полный рост
1947 |
Лишь только заблестит рассвета первый луч,
Я слышу голос. Говорит столица. Родимый голос тот, и ласков и могуч, Сквозь мглу пространств сюда, ко мне, стремится. Тот голос мне советы подает,
Людей мильоны, где бы ни были они,
В горах, в песках, на берегах морских,
|
70
Нас слышит целый мир! Мир понимает нас!
Простые люди нам везде всем сердцем внемлют — Все, кто у горнов трудится сейчас, И пахарь, обрабатывая землю. А в час, когда земля в ночной тиши лежит
1949 |
Я над утренним морем стою
И под шум его думаю думу свою: Вот каким должен быть Человек настоящий — Необъятный душой, как оно, Полный силы живой, как оно, Как простор этот, вечно шумящий, Мчащий бурные волны в разгоне безбреж Должен быть он и ласково-нежным, Словно море летней зарей. И таким после жизни своей
1956 |
Я у моря живу.
Открыт предо мной Необъятный простор голубой. И когда я спускаюсь к нему, то сперва Камни крепкие под ногой. Дальше — галька и мягкий песок... Я на волны гляжу — белеют они, Я на горы гляжу — синеют они. Небосвод несказанно высок, И сверкают звезды на нем Золотисто-янтарным огнем. Поучиться премудрости жизни у моря Я сегодня хочу, чтоб корабль свой вести, С ветром встречным и волнами споря. |
71
Нет, не отдыха я ищу
В задушевной беседе с пучиной кипящей! Чувства новые в ней почерпнуть я хочу. Жить — как море в труде и борьбе настоящей: Неустанно ворочая глыбы камней И немолчно шумя всею ширью своей. 1959 |
АВЕТИК ИСААКЯН
(1875-1957)
С армянского
Из наших древних дымоходов
Клубится добрый дым, Перед тобою — путь свободы, Твой дух непобедим. Летишь, как быстрый конь крылатый,
Преградам и угрозам вражьим
Земля отцов, ты стала новой.
Ереван, 1926 |
* * *
— Что плачешь ты, бесценный друг? —
У друга я спросил. — Коль ты рыдаешь обо мне, — Уже утешен я. |
72
Коль о себе — устроим пир,
Исчезнет скорбь твоя. О человеке плачешь ты? О страждущей земле? Так сядем вместе слезы лить О вечном горе всех. 1928 |
На берегу волнующихся нив
Один стою, в раздумий застыв. Ты ль это, гордая моя страна, Была затоплена потоком орд, И ливням стрел несметных предана, И тысячами копий пронзена? На каменном пути народных рек Лежала ты, томясь за веком век, Растоптана копытами коней. И с ликованьем чуждые орлы Точили клювы о твои скалы, Чтобы терзать тебя! И много дней И лет без счета протекло, — и вот Теперь мой край ликует и цветет. И мирно вновь над домом вьется дым, Где сладко мать баюкала меня, Сознанье пробуждая, полоня Мой дух могучим языком родным. Пусть без конца плуги твоих сынов Твой будут древний чернозем пахать, И пусть гусаны будут воспевать Твою любовь, твой цвет, страна отцов! Победно будешь ты звучать, звучать В чудесных песнях, — древен и велик, — Сердечный, вечно юный мой язык! Ленинакан, 1929 |
73
К чудесному, нагорному, эеленому,
В весенних розах склону я прильну, К дыханью материнскому, бездонному, Что шевелит пшеничных нив волну. Меня чаруешь речью ты прекрасною,
О мать! Твое грядущее, как молния,
Париж, 1935 |
* * *
Безмятежная ночь! Один я сижу
На вершине скалы. Кругом — тишина. Я на спящее море молча гляжу. Даже время прервало вечный полет,
О мгновенье! Как ты блаженно молчишь!
И невольно я слушаю душу свою
Севан, 1940 |
Целует солнце землю весной,
Весь мир в изумрудный наряд одет, Синие очи фиалки лесной С улыбкою детской глядят на свет. |
74
Подул ветерок и ей на ушко
Пошептал о чем-то и улетел. Цветной мотылек упорхнул легко, — Остаться с нею не захотел. Фиалка по ним вздохнула, склонясь,
1940 |
Однажды девочка, резвясь,
Играла средь полей, А мотылек, зарей светясь, Кружился перед ней. Она хотела мотылька
Тот мотылек неуловим,
Он закружился меж ветвей
Забралась девочка в дупло,
Три дня она в лесу жила,
|
75
Но девочку пошли искать
Соседи и отец. Счастливый день! Она опять Среди родных сердец. Мать, плача, целовала дочь,
И дочка отвечает ей:
Ессентуки, 1941 |
(9 мая 1945 г.)
Меч в ножны вложили достойно мы,
Великой Победы день наконец, Разбили всю вражью мы силу тьмы, Песни звучат, как веселье сердец. Радость, как трепет парящих крыл,
Прохожих зовет и просит к столу:
Пьют, и на лицах веселье горит,
Строго смолкают на слово отца,
1945 |
76
Пусть будет прям всегда твой путь.
Будь справедлив и честен будь. Горячей доброю душой Люби весь этот мир большой. Люби товарищей своих, Всегда будь радостью для них. В беде от друга не беги, Ему, чем можешь, помоги. И до конца счастливых дней Будь предан родине своей, Ее защитой верной будь. И если ты когда-нибудь Пойдешь на подвиг для нее, — Не возгордись, дитя мое: Ты только долг исполнишь свой. Иди ж дорогой трудовой И с чистой совестью живи Для мира, счастья и любви. Когда ж умру я, ты, один, К моей могиле подойди, И помолчи над ней, грустя, Любимое мое дитя. Ереван, 1954 |
МИХАИЛ ЛЕБЕДЕВ
(1877—1951)
С коми-зырянского
Я иду землею коми
И гляжу: тайга кругом. Лес стеной, могуч, огромен, — Не сыскать в краю другом! Ввысь вершину надо мною
|
77
Как старуха, ель седая
Встала на глухой тропе: На ее ветвях лесная Птица вьет гнездо себе. Над рябиной молчаливой
Пропадет в траве тропинка.
Зубы скаля, волк таится,
И, головушку спасая,
Птиц в лесах у нас — без счета,
На дорогу вышел: вечный
За селом чернеют пашни,
Есть ли в мире где такое
1930 |
78
ГАМЗАТ ЦАДАСА
(1877-1951)
С аварского
«Мертвых кровь не высыхает,
Отомстить она зовет», — Поговорка не смолкает, Будоражит наш народ. «Если ты свернешь с дороги,
Если, кем-нибудь обижен,
Дикий, вверский тот обычай
В Харачи я был, мой милый, —
Тех, что умерли в постели,
Двое спорят, по досаде
|
79
...Харачи высокогорный.
Как хорош он, краше нет. Воздух чист, ручьи проворны, И целебен солнца свет. Встал Хиндатль зеленый рядом,
Пашни там, вблизи аула,
Жить да радоваться впору,
Страхолюдный дьявол мести
Разоренный дом в забросе,
Взор его пылает злобой.
Помириться дико, странно,
Замурованы проходы,
|
80
Распри дедов похороним,
Дорогие земляки. Злую память рвите с корнем, Уничтожьте сорняки. Стали новыми порядки.
Звери дикие хвостаты.
Если каждую обиду
Верю, солнце не затмится, —
1928 |
* |
На юношу смотрю не без надежды
И говорю ему сегодня снова: «Пусть будет нрав твой краше, чем одежды. Дела твои — значительнее слова». * |
Страницы книг — познания истоки,
Но людям Жизнь в любые времена Преподавала главные уроки, Учительница лучшая — она. |
81
* |
Дело делай свое, как всегда, ты
И спокойствие в жизни храни, Чем бы ни были ночи чреваты, Чем чреваты бы ни были дни. * |
Считалось встарь: нет краше смерти,
Чем за отчизну умереть. И вы мне, юноши, поверьте, Что так считаться будет впредь. * |
Всех длиннее у того дорога.
Кто в наплывах солнца и тумана, Вдалеке от отчего порога Ищет человека без изъяна. * |
Крупица воска встретится в меду
И волосок в овечьем сыре. Что делать? К моему стыду, И я не совершенен в мире. * |
Отца главнее в доме нет души,
В семье слывет он «первым барабанщиком», Под музыку его, сынок, пляши, Будь хоть министром, хоть простым чеканщиком. * |
Мысль за собой вести на поводу
Обязаны слова в любую пору, Они, зубов перелетев гряду, Перелетают каменную гору. |
82
* |
Благоразумье продлевает годы
И возвышает в жизни нас весьма, А всякое затмение ума Приумножает слезы и невзгоды. * |
Прямое слово стоит многих фраз
И действеннее многих заклинаний. Короткий уважительный отказ Честней невыполнимых обещаний. * |
У нас характер, словно у пророков,
Не видим часто собственных пороков, Когда бы замечать их научились, В наш адрес меньше было бы упреков. * |
Воистину тот славен и велик,
Кто победил во гневе свой язык. И тот, кто самого себя сильнее, Воистину сильнейший из владык. * |
Известно, что дурная голова
Напрасно ноги целый день тревожит, Предпочитает действию слова И ложь от правды отличить не может. * |
Человека скромного заметили,
Честь к нему направила стопы. Ничего нас так, как добродетели, Выделить не может из толпы. |
83
* Себя не уважает тот.
* |
Проси, коль надо, но без лести,
Когда ты сам себе не враг. И никогда ценою чести Не обретай житейских благ. * |
Не плачь, когда тебе не грустно,
Не смейся, если не смешно. Не льсти ни письменно, ни устно: Всем не потрафишь все равно. * |
Хоть похвалы достоин ты вполне,
Остерегайся самовосхваленья, Все эти «Я», «Моими», «Обо мне» — Опасные в речах местоименья. * |
По виду мышц оцениваем разом
Двужильного коня или вола, А сила человека — это разум, Способный отличать добро от зла. * |
Доброе имя дороже всего,
Друга верней не дано никому. Годы бессильны состарить его, Память о нас завещаем ему. |
84
* Тому друзей иметь не сложно,
* |
Не могут быть символом дружеских уз
Шашлычное братство и винный союз. Медовое слово сказать на пиру Способен и тот, кто не склонен к добру. * |
Пред пламенем родного очага
Еще мой дед говаривал, бывало: — С лихвой хватает одного врага, А ста друзей, как ни крутись, все мало. * |
Знает каждый истинный мужчина
На сто верст вокруг: Хороша двуглавая вершина, Плох — двуликий друг. * |
Не закрывай по воле злого норова
Ворот, которых не раскрыть опять, И не завязывай узла, которого Не сможешь и зубами развязать. * |
Единомышленник не тот,
Кто мысли у тебя крадет И, не имея собственных достоинств, Пускает эти мысли в оборот. |
85
* |
«Не спорь с невеждой» — этому совету
Ты следуй, друг, в любые времена, В никчемный, спор кидаться смысла нету: В нем истина не будет рождена. * |
Схожи слава и тень неизменностью нрава:
За достойным, как тень, ходит слава вослед И бежит от ловца настоящая слава, Как за тенью, за славой гоняться не след. * |
С тех пор как род людской возник,
Он неспроста считать привык, Что вправе змеи, а не люди Иметь раздвоенный язык. * |
Опасней пули в наши времена
Слывет обида не без основания, Простреливает сердце нам она Без промаха с любого расстояния. * |
Ума палата — выше всех палат,
К ней за советом обращайся, брат, И правду отличишь ты от неправды, И будешь знать, кто прав, кто виноват. * |
На рынках закон существует издревле:
Чем больше товара — тем стоит дешевле. Товар и талант меж собою не схожи, Таланта чем больше, тем стоит дороже. |
86
* |
Всему своя мера. И должен, к примеру,
Ты чувствовать гнева границу и меру, Но если покаялся битый в грехах, Ты гнев свой на милость смени, как аллах. * |
Не собирай богатства про запас,
Богатство — это нынешний наш час, Все то, чем обладаешь ты сегодня, Накопленных богатств ценней в сто раз. * |
Живи, на чужое не зарясь,
Судьбы не темни небеса И помни, что черная зависть Опаснее черного пса. 1948—1950 |
САДРИДДИН АЙНИ
(1878-1954)
С таджикского
О справедливости святое знамя,
Ты перед нами! Ты в прах швырнуло царскую порфиру, На радость миру! Ты, мудрое, горами и полями
|
87
Мир старый, тот, что создан был веками,
Разрушен нами — И новый мир, как бы чудесным даром, Возник над старым. Так воцарись же навсегда над нами,
1918 |
Я услыхал суровый голос рока,
Я был сражен мечом его жестоко, И голос этот сжал в груди дыханье, Померк рассудок, жизнь ушла глубоко. Сосед сказал мне: «Друг мой, ты не слышал — Твой брат скончался, волею пророка: От топора погиб на грязной плахе В столице благородного Востока». Мой милый друг, мой брат, надежда ока, — Далеко ты, далеко ты, далеко... Теперь навек забуду я о славе,
Но говорю: падут ночные тени,
|
88
Я говорю: мы выйдем из темницы,
Перед рабом хан рухнет на колени! Но ты, мой друг, мой брат, надежда ока, — Далеко ты, далеко ты, далеко... 1918 |
АЛИ КА3ИЯУ
(1879-1964)
С кумыкского
Ты с парохода видишь каждый раз,
Из Астрахани двигаясь на юг: Махачкала сияет, словно глаз, Тарки-гора — как брови полукруг. Ее топтал и грабил кто хотел,
Тобой властитель алчный обладал,
Тарки, твой газ горит у нас в печах!
Что в мире камня твоего прочней?
В твоем подножье, древняя гора,
|
89
Ты Дагестана ценное добро,
Ты Дагестана лучшее тавро, И знают молодежь и старики: Ты свет ночей, ты свет очей, Тарки! 1950 |
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
(1880—1934)
Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня! Россия, Россия, оссия, — Безумствуй, сжигая меня! В твои роковые разрухи,
Не плачьте: склоните колени
Сухие пустыни позора,
Пусть в небе — и кольца Сатурна,
И ты, огневая стихия,
Поворовка, август 1917 г. |
90
МАЖИТ ГАФУРИ
(1880-1934)
С башкирского
1 |
Вот летопись моей души, и в ней
Начертано на первой из страниц: «Ты — раб аллаха и его слуга, Пади пред ним, непросвещенный, ниц!» Сперва аллаха, а потом царя,
— Обычай — царь, религия — аллах.
— Ты верь законам и не верь главам! —
— Аллах и царь — властители твои.
Сказали: — Пусть живется тяжело,
Перелистали летопись души,
|
91
2 |
Все тяжести и беды вынося,
Как было суждено, я жил и рос, Но размышленья мучили меня, И задал я себе такой вопрос: «Страх не понятен сердцу моему, —
Неужто должен крыльев я просить,
Кто темную повязку снимет с глаз,
Я так подумал и пересмотрел
На чистых же страпицах пачертад
1923 |
* * *
Хочу для человечества всего
Трудиться свято я в моей стране. И все деянья лучшие мои — Тебе, Россия, в память обо мне. 1933 |
Клинок остер, рука тверда,
закалена в боренье грудь. Рубить врага, громить врага — таков мой справедливый путь! Пока враги родной страны
Иду вперед! Моей спины
А если в схватке дрогну я,
Лишь в гуще боя для бойца
Я клятву дал, я знамя взял,
|
АЛЕКСЕЙ ГАСТЕВ
(1882—1941)
Я полюбил тебя, рокот железный,
Стали и камня торжественный звон. Лаву. Огонь беспокойный, мятежный Гимнов машинных, их бравурный тон. |
93
Я полюбил твои вихри могучие
Бурного моря колес и валов, Громы раскатные, ритмы певучие, Повести грозные, сказки без слов. Но полюбил я и тишь напряженную,
1917 |
Оратор кончил, а мы ему всей толпой отвечаем: — Нас целый новый легион. Мы несем тревогу всему миру, но ему же и радость. Мы пришли с новой вестью, достоверной, как железо, и бодрой, как звуки мотора в пустыне. Песен небывалых и сказок нерассказанных мы хотим. Не тех пропетых, говоренных человеческих слов. Хотим выше. Лязги молота и штампы, трепет приводов и трансмиссий, грохот кузниц, звон ударов, шепот пил — слова и призывы. Ненасытный бег колес — наше знамя. Мы их поднимем, возвеличим механизмы! Пусть же тревожней и выше загудят валы. Стремглав ударят миллионами рун кузнецы. И прервут. Прольется лавина чугунного грохота. Дрогнет земля под паровыми молотами, зашатаются города етальвые, машинные хоры заполнят все пустыри и дебри рабочим трепетом. И прервут. Помчатся огненные вестники подземных мятежей. И еще прервут зловеще. Загогочут черные пропасти. Выйдут силачи-чудеса-машины-башни. Смело провозгласят катастрофу. И назовут ее новыми днями творенья. |
94
Оратор, замолкни. Певучие легенды, застыньте. Ох, послушаем, —
Запоют вознесенные нами балки. 1918 |
АБУТАЛИБ ГАФУРОВ
(1882—1975)
С лакского
Наш Кули, скажу по чести,
Не селенье, а завод: Он пуды отборной шерсти Выпускает каждый год. Там найдем библиотеку,
Он — не город, это верно.
Не беда, что для начала
Небольшой аул, не так ли?
Там увидишь ты пекарню,
|
95
Наш аул — не город вроде.
Но ценю его за то, Что аул одет по моде — В кепи, шляпки и пальто. И совсем по-городскому
Всех встречает он сердечно,
1947 |
ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ
(1883-1945)
Еще не все сломили мы преграды,
Еще гадать нам рано о конце. Со всех сторон теснят нас злые гады. Товарищи, мы — в огненном кольце! На нас идет вся хищная порода. Насильники стоят в родном краю. Судьбою нам дано лишь два исхода: Иль победить, иль честно пасть в бою. Но в тяжкий час, сомкнув свои отряды И к небесам взметнув наш алый флаг, Мы верим все, что за кольцом осады Другим кольцом охвачен злобный враг, Что братская к нам скоро рать пробьется, Что близится приход великих дней, Тех дней, когда в тылу врага сольется В сплошной огонь кольцо иных огней. Товарищи! В возвышенных надеждах, Кто духом пал, отрады не найдет. Позор тому, кто в траурных одеждах Сегодня к нам на праздник наш придет. |
96
К. С. Петров-Водкин.
1919 год. Тревога. 1931
Товарищи, в день славного кануна
Пусть прогремит наш лозунг боевой: «Да здравствует всемирная коммуна!» «Да эдравствует наш праздник трудовой!» 1 мая 1918 г. |
(Красноармейская песня)
Как родная мать меня
Провожала, Как тут вся моя родня Набежала: «А куда ж ты, паренек?
В Красной Армии штыки,
Поневоле ты идешь?
Мать, страдая по тебе,
Как дела теперь пошли:
Утеснений прежних нет
|
4 Советская поэзия, т. 1
97
С молодой бы жил женой,
Не ленился!» Тут я матери родной Поклонился. Поклонился всей родне
Будь такие все, как вы,
Все пошло б на старый лад,
Сел бы барин на земле
А иду я не на пляс —
С Красной Армией пойду
Что с попом, что с кулаком —
Не сдаешься? Помирай,
|
98
Не кровавый пьяный рай
Мироедский, — Русь родная, вольный край, Край советский!» Свияжск, 1918 |
Засыпала звериные тропинки
Вчерашняя разгульная метель, И падают, и падают снежинки На тихую, задумчивую ель. Заковано тоскою ледяною
Казалося: земля с пути свернула.
Забуду ли народный плач у Горок1,
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
{21 января) 1925 г. |
(«22 апреля 1870 года»)
Был день как день, простой, обычный, Одетый в серенькую мглу. Гремел сурово голос зычный Городового на углу. |
1 Горки — подмосковная деревня, где скончался В. И. Ленин.
4*
99
Гордился блеском камилавки,
Служил в соборе протопоп. И у дверей питейной лавки Шумел с рассвета пьяный скоп. На рынке лаялись торговки, Жужжа, как мухи на меду. Мещанки, варясь на обновки, Метались в ситцевом ряду. На дверь присутственного места Глядел мужик в немой тоске, — Пред ним обрывок «манифеста» Желтел на выцветшей доске. На каланче кружил пожарный, Как зверь, прикованный к кольцу» И солдатня под мат угарный Маршировала на плацу. К реке вилась обозов лента. Шли бурлаки в мучной пыли. Куда-то рваного студента Чины конвойные вели. Какой-то выпивший фабричный Кричал, кого-то разнося: . . . . . . . . . . . . . . . . .
{22 апреля) 1927 г. |
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой, Мы отразим врагов. Я верю в свой народ Несокрушимою тысячелетней верой. Он много испытал. Был путь его тернист, Но не затем зовет он родину святою, Чтоб попирал ее фашист Своею грязною пятою. |
100
За всю историю суровую свою —
Какую стойкую он выявил живучесть, Какую в грозный час он показал могучесть, Громя лихих врагов в решающем бою! Остервенелую фашистскую змею Ждет та же злая вражья участь! Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни. Во вражеском тылу тревожные огни. Борьба кипит. Она в разгаре. Мы разгромим врагов. Не за горами дни, Когда подвергнутся они Заслуженной и неизбежной каре. Она напишется отточенным штыком Перед разгромленной фашистскою оравой: «Покончить навсегда с проклятым гнойником. Мир отравляющим смертельною отравой!» (7 ноября) 1941 г. |
ЛИНАРД ЛАЙЦЕН
(1883—1938)
С латышского
Что такое поэт в наши дни?
Когда старый мир погибает И в боренье рождается новый? Он — мертвец, если вместе со старым, Он — борец, если с новым идет. Ну, а если стоит посредине? Самообман! 1925 г. |
Различный есть асфальт в столицах, в гуле улиц,
И целям он различным служит. Не только тот асфальт, что видим в тюрьмах, Когда влачатся дни в глухом мученье, |
101
Асфальт, что моем мы водой и шагом мерим,
О ком поем мы у тюремной двери; Не тот, что травит жизнь, уныл и скучен. Не тот, на ком в Берлине, Вене, Риме Легко скользят надушенные туфли, Сапог стучит тяжелый, Сверкают автомашины, Когда катит пройдоха Иль с пулеметом мчится полиция за безработным. Не тот асфальт, Что варят в дымных чанах Под липой пыльного бульвара В ремонте тротуара. Различный есть асфальт: Асфальт московский — Весь новый, в новом месте, В другой цене он И цели новой служит. Не только место он, где ставят ногу, Где блещут спицы и несутся шины, — Он — охранитель масс от грязи, Он — крепкий щит от кулаков и смрада, Он — верный страж от косности мещанства. Коль чист асфальт, то чист и человек, В условиях иных ему иная ценность, И новый смысл растет на новом месте — Как в технике, так и в предмете. 1933 |
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ
(1884-1967)
Как я любил тебя, родная,
Моя Россия, мать свобод, Когда, под плетью изнывая, Молчал великий твой народ. В какой слепой и дикой вере
|
102
Ты в праздник так же величава,
Как прежде в рабской нищете, Когда и честь твоя и слава Распяты были на кресте. О вечном мире всей вселенной,
Как солнце всходит от востока,
И близок день прекрасней рая,
Как я люблю тебя, Россия,
1917 |
* * *
Настанет час, когда меня не станет,
Помчатся дни без удержу, как все. Все то же солнце в ночь лучами грянет, И травы вспыхнут в утренней росе. И человек, бесчисленный, как звезды,
1955 |
Теплый запах левкоя,
Тишина и луна, Но отрада покоя Нам еще не дана. |
103
Жизнь безудержно мчится
Средь затиший и бурь, Юным счастьем лучится И зовет на борьбу. Если шаг свой замедлишь,
Если ж крылья расправишь
1956 |
ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ
(1884-1961)
А ну, вставайте,
Подымайте паруса, Зачинайте Даль окружную, Звонким ветром Раздувайте голоса, Затевайте Песню дружную. Эй, кудрявые, На весла налегай — Разом Ухнем, Духом Бухнем, Наворачивай на гай. Держи Май, |
104
Разливье Май, —
Дело свое делаем, — Пуще, Гуще Нажимай, Нажимай на левую. На струг вышел Степан — Сердцем яростным пьян. Болга — синь-океан. Заорал атаман: «Сарынь на кичку!» Ядреный лапоть Пошел шататься По берегам. Сарынь на кичку! В Казань! В Саратов! В дружину дружную На перекличку, На лихо липшее Врагам! Сарынь на кичку! Бочонок с брагой Мы разопьем У трех костров, И на приволье Волжском вагой Зарядим пир У островов. |
Сарынь
На Кичку! |
Ядреный лапоть,
Чеши затылок У подлеца. Зачнем С низовья Хватать, Царапать И шкуру драть — Парчу с купца. Сарынь На кичку! |
105
Кистень за пояс,
В башке зудит Разгул до дна. Свисти! Глуши! Зевай! Раздайся! Слепая стерва, Не попадайся! Вва! Сарынь на кичку! Прогремели горы. Волга стала Шибче течь. Звоном отзвенели Острожные затворы. Сыпалась горохом По воде картечь. |
ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ
(1885-1922)
Вихрем бессмертным, вихрем единым,
Все за свободой — туда. Люди с крылом лебединым Знамя проносят труда. Жгучи свободы глаза, Пламя в сравнении — холод, Пусть на земле образа! Новых напишет их голод... Двинемся вместе к огненным песням, Все за свободу — вперед! Если погибнем — воскреснем! Каждый потом оживет. Двинемся в путь очарованный, Гулким внимая шагам. Если же боги закованы, Волю дадим и богам... 〈1918〉 |
106
Всегда рабыня, но с родиной царей на
смуглой груди И с государственной печатью взамен серьги у уха. То девушка с мечом, не знавшая зачатья, То повитуха — мятежей старуха. Ты поворачиваешь страницы книги той, Где почерк был нажим руки морей. Чернилами сверкали ночью люди, Расстрел царей был гневным знаком восклицанья, Победа войск служила запятой, А полем — многоточия, чье бешенство не робко, Народпый гнев воочию И трещины столетий — скобкой. 〈1921〉 |
Был сумрак сер и заспан.
Меха дышали наспех, Над грудой серой пепла Храпели горлом хрипло. Как бабки повивальные Над плачущим младенцем, Стояли кузнецы у тела полуголого, Краснея полотенцем. В гнездо их наковальни, Багровое жилище, Клещи носили пищу — Расплавленное олово. Свирепые, багряные Клещи, зрачками оловянные, Сквозь сумрак проблистав, Как воль других устав. Они, как полумесяц, блестят на небеси, Змеей из серы вынырнув удушливого чада, Купают в красном пламени заплаканное |
чадо |
107
И сквозь чертеж неясной морды
Блеснут багровыми порой очами черта. Гнездо ночных движений, Железной кровью мытое, Из черных теней свитое, Склонившись к углям падшим, Как колокольчик, бьется железных пений |
плачем. |
И те клещи свирепые
Труда заре поют, И где, верны косым очам, Проворных теней плети Ложились по плечам, Как тень багровой сети, Где красный стан с рожденья бедных Скрывал малиновый передник Узором пестрого Востока, А перезвоны молотков — у детских уст |
свисток |
— Жестокие клещи,
Багровые, как очи, Ночной закал свободы и обжиг — Так обнародовали: «Мы, Труд Первый и прочее и прочее...» (1921) |
Вы, поставившие ваше брюхо на пару |
толстых свай, |
Вышедшие, шатаясь, из столовой советской,
Знаете ли, что целый великий край, Может быть, станет мертвецкой? Я знаю, кожа ушей ваших, точно у буйволов |
мощных, туга, |
И ее можно лишь палкой растрогать.
Но неужели от «Голодной недели» вы |
ударитесь рысаками в бега |
Когда над целой страной
Повис смерти коготь? |
108
Это будут трупы, трупы и трупики
Смотреть на звездное небо, А вы пойдете и купите На вечер — кусище белого хлеба. Вы думаете, что голод — докучливая муха И ее можно легко отогнать, Но знайте — на Волге засуха: Единственный повод, чтобы не взять, а — дать! Несите большие караваи На сборы «Голодной недели», Ломоть еды отдавая, Спасайте тех, кто поседели! Волга всегда была вашей кормилицей, Теперь она в полугробу. Что бедствие грозно и может усилиться — Кричите, кричите, к устам взяв трубу! (1921) |
Эй, молодчики-купчики,
Ветерок в голове! В пугачевском тулупчике Я иду по Москве! Не затем высока Воля правды у нас, В соболях — рысаках Чтоб катались, глумясь. Не затем у врага Кровь лилась по дешевке, Чтоб несли жемчуга Руки каждой торговки. Не зубами скрипеть Ночью долгою, Буду плыть — буду петь Доном-Волгою! Я пошлю вперед Вечеровые уструти. Кто со мною — в полет? А со мной — мои други! Февраль 1922 г. |
109
ЛЮДАС ГИРА
(1886-1946)
С литовского
Маки цветут в моем сердце, маки,
Красные маки, лишь красные маки. Небу с землей посылают поклоны,
Радости праздпик, битвы бряцанье?
Верно, их думу я не отгадаю, —
А почему ни цветка не увяло,
А почему они, словно весною,
Вот уже знойное кончилось лето —
Осеннее солнышко их не греет,
Сентябрь паутинки бросает на травы,
Но яркие маки зовут, соблазняя,
Все так же бросают взамен увяданья
Будят все той же пьянящей тревогой,
Маки цветут в моем сердце, маки,
1929 |
110
Зеленое, синее было
То лето — для доброго роста. Хоть солнце не вдосталь светило, Но корма собрали мы вдосталь. Бывали и грозы, и даже
Небес синева. Зелень поля.
Для лета все лучшие в мире
1929 |
Путь Литвы — путь народной невзгоды,
Годы рабской недоли твоей, Где от слез, в ожиданье свободы, Слепли очи твоих матерей. Но все ближе рассвета сиянье,
И как царские слуги лихие,
Но все ближе рассвета сиянье,
|
111
Слишком долго терпели мы беды,
Да не век нам терпеть суждено, — Скоро светлое солнце победы. Из-за туч к нам заглянет в окно. Но все ближе рассвета сиянье,
Крепнут силы с надеждою новой,
И для вас, как рассвета сиянье,
Лето 1939 г. |
Уж осень. Листья желтые, слетая,
Шуршат, шуршат, сухие, под ногами, А в сердце май поет не умолкая И радости река не ладит с берегами. Пусть не цветут ни маки, ни пионы,
Пусть листья пожелтевшие слетают,
Дней радостнее, дней прекрасней этих
|
112
Моя страна впервые завтра встретит
С шестою частью мира праздник жизни, И новых стягов новый свет засветит, Победы песня прозвучит в отчизне! Пусть листья пожелтевшие, слетая,
1940 |
НИКОЛАЙ КЛЮЕВ
(1887-1937)
* * *
Солнце Осьмнадцатого года,
Не забудь наши песни, дерзновенные кудри! Славяно-персидская природа Взрастила злаки и розы в тундре. Солнце Пламенеющего лета,
Солнце Ослепительного века,
О шапке Мономаха, о царьградских бармах
Словить бы звенящих в построчные сети,
|
113
Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,
Чтоб ран глубину с океанами слить; Суровая пряха — бессмертных судьбина — Вручает лишь Солнцу горящую нить. 1918 |
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, — Оборвалися цепи насилья, И разрушена жизни тюрьма! Широки черноморские степи, Буйна Волга, Урал златоруд, — Сгинь, кровавая плаха и цепи, Каземат и неправедный суд! За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Пролетела над Русью жар-птица, Ярый гнев зажигая в груди... Богородица наша Землица, — Вольный хлеб мужику уроди! Сбылись думы и давние слухи, — - Пробудился народ-Святогор; Будет мед на домашней краюхе, И на скатерти ярок узор. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Хлеб да соль, Костромич и Волынец, Олончанин, Москвич, Сибиряк! Наша Волюшка — божий гостинец — Человечеству светлый маяк! От Байкала до теплого Крыма Расплеснется ржаной океан... Ослепительней риз серафима Заревой Святогоров кафтан. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! |
114
Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье — брат и Наука — сестра, Лик пшеничный, с брадой солнцевласой — Воплощенье любви и добра! Оку Спасову сумрак несносен, Ненавистен телец золотой; Китеж-град, ладан Саровских сосен — Вот наш рай вожделенный, родной. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! Верьте ж, братья, за черным ненастьем Блещет солнце — господне окно; Чашу с кровью — всемирным причастьем Нам испить до конца суждено. За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой Идем мы на битву с врагами, — Довольно им властвовать нами! На бой, на бой! 1918 |
* * *
Я потомок лапландского князя,
Калевалов волхвующий внук, Утолю без настоек и мази Зуд томлений и пролежни скук. Клуб земной — с солодягой корчагу
И скуластое солнце лопарье,
Стих — дымок над берестовым чумом,
|
115
Льдяный Врубель, горючий Григорьев
Разгадали сонник ягелей; Их тоска — кашалоты в поморьи — Стала грузом моих кораблей. Не с того ль тянет ворванью книга
Уплывем же, собратья, к Поволжью,
В русском коробе, в эллинской вазе,
<1919> |
* * *
Мой край, мое поморье,
Где песни в глубине! Твои лядины, взгорья Дозорены Егорьем На лебеде-коне! Твоя судьба — гагара
Ты посвети лучиной,
За вьюжною кибиткой
|
116
Тебе бы сад с калиткой
Да опашень враскидку У лебединых вод. Боярышней собольей
Приснился ты белицей —
Остались только взгорья,
1927 |
АБУЛЬКАСИМ ЛАХУТИ
(1887—1957)
С таджикского
* * *
Горю, в тебя влюбленный, — если не знаешь, узнай!
Люблю, тобой сожженный, — если не знаешь, узнай! Что мне судьбы жестокость, соперников коварство?
Не слушай злоречивых, я чту любви обеты,
Умру я, к изголовью ты встанешь — я воспряну,
|
117
Ты локоном летучим привязываешь сердце,
Я раб завороженный, — если не знаешь, узнай! Сопернику на зависть тебя я поцелую,
О, разве ты не знаешь, что Лахути — скиталец,
Стамбул, 1920 |
* * *
Сними чадру — доколе длить изгнанье Красоты?
Пускай увидит целый мир блистанье Красоты. Цепей и пут не признают в республике любви —
К чему коса, тугой аркан? И без него к себе
Любви заветную скрижаль читал я и, твое
В совете сердца моего на месте первом был
Меч революции крушит все званья, всех владык,
На тысячу вопросов даст нам логика ответ,
Всем счастье дарит Красота, один лишь Лахути,
1925 |
Как застава великанов — гор могучая гряда.
Там в журчанье неустанном льется праздная вода. А у нас земля томится, — нет колодца, чтоб напиться,
|
118
Истомлен народ мой жаждой, сушит рот проклятый зной...
Здесь у нас мечтает каждый о глотке воды всегда. Я верну лугам их свойство — расцветать и зеленеть,
Пусть взовьется над садами яблонь розовое пламя,
Я на радостях надену белоснежную чалму,
А пока пора проститься, я иду за воду биться,
1929 |
Я тот, о милая отчизна, кто за тебя на смерть пойдет,
Кто сотней уст неутомимых тебе во славу гимн поет. Я тот, кто пламенно и страстно в тебя до старости влюблен,
Я тот, кто в час беды грозящей, при свисте вражеской стрелы
Урок для юношей — в сраженьях промчавшаяся жизнь моя,
Сегодня юноши недаром отцом зовут меня; я тот,
Но к знанью разум мой стремится и к очищению — душа,
Таков при жизни; а настанет мой час глаза сомкнуть навек —
Когда услышишь дальний голос, что каждой песней и стихом
Цветок, в чьем аромате — верность, увидишь на своем пути, —
|
119
Любовью к дорогому краю все существо мое полно.
С рассветом родины бессмертной мой дух бессмертье обретет. Певец отчизны я, не диво, что людям громко говорю:
1956 |
САМУИЛ МАРШАК
(1887-1964)
Жил человек рассеянный
На улице Бассейяой. Сел он утром на кровать,
Вот какой рассеянный
Надевать он стал пальто —
Стал натягивать гамаши —
Вот какой рассеянный
Вместо шапки на ходу
Вместо валенок перчатки
Вот какой рассеянный
|
120
Однажды на трамвае
Он ехал на вокзал И, двери открывая, Вожатому сказал: — Глубокоуважаемый
Вожатый удивился —
Вот какой рассеянный
Он отправился в буфет
Вот какой рассеянный
Побежал он на перрон,
— Это что за полустанок? —
Он опять поспал немножко
|
121
— Это что за остановка —
Бологое иль Поповка? — А с платформы говорят: — Это город Ленинград. Он опять поспал немножко
— Что за станция такая —
Закричал он: — Что за шутки!
Вот какой рассеянный
|
Я перевел Шекспировы сонеты,
Пускай поэт, покинув старый дом, Заговорит на языке другом В другие дни, в другом краю планеты. Соратником его мы признаем,
Три сотни раз и тридцать раз и три
А гордый стих и в скромном переводе
|
122
* * *
Цветная осень — вечер года —
Мне улыбается светло. Но между мною и природой Возникло тонкое стекло. Весь этот мир — как на ладони,
|
* * *
Как поработала зима!
Какая ровная кайма, Не нарушая очертаний, Легла на кровли стройных зданий. Вокруг белеющих прудов —
Снежинки падали с небес
|
* * *
На всех часах вы можете прочесть
Слова простые истины глубокой: Теряя время, мы теряем честь. А совесть остается после срока. Она живет в душе не по часам,
|
123
Чтоб наша совесть не казнила нас,
Не потеряйте краткий этот час. Пускай, как стрелки в полдень, будут вместе Веленья нашей совести и чести! |
* * *
Порой часы обманывают нас,
Чтоб нам жилось на свете безмятежней. Они опять покажут тот же час, И верится, что час вернулся прежний. Обманчив дней и лет круговорот:
Известно нам, что час невозвратим,
|
* * *
Как призрачно мое существованье!
А дальше что? А дальше — ничего... Забудет тело имя и прозванье, — Не существо, а только вещество. Пусть будет так.
Мне жаль моей любви, моих любимых.
|
124
Вам все равно, — взойдет ли вновь светило,
Рождая жизнь бурливую вдали, Иль наше солнце навсегда остыло И жизни нет и нет самой земли... Здесь, на земле, вы прожили так мало,
За краткий век страданий и усилий,
|
* * *
Ты много ли видел на свете берез?
Быть может, всего только две, — Когда опушил их впервые мороз Иль в первой весенней листве. А может быть, летом домой ты пришел,
А много ль рассветов ты встретил в лесу?
А часто ли видел ты близких своих?
|
* * *
Все то, чего коснется человек,
Приобретает нечто человечье. Вот этот дом, нам прослуживший век, Почти умеет пользоваться речью. |
125
Мосты и переулки говорят.
Беседуют между собой балконы. И у платформы, выстроившись в ряд, Так много сердцу говорят вагоны. Давно стихами говорит Нева.
Сегодня старый маленький вокзал,
А там еще живет петровский век
|
* * *
Исчезнет мир в тот самый час,
Когда исчезну я, Как он угас для ваших глаз, Ушедшие друзья. Не станет солнца и луны,
Нет, будет мир существовать,
Я думал, чувствовал, я жил
|
126
* * *
Дождись, поэт, душевного затишья,
Чтобы дыханье бури передать, Чтобы легло одно четверостишье В твою давно раскрытую тетрадь. |
* * *
Года четыре был я бессмертен,
Года четыре был я беспечен, Ибо не знал я о будущей смерти, Ибо не знал я, что век мой не вечен. Вы, что умеете жить настоящим,
|
* * *
Полные жаркого чувства,
Статуи холодны. От пламени стены искусства Коробиться не должны. Как своды античного храма —
|
* * *
Все умирает на земле и в море,
Но человек суровей осужден: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рожден. |
127
Но, сознавая жизни быстротечность,
Он так живет — наперекор всему, — Как будто жить рассчитывает вечность И этот мир принадлежит ему. |
* * *
Даже по делу спеша, не забудь:
Этот короткий путь — Тоже частица жизни твоей. Жить и в пути умей. |
* * *
Старайтесь сохранить тепло стыда.
Все, что вы в мире любите и чтите, Нуждается всегда в его защите Или исчезнуть может без следа. * * *
|
* * *
Человек — хоть будь он трижды гением —
Остается мыслящим растением. С ним в родстве деревья и трава. Не стыдитесь этого родства. Вам даны до вашего рождения Сила, стойкость, жизненность растения. |
128
* * *
Пусть будет небом верхняя строка,
А во второй клубятся облака, На нижнюю сквозь третью дождик льется, И ловит капли детская рука. |
ПЕТР ОРЕШИН
(1887-1938)
Я сегодня — красный плотник,
Песню выпилю пилой... Я — помощник, я — работник В этой жизни трудовой! Р-раз! — летят из бревен щепки,
Пой, струганок, звонче, глуше,
Сжал смертельно топорище,
Мой топор — живое Слово,
Чтоб подняться во вселенной,
1921 |
5 Советская поэзия, т. 1
129
* * *
Вы меня не таким загадали
И напрасно связали с избой. Ураганы железа и стали Пронеслись над моей головой. Будет врать о любви, и о боге,
1922—1933 |
Сказка это, чудо ль
Или это — бред: Отзвенела удаль Разудалых лет. Песня отзвенела
Отшумело поле,
Ты играл снегами,
Кто тебя, кудрявый,
|
130
Было это, нет ли,
Сам не знаю я. Задушила петля В роще соловья. До беды жалею,
Кликну, кликну с горя,
Дождичек весенний
Вековая просинь,
В мыслях потемнело,
1926 |
* * *
Прошли года, а я все тот же,
Душой мятежен и крылат. Не потому ль мне все дороже, Все ближе человечий сад? Не потому ль глаза все шире,
1933 |
131
ВЛАДИМИР НАРБУТ
(1888-1944)
Щедроты сердца не разменяны,
и хлеб — все те же пять хлебов, Россия Разина и Ленина, Россия огненных столбов! Бродя тропами незнакомыми и ранами кровоточа, лелеешь волю исполкомами и колесуешь палача. Здесь в меркнущей фабричной копоти, сквозь гул машин вопит одно: — И улюлюкайте и хлопайте за то, что мне свершить дано! — А там — зеленая и синяя, туманно-алая дуга восходит над твоею скинией, где что ни капля, то серьга. Весслезная и безответная! Колдунья рек, трущоб, полей! Как медленно, но всепобедная точится мощь от мозолей. И день грядет и — молний трепетных распластанные веера на труп укажут за совдепами на околевшее Вчера. И Завтра... веки чуть приподняты, но мглою даль заметена. Ах, с розой девушка — Сегодня! Ты — обетованная страна. Воронеж, 1918 |
* * *
России синяя роса,
Крупитчатый, железный порох И тонких сабель полоса, Сквозь вихрь свистящая в просторах,- |
132
Кочуйте, Мор, Огонь и Глад —
Бичующее Лихолетье: Отяжелевший век огляд На борозды годины третьей. Но каждый час, как вол, упрям, Ярем гнетет крутую шею; Дубовой поросли грубее, Рубцуется рубаки шрам; И, желтолицый печенег, Сыпняк, иззябнувший в шинели, Ворочает белками еле И еле правит жизни бег... Взрывайся, пороха крупа! Свисти, разящий полумесяц! Россия — дочь! Жена! Ступай — И мертвому скажи: «Воскресе». Ты наклонилась, и ладонь Моя твое биенье чует, И конь крылатый, молодой Тебя выносит — вон из тучи... Харьков, 1919 |
Опять весна, и ветер свежий
качает месяц в тополях... Стопой веков — стопой медвежьей — протоптанный, оттаял шлях. И сердцу верится, что скоро от журавлей и до зари, клюкою меряя просторы, потянут в дали кобзари. И долгие застонут струны про волю в гулких кандалах, предтечу солнечной коммуны, поймой потом на полях. Тарас, Тарас! Ты, сивоусый, загрезил над крутым Днепром: сквозь просонь сыплешь песен бусы и «Заповiт'а» серебром... |
133
Косматые нависли брови,
и очи карие твои гадают только об улове очеловеченной любви. Но видят, видят эти очи (и слышит ухо топот ног!), как селянин и друг-рабочий за красным знаменем потек. И сердцу ведомо, что путы и наши, как твои, падут и распрямит хребет согнутый прославленный тобою труд. Харьков, 1920 |
1
Неровный ветер страшен песней,
звенящей в синее стекло. — Куда брести, Октябрь, тебе с ней, коль небо кровью затекло? Сутулый и подслеповатый, дорогу щупая клюкой, какой зажмешь ты рану ватой, водой опрыскаешь какой? В шинелях — вши, и в сердце — вера ухабами качает путь. Не от штыка — от револьвера в пути погибнуть: как-нибудь. Но страшен ветер, что в окошко поет протяжно и звенит, и, не мигая глазом, кошка ворочает пустой зенит. Очки поправив аккуратно и аккуратно сгладив прядь, вздохнув над тем, что безвозвратно ушло, что надо потерять, — ты сажу вдруг стряхнул дремоты с припухших красноватых век, и (Зингер злится!) — пулеметы иглой застрачивают век. В дыму померкло: «Мира!» — «Хлеба!» Дни распахнулись — два крыла. |
134
И Радость радугу вполнеба,
как бровь тугую, подняла. Что стало с песней безголосой, Звеневшей в мерзлое стекло? Бубнят грудастые матросы, что весело-развесело. И пестует, пятью мечами пронзая дряхлый Вифлеем, звезды струящееся пламя ребенка перед миром всем. И, старина, за возмужалым, за мудрым, за единым — ты бредешь с «Интернационалом», крутя пожухлые листы. |
2 |
Семнадцатый!..
Но догорели в апреле трели соловья. Прислушайся: не в октябре ли звучат весенние свирели ликующего бытия? Перебирает митральеза, чеканя, четки все быстрей; взлетев, упала «Марсельеза»; и из бетона и железа, над миром, гимн, греми и рей! «Интернационал»! Как узко, как узко сердцу под ребром, когда напружен каждый мускул тяжелострунным Октябрем! Горячей кровью жилы-струны поют и будут петь вовек, пока под радугой Коммуны возносит молот человек. |
3 |
Октябрь, Октябрь!
Какая память, над алым годом ворожа, тебя посмеет не обрамить |
135
протуберанцем мятежа?
Какая кровь, ползя по жилам, не превратится вдруг в вино, чтоб ветеранам-старожилам напомнить о зиме иной? О той зиме, когда метели летели в розовом трико, когда сугробные недели мелькали так легко-легко; о той зиме, когда из фабрик преображенный люд валил и плыл Октябрь (а не октябрик!) — распятием орлиных крыл... Ты был, Октябрь. И разве в стуже твоей не чуялась сирень? И даже был картуз твой, друже, приплюснут лихо набекрень. Тирасполь, 1920 |
Мы не забыли, как в садах Пале-Рояля
И у кафе Фуа ты пламенно громил Разврат Людовика, о Демулен Камилл, Как дым Бастилию окутал, день вуаля! Сент-Антуанское предместье наша память, Как раковина жемчуг, помнит и хранит, И ненавистен башен спаянный гранит, Возлегший, чтоб глухим венком позор обрамить. Но пали, пали королевские твердыни: Аристократа опрокинул санкюлот! О, Франция! О, времени тяжелый лёт! О, беднота воинственная, где ты ныне? Одряхший мир — в параличе, и участили События набухший кровью пульс его. А в недрах зреет — зреет мести торжество И гибелью грозит последней из Бастилий. Так. Рухнет и она. |
136
От пролетарской пули
Кипит и пенится вселенская заря. И сменим Двадцать Пятым Октября Четырнадцатое Июля! 1921 |
НИКОЛАЙ АСЕЕВ
(1889-1963)
Три года гневалась весна,
три года грохотали пушки, и вот — в России не узнать пера и голоса кукушки. Заводы весен, песен, дней,
Россия — лен, Россия — синь,
Теперь там зори поднял май,
Теперь там мчатся ковыли,
Заводы, слушайте меня —
Владивосток, 1920 |
137
Красные зори,
красный восход, красные речи у Красных ворот и красный, на площади Красной, народ. У нас пирогами
И красный кумач
И в красном лесу
Нас толпами сбили,
За дулами дула,
Не прежнею спесью
Гляди ж, дозирая,
|
138
Краснейте же, зори,
закат и восход, краснейте же, души, у Красных ворот! Красуйся над миром,
1921 |
1
Раненым медведем
мороз дерет. Санки по Фонтанке летят вперед. Полоз остер —
2 |
Белыми копытами
лед колотя, тени по Литейному — дальше летят. «Я тебе отвечу, друг дорогой, — гибель нестрашная в петле тугой! |
139
Позорней и гибельней
в рабстве таком, голову выбелив, стать стариком. Пора нам состукнуть клинок о клинок: в свободу — сердце мое влюблено!» 3 |
Розовые губы,
витой чубук. Синие гусары — пытай судьбу! Вот они, не сгинув, не умирав, снова собираются в номерах. Скинуты ментики, ночь глубока} ну-ка — вспеньте-ка полный бокал! Нальем и осушим и станем трезвей: «За Южное братство, за юных друзей!» 4 |
Глухие гитары,
высокая речь... Кого им бояться и что им беречь? В них страсть закипает, как в пене стакан: впервые читаются строфы «Цыган»... Тени по Литейному летят назад. |
140
Брови из-под кивера
дворцам грозят. Кончена беседа. Гони коней! Утро вечера — мудреней. 5 |
Что ж это,
что ж это, что ж это за песнь?! Голову на руки белые свесь. Тихие гитары, стыньте, дрожа: синие гусары под снегом лежат! Декабрь 1925 г. |
* * *
Не за силу, не за качество
золотых твоих волос сердце враз однажды начисто от других оторвалось. Я тебя запомнил докрепка,
Я люблю тебя, ту самую, —
Ту, что шла со мной и мучилась,
|
141
В том краю, где сизой замятью
песня с губ летит, скользя, где нельзя любить без памяти и запеть о том нельзя. Где весна, схватившись за ворот,
Нет, не сила и не качество
1926 |
Я дом построил из стихов!..
В нем окна чистого стекла, — там ходят тени облаков, что буря в небе размела. Я сам строку свою строгал,
И вот под кровлею простой
Творцы родных, любимых книг,
Летите в окна, облака,
1955 |
142
* * *
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя — сушь, мне и в жары без тебя — стыть, мне без тебя и Москва — глушь. Мне без тебя каждый час — с год,
Я ничего не хочу знать —
1960 |
От скольких людей я завишу:
от тех, кто посеял зерно, от тех, кто чинил мою крышу, кто вставил мне стекла в окно; Кто сшил и скроил мне одежду,
Кто ввел ко мне в комнату провод,
О, как я от множеств зависим
От слесаря, от монтера,
|
143
А что я собой представляю?
Не сею, не жну, не пашу — по улицам праздно гуляю да разве стихи напишу... Но доброе зреет зерно в них
Нагреется калорифер,
А ты средь обычного шума
1960 |
Когда приходит в мир великий ветер,
против него встает, кто в землю врос, кто никуда не движется на свете, чуть пригибаясь под напором гроз. Неутомимый, яростный, летящий,
И, не смирившись с тишиной постылой,
Но никакому не вместить участью
1960-е годы |
144
АННА АХМАТОВА
(1889-1966)
* * *
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам. Их грубой лести я не внемлю, Им песен я своих не дам. Но вечно жалок мне изгнанник,
А здесь, в глухом чаду пожара,
И знаем, что в оценке поздней
1922 |
* * *
Тот город, мной любимый с детства,
В его декабрьской тишине Моим промотанным наследством Сегодня показался мне. Все, что само давалось в руки,
Все унеслось прозрачным дымом,
|
145
Но с любопытством иностранки,
Плененной каждой новизной, Глядела я, как мчатся санки, И слушала язык родной. И дикой свежестью и силой
1929 |
Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнает, И вот уже расплавленным алмазом Сияют лужи, изнывает лед. В лиловой мгле покоятся задворки,
Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
И это значит, он считает верна
И снова жжет московская истома,
За то, что дым сравнил с Лаокооном,
|
146
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил, И вся земля была его наследством, А он ее со всеми разделил. 19 января 1936 г. |
Я тебя в твоей не знала славе,
Помню только бурный твой рассвет, Но, быть может, я сегодня вправе Вспомнить день тех отдаленных лет. Как в стихах твоих крепчали звуки, Новые роились голоса... Не ленились молодые руки, Грозные ты возводил леса. Все, чего касался ты, казалось Не таким, как было до тех пор, То, что разрушал ты, — разрушалось} В каждом слове бился приговор. Одинок и часто недоволен, С нетерпеньем торопил судьбу, Знал, что скоро выйдешь, весел, волен, На свою великую борьбу. И уже отзывный гул прилива Слышался, когда ты нам читал, Дождь косил свои глаза гневливо, С городом ты в буйный спор вступал. И еще не слышанное имя Молнией влетело в душный зал, Чтобы ныне, всей страной хранимо, Зазвучать как боевой сигнал. 1940 |
Мы внаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. |
147
Не страшно под пулями мертвыми лечь
Не горько остаться без крова, — И мы сохраним тебя, русская речь, Великое русское слово. Свободным и чистым тебя пронесем, И внукам дадим, и от плена спасем Навеки! Февраль 1942 г. |
* * *
1 |
Щели в саду вырыты,
Не горят огни. Питерские сироты, Детоньки мои! Под землей не дышится, Боль сверлит висок, Сквозь бомбежку слышится Детский голосок. |
2 |
Постучи кулачком — я открою.
Я тебе открывала всегда. Я теперь за высокой горою, За пустыней, за ветром и зноем, Но тебя не предам никогда... Твоего я не слышала стона, Хлеба ты у меня но просил. Принеси яге мне ветку клена Или просто травинок зеленых, Как ты прошлой весной приносил. Принеси же мне горсточку чистой, Нашей невской студеной воды, И с головки твоей золотистой Я кровавые смою следы. 1942 |
148
Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград. Где статуи помнят меня молодой,
В душистой тиши между царственных лип
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
И замертво спят сотни тысяч шагов
А шествию теней не видно конца
Там шепчутся белые ночи мои
И все перламутром и яшмой горит,
1959 |
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов; Вдали раскат стихающего грома. Неузнанных и пленных голосов Мне чудятся и жалобы и стоны, Сужается какой-то тайный круг, Но в этой бездне шепотов и звопов Встает один, все победивший звук. Так вкруг него непоправимо тихо, Что слышно, как в лесу растет трава, Как по земле идет с котомкой лихо... Но вот уже послышались слова |
149
И легких рифм сигнальные звоночки, —
Тогда я начинаю понимать, И просто продиктованные строчки Ложатся в белоснежную тетрадь. 2 |
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей. По мне, в стихах все быть должно некстати, Не так, как у людей. Когда б вы знали, из какого сора
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
|
Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой, Говорят: «Ты с ней на лугу...» Говорят: «Божественный лепет...» Жестче, чем лихорадка, оттреплет, И опять весь год ни гугу. |
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житье: Подслушать у музыки что-то И выдать, шутя, за свое. И, чье-то веселое скерцо
|
150
А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид, Пока дымовая завеса Тумана повсюду стоит. Налево беру и направо,
|
Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет! — Чтоб быть современнику ясным, Весь настежь распахнут поэт. И рампа торчит под ногами,
А каждый читатель как тайна,
Там все, что природа запрячет,
И сколько там сумрака ночи,
За что-то меня упрекают
|
151
Наш век на земле быстротечен,
И тесен назначенный круг, А он неизменен и вечен — Поэта неведомый друг. |
Одно, словно кем-то встревоженный гром,
С дыханием жизни врывается в дом, Смеется, у горла трепещет, И кружится, и рукоплещет. Другое, в полночной родясь тишине,
А есть и такие: средь белого дня,
А вот еще: тайное бродит вокруг —
Но это!., по капельке выпило кровь,
И я не знавала жесточе беды.
|
Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Или Лаура жар любви восславить? Я научила женщин говорить... Но, боже, как их замолчать заставить! |
152
Владимиру Нарбуту |
Это — выжимки бессонниц,
Это — свеч кривых нагар, Это — сотен белых звонниц Первый утренний удар... Это — теплый подоконник
9 |
Осипу Мандельштаму |
Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть — Окровавленной юности нашей Это черная нежная весть. Тем же воздухом, так же над бездной Я дышала когда-то в ночи, В той ночи, и пустой и железной, Где напрасно зови и кричи. О, как пряно дыханье гвоздики, Мне когда-то приснившейся там, — Это кружатся Эвридики, Бык Европу везет по волнам. Это наши проносятся тени Над Невой, над Невой, над Невой, Это плещет Нева о ступени, Это пропуск в бессмертие твой. Это ключики от квартиры, О которой теперь ни гугу... Это голос таинственной лиры, На вагробном гостящей лугу. 10 |
Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим: То, что, бессловесное, грохочет, Иль во тьме подземный камень точит, |
153
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счеты С пламенем, и ветром, и водой... Оттого-то мне мои дремоты Вдруг такие распахнут ворота И ведут за утренней звездой. 1936—1960 |
* * *
А я иду, где ничего не надо,
Где самый милый спутник — только тень, И веет ветер из глухого сада, А под ногой могильная ступень. 1964 |
* * *
Что войны, что чума? Конец им виден скорый;
Их приговор почти произнесен. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен? |
ДАВИД ГОФШТЕЙН
(1889-1952)
С еврейского
Идет моя нить от начала,
Висит на зеленом стебле, На люльке, в которой ребенком качали, И вьется по теплой земле, Зеленая, гибкая, словно змея, Все тянется, тянется нитка моя. За солнечным годом срывается год,
|
154
Но вижу я снова
Начало начал, Блестящее, светлое снова. И прялка, как прежде, вертясь и стуча,
1921 |
На просторах родимых
В стране, Что прекраснее всех, Я тебя не искал — Ты само приходило ко мне. Ты, как свежесть плода, Утоляло мне жажды огонь, Ты, как друга рука, На мою опускалось ладонь... Потому, Знаю я, Тайной прелести полон наш труд, В каждом слове моем Тлеет миру невидимый трут — То грядущего пламя Сегодня тобой зажжено, Овладеет сердцами И души согреет оно. Это время придет — Во всю мощь прозвучит моя песнь; Это время придет, И потомки услышат: — Я есмь! — Ибо песня поэта — Грядущее В нынешнем дне, — То грядущее лето В сегодняшней Трудной Весне! 1939 |
Люблю грядущий день, с которым прошлый — рядом.
В Москве достал я книг старинных груду, И образов гряда приходит отовсюду, И давние миры охватываю взглядом. Как жалок жизненный надел, как узок он,
И этот день, и этот миг пройдут, как вехи,
Не я, не ты с семьей в родстве старинном,
Его быть сыном. От души, со страстью
1944 |
СЕРГЕЙ КЛЫЧКОВ
(1889-1940)
* * *
Сегодня день морозно-синий
С румянцем был во все лицо, И ели, убранные в иней, Обстали к вечеру крыльцо. Вздыхая грузно на полатях,
|
156
Глаза у них круглы и сини
Под нежной тенью поволок, И наверху, посередине, Луны отбитый уголок... Глаза их радостны и чисты,
И дух такой морозно-синий,
1929 |
ХОЦА НАМСАРАЕВ
(1889—1959)
С бурятского
Наверно, родилось со мной «в сорочке»
Мое стремленье вечное вперед... Оно кипя выносит песен строчки Из-под пера шестидесятый год. Пускай порой негромким было пенье,
Я не кончал научных академий,
Стремленье сердца, лучшие порывы
|
157
Работай, избегая перерыва,
Чтоб множить строки — мысли во плоти, Чтоб человеку помогать в пути. Чтоб песней с ним беседовать сердечно.
Я полон счастья, полон новых звуков.
Вперед стремленье вечное, к высотам
Не будет счет годов моих несметным,
1945 |
НИКОЛАЙ ПОЛЕТАЕВ
(1889—1935)
Знамен кровавых колыханье
На бледно-синих небесах, Их слов серебряных блистанье В холодных и косых лучах. |
158
Рядов сплоченных шаг размерный,
И строгость бледно-серых лиц, И в высоте неимоверной Гудение железных птиц. Не торжество, не ликованье,
7 ноября 1918 г. |
* * *
Перевешу сапоги на плечи,
Положу в котомку сухарей И пойду от раскаленной печи В беспредельную тоску полей. Синева и зелень не задушат
Я пойду в немытую деревню,
Я грозой спалю мою деревню,
Чтоб в глаза покорные коровьи
Чтоб на месте земляных конурок
1921 |
159
* * *
Портретов Ленина не видно:
Похожих не было и нет. Века уж дорисуют, видно, Недорисованный портрет. Перо, резец и кисть не в силах
Глаза и мысль нерасторжимы,
1923 |
ХАКИМЗАДЕ НИЯЗИ ХАМЗА
(1889-1929)
С узбекского
(Песня)
Мы все — рабочие — живем
Своей работой и трудом. Мы тоже люди — почему ж Нам быть у баев под ярмом? От грузной ноши тяжко нам,
Богато баи все живут,
|
160
Б. В. Иогансон.
Допрос коммунистов. 1933
Но мы хотим идти вперед,
Сотрем с лица кровавый пот. Поднимем головы свои Из праха, из-под ног господ. Настало время, батраки!
День этот — праздник для труда,
Оружье нужно для борьбы,
1918 |
Сними чиммат, открой лицо, для всех прекрасной будь,
Оковы на куски разбей, им неподвластной будь! Невежеству кинжал наук вонзи глубоко в грудь,
Поблекшему во тьме лицу дай радостью цвести,
Невежества и рабства яд тебе дают муллы,
Заставь их лица почернеть от злобы и стыда,
Из тьмы чиммата, как из туч луна, блесни лицом,
Лучи учености возьми, а не сурьму для глаз,
1927 |
Советская поэаия, т. 1
161
ОШЕР ШВАРЦМАН
(1889-1919)
С еврейского
Иду я — и светится день обновленно.
В свободно-весенней, Сердечной и мягкой тиши небосклона — Ледоход! У черного лона Размокшей земли, как слепые кутята, Беспомощно булькая, дергаясь, роясь, Ручьи копошатся, неловко, с трудом... А там, отдаленно,
Киев, 1918 |
В нежнейшей из моих улыбок,
В моем внимательнейшем взгляде Печаль, как вор, присутствует незримо. И вот опять печаль сейчас
Она пришла от мальчика обиженного,
Иду я тихо к родникам моих страданий,
|
162
Мои страдания растут над бездной мира,
И старая тоска бредет, как ветер ночи, Чтоб мне сказать: «Ты одинок в страданьях глубочайших, Умом и сердцем бродишь над мирами, Как тихую овцу на отдых к ночи, Тебя погонит смерть и заберет с собой». И тяжко, тяжко за непрожитые дни, —
1919 |
ЙОХАННЕС БАРБАРУС
(1890—1946)
С эстонского
Вглядись, как к чаше полного бутона
пчела приникла в жажде воспаленной: отрава или мед? Поникли лепестки под бременем тяжелым,
В порыве яростном, безудержном и жадном
Вглядись, как к чаше полного бутона
1918 |
163
Презренье мое уничтожит сто тысяч солдат,
сто тысяч штыков, сто тысяч винтовок, что смерть изрыгали. Я таков. Я безжалостной ненавистью испепелю пятьдесят королей, пятьдесят королевских регалий и тронов. Ярость моя — сильнее патронов, разрушительней бризантных снарядов, летящих, визжа. О, громовые раскаты, бунтарский порыв миллионов, взметнувших плакаты багряного мятежа в ливне пуль... Погоди, погоди! Проклятье мое распрямится и кинется к сейфам и кассам. Никакая броня не в силах укрыть от меня сокровищ награбленных! Биржевикам толстомясым спасения нет! Взгляды рабочих голодных, как летучие змеи огня, настигают везде богачей. Куда бежать от суда? Эй, заводчик, торгаш, кровопийца-кащей! Вы страшитесь погибели неминучей, цепляетесь жадно за жизнь и висите подле сети паучьей, у края ловчих тенет, где гудящие мухи в агонии дергают клейкие нити. Вам — пасторы да попы, духовная каста — пора с пирами проститься, поститься вам надо! Беснуется паства: баста! Смиренные чада до самой земли сровняли строптивых церквей шпили и вместо лживой любви, возглашаемой в храмах, взрастили таинства истинной дружбы людей. В страданьях рождаются тысячи ересиархов упрямых, незримых мучеников, апостолов новых идей... . . . . . . . . . . . . . . . . . . Презренье мое уничтожит сто тысяч солдат,
(1920) |
164
Я сгорел в пожарах страсти,
гбря, ненависти, счастья. Пепел мой смешался с прахом юной ведьмы и монаха, с поцелуем их прощальным па огне костра венчальном! Но, сожженный, возрождаюсь в новой плоти, в новой жажде жизни, творчества, горенья — вновь костры, вновь Воскресенье... |
О душе промолчу: душа — вне предела
Магнетической буре страстей отдана, бесформенна, эфемерна она. Я опишу геометрию тела. Лицо — круг. Выдвинут вперед
Транспортир бровей: не видать ни зги
Глаза — оттенка балтийской волны.
В ушах «Интернационал» — хорал.
〈1924〉 |
165
Пол опустевшей безрадостной нивы
вымела осень — до колоса. В сердце — зевота полей сиротливых, засухой сжатые полосы. Грабли сгребли все, что срезали косы.
Ветер осенний ограбил природу.
Да уж: посев мой удачливым не был!
Чахлых скирдов обнаженные ребра
Осень шумит на картофельном поле
Грустные мысли бегут поневоле
|
Еще во мгле ты виден, край мой бедный,
насильем заткнут рот, и зубы гневно сжаты, но расцветает в синеве победной душа — окровавленной, но крылатой. |
166
Пусть в ранах сердце, пот на лбу смертельный,
но зори все светлей, и день приносит вести, что близится из дали запредельной час начинать святое дело мести. День в пушечных громах встает, штыками
Цепь свастики уже теряет звенья,
Февраль 1944 г. Листовка |
...Я тем упорней отдаюсь работе,
Чем ближе чую грустный свой конец. |
10. Сютисте. «Чужие мысли» |
Кто сердцем лишь живет, — идет путем страданий
по щебню колкому былых очарований: что шаг, то в чувстве рушится мечта. Но так, лишь так поэзия родится; когда в душе кровавый терн язвит, то в корчах слов родится красота. Кто жизнью лишь живет, в том смерть и воскресенье, несет он груз забот, признанья и презренья; неугасимым пламенем объят, страшится: все ль он втиснет в стих потоки, спешит, пером выгранивая строки, почуяв — жизнь уходит на закат. Кто жил поэзией, тот знает, сколь суровый долг налагает жизнь, когда столь хрупко слово: а что, коль труд навек прервется вмиг, когда в главах внезапно мир темнеет? Электролампа тоже вдруг мертвеет, взор ослепив, когда накал велик. |
167
Кто для народа жил, для торжества идеи,
тот жив, поэзией и нас и внуков грея: нам самое большое отдал он! То, в чем сердец богатство воплотилось, что по волнам столетий устремилось, сильней, чем смерть, чем жадный эуб времен! |
1
Прими мой привет, знакомая чаща.
Вершины запомнили буйство шквала и злобного ветра кашель свистящий, но эта пора уже миновала. Мне кажется, нынче праздник пресветлый:
Прими мой привет, обитель лесная.
Покой обрету в материнском лоне.
Склонюсь головой на колени леса,
2 Посмотришь назад — сплошные пустоты,
|
168
Но если мы душу, как платье, проветрим
и, слушая пенье простенькой птицы, забытой мелодии вдруг поверим, из Савла апостол может родиться. Любви не ценили, не верили в верность,
Деревья стоят, в мундиры одеты,
В дыханье земли свобода такая,
Я кланяюсь лесу низким поклоном,
Сегодня стволы поют, словно струны,
1946 |
ВЕРА ИНБЕР
(1890-1972)
На смерть Ленина
И прежде чем укрыть в могиле
Навеки от живых людей, В Колонном зале положили Его на пять ночей и дней... |
169
И потекли людские толпы,
Неся знамена впереди, Чтобы взглянуть на профиль желтый И Красный орден на груди. Текли. А стужа над землею
И пять ночей в Москве не спали
1924 |
Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт... Трамвай идет к заставе, Трамвай идет на фронт. Фанера вместо стекол, Но это ничего, И граждане потоком Вливаются в него. Немолодой рабочий — Он едет на завод, Который дни и ночи Оружие кует. Старушку убаюкал Ритмичный шум колес: Она танкисту-внуку Достала папирос. Беседуя с сестрою И полковым врачом, Дружинницы — их трое — Сидят к плечу плечом. У пояса граната, У пояса наган, Высокий, бородатый — Похоже, партизан, Пришел помыться в баньке, Побыть с семьей своей, |
170
Принес сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей — И снова в путь-дорогу, В дремучие снега, Выслеживать берлогу Жестокого врага, Огнем своей винтовки Вести фашистам счет... Мелькают остановки, Трамвай на фронт идет. Везут домохозяйки Нещедрый свой паек, Грудной ребенок — в байке Откинут уголок — Глядит (ему все ново). Гляди, не забывай Крещенья боевого, — На фронт идет трамвай. Дитя! Твоя квартира В обломках. Ты — в бою За обновленье мира, За будущность твою. |
Ноябрь 1941 г.
Ленинград |
Лошадка добрая моя,
По имени Пегас, Ты тут как тут, чуть только Отдам тебе приказ. Не будь бы этого, беда — Ходить бы мне пешком. И только редко, иногда, Ты молвишь мне тишком: «Хозяюшка, повремени, Дозволь передохнуть. Невыносимые ремни Мне натрудили грудь. Путей-дорог не разузнав, Я попадал в затор. Карабкаясь по крутизнам, Я ноги поистер». |
171
Пегашка, верный мой конек,
Друг сердца моего, Чтоб ты чего-нибудь не мог — Не может быть того. Твоя испытанная прыть Другим коням пример. А ну-ка... надо повторить И взять вон тот барьер... Но надо думать, как-никак, Настанет день такой, Когда удастся, мой бедняк, Уйти нам на покой. Оставив небогатый кров, Неприхотливый скарб, Возьмем с тобой последний ров, Последний наш эскарп. Перемахнем через плато, А там — ручей и луг, Где будет нами испито Спокойствие, мой друг. Старинный рыцарский пейзаж, Приют усталых душ; Кому придет такая блажь — Искать такую глушь! Живем мы, дней не торопя, Спокойные душой. Тревожу редко я тебя Прогулкой небольшой. Но чу!.. Из-за кольца лесов Донесся в наш приют Какой-то звук, какой-то зов — И ты уж тут как тут. «Хозяюшка, поторопись! Темнеет. Путь далек. Попробуем сначала рысь, А там пойдем в галоп». И снова, юные, как встарь, Летим, барьер беря. Горит над нами, как янтарь, Закатная заря... И так, покуда не погас Вечерний этот свет, Мы неразлучны, мой Пегас, И нам покоя нет. |
172
Все тот же путь, все тот же кров,
На радости скупой. И так — пока могильный ров Нас не возьмет с тобой. 1945 |
Читатель мой, не надобно бояться,
Что я твой книжный шкаф обременю Посмертными томами (штук пятнадцать), Одетыми в тисненую броню. Нет. Издана не пышно, не богато,
Чтобы она у сердца трепетала
Чтоб девочка в капроновых оборках
«Товарищ Инбер, — скажут педагоги, —
Я знаю — это не педагогично,
Теченье дня частенько нарушая
1963 |
173
БОРИС ПАСТЕРНАК
(1890-1960)
Поэзия, я буду клясться
Тобой я кончу, прохрипев: Ты не осанка сладкогласца, Ты — лето с местом в третьем классе, Ты — пригород, а не припев. Ты — душная, как май, Ямская,
И в рельсовом витье двояся, —
Отростки ливня грязнут в гроздьях
Поэзия, когда под краном
|
1922 |
* * * О, знал бы я, что так бывает,
От шуток с этой подоплекой
|
174
Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес Не читки требует с актера, А полной гибели всерьез. Когда строку диктует чувство,
1931 |
Я под Москвою эту зиму,
Но в стужу, снег и буревал Всегда, когда необходимо, По делу в городе бывал. Я выходил в такое время,
Навстречу мне на переезде
Обыкновенно у задворок
Вдруг света хитрые морщины
В горячей духоте вагона
|
175
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты Я молча узнавал России Неповторимые черты. Превозмогая обожанье,
В них не было следов холопства,
Рассевшись кучей, как в повозке,
Москва встречала нас во мраке,
Потомство тискалось к перилам
1941 |
Я кончился, а ты жива.
И ветер, жалуясь и плача, Раскачивает лес и дачу, Не каждую сосну отдельно, А полностью все дерева Со всею далью беспредельной, Как парусников кузова На глади бухты корабельной. И это не из удальства Или из ярости бесцельной, А чтоб в тоске найти слова Тебе для песни колыбельной. 1953 |
176
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано Косою полосой шафрановою От занавеси до дивана. Оно покрыло жаркой охрою
Я вспомнил, по какому поводу
Вы шли толпою, врозь и парами,
Обыкновенно свет без пламени
И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
С притихшими его вершинами
В лесу казенной землемершею
Был всеми ощутим физически
|
«Прощай, лазурь Преображенская
И золото второго Спаса. Смягчи последней лаской женскою Мне горечь рокового часа. Прощайте, годы безвременщины.
Прощай, размах крыла расправленный,
1953 |
Мело, мело по всей земле
Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела. Как летом роем мошкара
Метель лепила на стекле
На озаренный потолок
И падали два башмачка
|
178
И всё терялось в снежной мгле,
Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела. На свечку дуло из угла,
Мело весь месяц в феврале,
1956 |
* * *
Во всем мне хочется дойти
До самой сути. В работе, в поисках пути, В сердечной смуте. До сущности протекших дней,
Все время схватывая нить
О, если бы я только мог
О беззаконьях, о грехах,
|
Я вывел бы ее закон,
Ее начало, И повторял ее имен Инициалы. Я б разбивал стихи, как сад.
В стихи б я внес дыханье роз,
Так некогда Шопен вложил
Достигнутого торжества
1956 |
Большое озеро как блюдо.
За ним — скопленье облаков, Нагроможденных белой грудой Суровых горных ледников. По мере смены освещенья
|
180
Когда » исходе дней дождливых
Меж туч проглянет синева, Как небо празднично в прорывах, Как торжества полна трава! Стихает ветер, даль расчистив,
В церковной росписи оконниц
Как будто внутренность собора —
Природа, мир, тайник вселенной,
1956 |
Идет беэ проволочек
И тает ночь, пока Над спящим миром летчик Уходит в облака. Он потонул в тумане,
Под ним ночные бары,
|
181
Всем корпусом на тучу
Ложится тень крыла. Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела. И страшным, страшным креном
В пространствах беспредельных
В Париже из-под крыши
Кому-нибудь не спится
Он смотрит на планету,
Не спи, не спи, работай,
Не спи, не спи, художник,
1956 |
182
Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране Тянутся цветы герани За оконный переплет. Снег идет, и всё в смятеньи,
Снег идет, снег идет,
Словно с видом чудака,
Потому что жизнь не ждет.
Снег идет, густой-густой.
Может быть, за годом год
Снег идет, снег идет,
1957 |
183
МИХАИЛ ЗЕНКЕВИЧ
(1891-1973)
Пришел солдат домой с войны,
Глядит: в печи огонь горит, Стол чистой скатертью накрыт, Чрез край квашни текут блины, Да нет хозяйки, нет жены! Он скинул вещевой мешок,
«Ты что сидишь тут? Вылезай».
|
184
Солдат глядит в окно и ждет:
Придет жена иль не придет? Как тут поладишь, жди не жди... А девочка к его груди Прижалась бледным личиком, Дешевым блеклым ситчиком... Взглянул:
1945—1955 |
Живут стихи, которые с трибуны
Бросают гулко громовой раскат. От их порыва, как в грозу буруны, Рукоплескания толпы гремят. Живут стихи, которые с эстрады
Живут стихи, которые, смущаясь,
Живут стихи, которые напевно
1954 |
185
РЮРИК ИВНЕВ
(Род. в 1891 г.)
Довольно! Довольно! Довольно
Истошно кликушами выть! Весь твоё я, клокочущий Смольный, С другими — постыдно мне быть. Пусть ветер холодный и резкий
Не я ли стихами молился,
Не я ль призывал эти бури,
Чтоб счастье стране улыбнулось.
Довольно! Довольно! Довольно!
|
Октябрь 1917 г.
Петроград |
Небо плыло тихо и спокойно.
Падал снег, как сотни лет назад. Петербург, который Петр построил, Ныне назывался Петроград. |
186
Цифрою Семнадцать окрыленный,
Вспоминаю с болью Пятый год. Город жил, как юноша влюбленный, Что невесту с нетерпеньем ждет. Было все торжественно и просто: И Нева, и мрамор, и гранит. Особняк у Троицкого моста До сих пор передо мной стоит. Ленина увидел я в апреле. Мог ли знать я в смене бурных дней, Что стою у самой колыбели Будущего Родины моей? 1963 |
Все повторяется на свете —
Вагоны, облака, дымок. Я, трижды совершеннолетний, Дышу, как юноша, легко. Бурлит поток воспоминаний,
В смятенье сам себе не верю,
Здесь нет вопросов и ответов,
1966 |
Наедине с природой, независимо
От всех философических препон, Магический я слышу перезвон Высоких сосен и деревьев лиственных. |
187
Я и природа. Никаких посредников!
И хоть все горы на меня обрушь, Я не приму назойливых серебренников За то, чтобы покинуть эту глушь. Ослепшие становятся здесь зрячими, Оглохшие здесь обретают слух, Как будто мы впервые мыслить начали Вне тесных пут свиданий и разлук. 2 июня 1967 г. |
* * *
Я пью тебя, пленительная жизнь,
Глазами, сердцем, вздохами я кожей. Казалось бы, что все — одно и то же, Как совершенно точный механизм. Но как мы ошибаемся, — о, боже! На самом деле все разнообразно
По-разному мы ощущаем лето
|
12—14 мая 1972 г.
Москва |
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ
(1891-1938)
Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,
Где высокая мачта и спасательный круг, У южного моря, под сенью Юга Деревянный пахучий строился сруб! |
188
Это игра воздвигает здесь стены!
Разве работать — не значит играть? По свежим доскам широкой сцены Какая радость впервые шагать! Актер — корабельщик на палубе мира!
Что сказал художник, сказал и работник:
А вам спасибо! И дни и ночи
Веселые стружки пахнут морем,
1920 |
* * *
Мне Тифлис горбатый снится,
Сазандарей стон звенит, На мосту народ толпится, Вся ковровая столица, А внизу Кура шумит. Над Курою есть духаны,
Кахетинское густое
|
189
В самом маленьком духане
Ты обманщика найдешь, Если спросишь «Телиани» — Поплывет Тифлис в тумане, Ты в бутылке поплывешь. Человек бывает старым,
1920, 1927 |
* * *
Умывался ночью на дворе, —
Твердь сияла грубыми звездами. Звездный луч — как соль на топоре. Стынет бочка с полными краями. На замок закрыты ворота,
Тает в бочке, словно соль, звезда,
1921 |
* * *
Вы, с квадратными окошками, невысокие дома, —
Здравствуй, здравствуй, петербургская несуровая зима! И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие катки,
А давно ли по каналу плыл с красным обжигом гончар,
Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
|
190
И в мешочке кофий жареный, прямо с холоду домой,
Электрическою мельницей смолот мокко золотой. Шоколадные, кирпичные, невысокие дома, —
И приемные с роялями, где, по креслам рассадив,
После бани, после оперы, — все равно, куда ни шло, —
1924 |
* * *
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу Я шел с чужого полустанка, Гляжу — изба, вошел в сенцы — Чай с солью пили чернецы, И с ними балует цыганка. У изголовья, вновь и вновь,
Того, что было, не вернешь,
И вот проходит полчаса,
|
191
Холщовый сумрак поредел.
С водою разведенный мел, Хоть даром, скука разливает, И сквозь прозрачное рядно Молочный день глядит в окно И золотушный грач мелькает. 1925 |
* * *
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез. Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Петербург, я еще не хочу умирать:
Петербург, у меня еще есть адреса,
Я на лестнице черной живу, и в висок
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Декабрь 1930 г. |
* * *
С миром державным я был лишь ребячески связан,
Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья, И ни крупицей души я ему не обязан, Как я ни мучал себя по чужому подобью. С важностью глупой, насупившись, в митре бобровой
|
192
А. Скирутите.
Эхо революции.
Из цикла «Литовские поэты о революции». 1970
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных
Я убежал к нереидам на Черное море, И от красавиц тогдашних, от тех европёянок нежных, Сколько я принял смущенья, надсады и горя! Так отчего ж до сих пор этот город довлеет
Не потому ль, что я видел на детской картинке
Январь — февраль 1931 г. |
* * *
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей Я лишился и чаши на пире отцов, И веселья, и чести своей. Мне на плечи кидается век-волкодав,
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Уведи меня в ночь, где течет Енисей
17—28 марта 1931 г. 7 |
Советская поэзия, т. 1
193
* * *
Сохрани ною речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда... Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима, Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда. И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,
3 мая 1931 г. |
* * *
Довольно кукситься, бумаги в стол засунем,
Я нынче славным бесом обуян, Как будто в корень голову шампунем Мне вымыл парикмахер Франсуа. Держу пари, что я еще не умер,
Держу в уме, что нынче тридцать первый
Не волноваться: нетерпенье — роскошь.
7 июня 1931 г. |
194
* * *
Мастерица виноватых взоров,
Маленьких держательница плеч, Усмирен мужской опасный норов, Не звучит утопленница-речь. Ходят рыбы, рдея плавниками,
Мы не рыбы красно-золотые,
Маком бровки мечен путь опасный...
Не серчай, турчанка дорогая,
Ты, Мария, — гибнущим подмога.
Февраль 1934 г. |
* * *
Да, я лежу в земле, губами шевеля,
Но то, что я скажу, заучит каждый школьник! На Красной площади всего круглей земля,
|
195
7*
На Красной площади земля всего круглей,
И скат ее нечаянно-раздольный, Откидываясь вниз — до рисовых полей,
Май 1935 г. |
Я не хочу средь юношей тепличных
Разменивать последний грош души, Но, как в колхоз идет единоличник, Я в мир вхожу, — и люди хороши. Люблю шинель красноармейской складки,
Проклятый шов, нелепая затея,
Подумаешь, как в Чердыне-голубе,
И ты, Москва, сестра моя, легка,
Моя страна со мною говорила,
|
196
Я должен жить, дыша и большевея,
Работать речь, не слушаясь, сам-друг. Я слышу в Арктике машин советских стук, Я помню все — немецких братьев шеи И что лиловым гребнем Лорелеи Садовник и палач наполнил свой досуг. И не ограблен я, и не надломлен,
Май — июнь 1935 г. |
Где лягушки фонтанов, расквакавшись
И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во всю мочь своих глоток и раковин Город, любящий сильным поддакивать, Земноводной водою кропят, — Древность летняя, легкая, наглая,
Голубой, онелепленный, пепельный,
Все твои, Микеланджело, сироты,
|
197
И постель, на которой несдвинутый
Моисей водопадом лежит, — Мощь свободная и мера львиная В усыпленье и рабстве молчит. И морщинистых лестниц уступки
Ямы Форума заново вырыты,
16 марта 1937 г. |
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
(1891—1959)
С грузинского
Зной этой ночи нарушил мой сонный регламент.
Розами сад был укутан до самого горла. Всюду виднелся разрушенных теней орнамент. Море дремучее пело и камни прибрежные терло. Медленно плыл я, и «Даланд» стоял над волною,
Я возвращался на родину новой дорогой.
Воспоминаний толпа вслед за мною летела.
|
198
* * *
Путник стоял, ожидая трамвая.
Снег осыпал побелевшие плечи. Семнадцатый год, в проводах запевая, Снежным бураном шагал навстречу. Скользили сквозь изморозь автомобили,
Но, как вода проходит сквозь невод,
Там, под землей, их пути пролегали
Но не навеки зима роковая!
Сразу пути открылись повсюду.
Да, эти дни неповторимы.
Распались устои старого мира,
С каким неотвратимым напором,
|
199
И тогда, и сегодня, в день Первого мая,
И в будущих днях, молодых и счастливых, Сто тысяч светлых знамен, точно пламя, Цветут незыблемо и горделиво. Путник, стоявший и ждавший вагона,
Старого мира мертвое бремя,
|
Город сегодня с утра взволнован.
Сборища в каждом саду и сквере. Высится Ленин над миром новым, Смотрит в лицо непогоды. Вихрь стучится в окна и двери. Людям открыт кругозор просторный. Страстно взывают к буре валторны, Кричат фаготы. В честь этих дней бокал подымаю,
Тянет к нам руки свои, уповая,
|
200
Выше знамена и флаги подымем,
Кончилось время разрух и пожарищ. Провозглашает вождь и товарищ Новые лозунги жизни. В пороховом разъедающем дыме Сгинули беды, блокады и голод. Встаньте на ленинской вахте, кто молод В нашей отчизне! |
* * *
Мир состоит из гор,
из неба и лесов, мир — это только спор двух детских голосов. Земля в нем и вода,
Среди зеленых трав,
Как девочка права,
Так в лепете детей
|
Иной хранит розу, красотка, твою,
Иной золотую парчу иль скуфью, Над чьим-то портретом шепчет: «Люблю», — Каждый имеет любовь свою. |
201
Письмо, над которым лишь слезы льют,
Кольцо ли, что пламени льет струю, Сережки ли в сладкой тени, как в раю, — Каждый имеет любовь свою. Локон ли, клад ли — земли на краю,
Тебя обожая, Отчизна, пою.
|
Не только годы, каждый миг бессонный
Поет, переломившись у порога: «Не оставляй стиха бездомным: Ему нужны пространство и эпоха!» Иные грязи отдались, гниенью.
Не только годы, но и эти строки
Эпоха наша — блеск серпа и горна.
Ведя учет победам величайшим,
|
202
Шестая часть пространства мирового
Тебя к делам невиданным призвала. Эпоха рушит грозно и сурово Устои мирового капитала. Не только годы, каждый миг бессонный
|
* * *
Так воин из ножен
Вдруг выхватит шашку, — Блеснет она молнией В белом огне, Так мост через Сену, Лежащий врастяжку, С размаху встает И указует мне, Что в Лувре я вновь Рафаэля увижу, Опять с Веронезе знакомство сведу. И мир мне покажется лучше и ближе, Когда я туда Потихоньку войду. |
Успокоилось и спит,
Солнцем высвечено резко, Море, кроткое на вид, — Ни валов, ни волн, ни всплеска. Одолело маету, Дремлет, вытянувшись плоско, Тело смуглого подростка Бронзовеет на свету. И от прибережных плит До полоски окоема По морю покой разлит, Дрема, оторопь, истома. |
203
Рыба от избытка сил
Взбила рой соленых блесток, И от этого подросток Трепет в теле ощутил. И когда, плывя рывками, Загорелыми руками Он в охапку море сгреб, Пенистыми гребешками По воде прошел озноб. Белый парус, провисая, Ждет недвижно ветерка. Только тень его косая На воде дрожит слегка. Два растрепанных и тощих Облака с горы ползут. Может быть, начнется дождик Через несколько минут. Небо цвета сливы спелой Беспокоит рыбака. Головой качая белой, Он глядит на облака И вздыхает то и дело... Море крепко спит пока. |
ПАВЛО ТЫЧИНА
(1891—1967)
С украинского
На майдане возле церкви
революция идет. — Где чабан? — толпа взметнулась. — Он повстанцев поведет! Ну, прощайте, ждите воли!
|
204
На майдане возле церкви
шепчут матери, грустны: — Озари ты им дорогу, светел месяц, с вышины! На майдане пыль спадает.
1918 |
Ой, упал боец с коня
и припал к снегам. — Слава! Слава! — докатилось и легло к ногам. И поднес тогда он руку
Ой, рубили мы врагов
Грянул революцьонер —
1918 |
Не Зевс, не Пан, не Дух святой, —
Но в Солнечных Кларнетах Вселенской жизни ритм и строй. Звучащий на планетах. |
205
Я был — не Я. Туманный сон,
Мечтанья, призыванья, И тьмы властительной хитон, И чьих-то рук касанья. Проснулся Я, и стал я — Ты:
И, в ней ответно прозвенев,
1918 |
Евгену Тычине Ветер. |
Не ветер — буря!
Дробит, ломает, с землей вырывает... За черными тучами (громом! над кручами!), за черными тучами мильон мильонов мускулистых рук... Катит. В землю врезает (будь то город, дорога, луг), в землю плуг. А на земле люди, звери, сады, а на земле алтари и боги: о, пройди над нами, строгий, рассуди! И были такие, что прочь убегали в пещеры, озера, леса. «Что нам несут небеса?» — взывали. И никто не ударил в кимвал. (Огневого коня ветер гнал — огневого коня — в ночи.) И только их мертвые, стылые очи повстречали красу нового дня! Очи. 1919 |
206
За всех скажу, за всех переболею,
мне каждый час — на исповедь, на суд. Глубинами души не обмелею, вершинами раскрыленно расту. Еще вовек так сердце не мужало!
Дорогие, какое мне дело,
Дорогие, какое мне дело,
Там, за мною, за мною, за мною,
Там, за мною, за мною, за мною,
|
207
Я дорос, моя сила дозрела,
я увидел далекий рассвет. Дорогие, какое мне дело, первый я или нет? 1922 |
Я сторонюсь чужих и чуждых
болот, трясин и мелких бродов. Сияет радугою дружбы мне единение народов. Оно такой встает вершиной!
И гром другой взрывает дали,
И сам ты вдруг — как гром над кровлей,
Ой, выпил, выпил да утерся,
Его коснешься ты — все мягче,
Как будто так: в руках подкова
|
208
То не язык, не просто звуки,
не слов блуждающие льдины, слышны в них труд, и пот, и муки живой союз семьи единой. В них шум лесов, цветенье поля
И вносишь ты чужое слово
1936 |
Я есмь Народ, чья праведная сила
ни в чьем порабощенье не была. Беда грозила мне, чума меня косила, — а сила снова расцвела. Чтоб жить — ни перед кем не унижаюсь.
Захватчица! Меня ты пожирала,
Ты думала — тобою поглощаюсь?
Я есмь Народ, чья праведная сила
|
209
Сыны мои, бойцы родного края,
вас буду я за подвиг прославлять, — спешите же, отцов освобождая, детей спешите вызволять! На украинских и на русских нивах,
Пускай изранен я, но не склоняюсь:
На поле битвы новь заколосится,
И я сияю, в выси устремляюсь,
Гром орудийный в небе отгрохочет,
И я могучей жизнью наполняюсь,
Я есмь Народ, чья праведная сила
Фашистский змий, дрожи! Я распрямляюсь!
1943 |
210
ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ
(1891-1967)
Распухла с голоду, сочатся кровь и гной из ран отверстых.
Вопя и корчась, к матери-земле припала ты. Россия, твой родильный бред они сочли за смертный, Гнушаются тобой, разумны, сыты и чисты. Бесплодно чрево их, пустые груди каменеют. Кто древнее наследие возьмет? Кто разожжет и дальше понесет Полупогасший факел Прометея? Суровы роды, час высок и страшен. Не в пене моря, не в небесной синеве, На темном гноище, омытый кровью нашей, Рождается иной, великий век. Уверуйте! Его из наших рук примите! Он наш и. ваш — сотрет он все межи. Забытая, в полунощной столице Под саваном снегов таилась жизнь. На краткий срок народ бывает призван Своею кровью напоить земные борозды — Гонители к тебе придут, Отчизна, Целуя на снегу кровавые следы. 1920 |
* * *
«Разведка боем» — два коротких слова.
Роптали орудийные басы, И командир поглядывал сурово На крохотные дамские часы. Сквозь заградительный огонь прорвались, Кричали и кололи на лету. А в полдень подчеркнул штабного палец Захваченную утром высоту. Штыком вскрывали пресные консервы, Убитых хоронили, как во сне. | |
Молчали. | |
Командир очнулся первый: | |
В холодной предрассветной тишине, |
211
Когда дышали мертвые покоем,
Очистить высоту пришел приказ. И, повторив слова: «Разведка боем», Угрюмый командир не поднял глаз. А час спустя варя позолотила Чужой горы чернильные края. Дай оглянуться — там мои могилы, Разведка боем, молодость моя! 1938 |
Мальчика игрушечный кораблик
Уплывает в розовую ночь, Если паруса его ослабли, Может им дыхание помочь. То, что домогается я клянчит, На морозе обретает цвет, Одолеть не может одуванчик И в минуту облетает свет. То, что крепче мрамора победы, Хрупкое, не хочет уступать, О котором бредит напоследок Зеркала нетронутая гладь. 1939 |
* * *
Так ждать, чтоб даже память вымерла,
Чтоб стал непроходимым день, Чтоб умирать при милом имени И догонять чужую тень, Чтоб не довериться и зеркалу, Чтоб от подушки утаить, Чтоб свет своей любви и верности Зарыть, запрятать, затемнить, Чтоб пальцы невзначай не хрустнули, Чтоб вздох и тот зажать в руке, Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовал Горячий ветер на щеке. 1942 |
212
* * * |
Когда я был молод, была уж война,
Я жизнь свою прожил — и снова война. Я все же запомнил из жизни той громкой Не музыку марша, не грозы, не бомбы, А где-то в рыбацком селенье глухом К скале прилепившийся маленький дом. В том доме матрос расставался с хозяйкой, И грустные руки метались, как чайки. И годы, и годы мерещатся мне Все те же две тени на белой стене. |
1945 |
* * * |
Я смутно жил и неуверенно,
И говорил я о другом, Но помню я большое дерево, Чернильное на голубом, И помню милую мне женщину, Не знаю, мало ль было сил, Но суеверно и застенчиво Я руку взял и отпустил. И все давным-давно потеряно, И даже нет следа обид, И только где-то то же дерево Еще по-прежнему стоит. |
1945 |
* * * |
Ты говоришь, что я замолк,
И с ревностью и с укоризной. Париж не лес, и я не волк, Но жизнь не вычеркнешь из жизни. А жил я там, где, сер и сед, Подобен каменному бору, И голубой и в пепле лет, Стоит, шумит великий город. Там даже счастье нипочем, От слова там легко и больно, |
213
И там с шарманкой под окном
И плачет и смеется вольность. Прости, что жил я в том лесу, Что все я пережил и выжил, Что до могилы донесу Большие сумерки Парижа. |
1945 |
* * * |
Чужое горе — оно как овод,
Ты отмахнешься, и сядет снова, Захочешь выйти, а выйти поздно, Оно — горячий и мокрый воздух, И как ни дышишь, все так же душно. Оно ие слышит, оно — кликуша, Оно приходит и ночью ноет, А что с ним делать — оно чужое. 1945 |
ЙОХАННЕС СЕМПЕР
(1892-1970)
С эстонского
Там — торная дорога без преград.
Здесь — вольно плещется волна, морская глубина. Там — жалкий маскарад, актеры в мертвых позах, столы в бумажных розах. Стряхни с себя, освободись же ты от смертного удушья суеты. Здесь по ночам гудят седые волны, соленый ветер ноздри мне щекочет. Недаром юность хочет плыть не по торному пути — |
214
постранствовать, за счастием брести,
все испытать, все сжать в своей горсти, во все проникнуть, всем плениться и ритмами вселенной опьяниться. Я жду ответа от пучины —
И вдруг шальным порывом ветра
И, новой жизнью безраздельно полный,
|
215
И блещет вольная пучина.
Сверкает шторм. Встает рассвет. Всему отжившему — кончину, всему живущему — привет! 1921 |
Молчать нету силы, | |
и с каждым биением пульса
крепчает возмездье, и все, чем мы живы, становится местью, жестокой расплатой за горе народа на родине милой. | |
Замученных слышим призывы, | |
недолго до срока:
замечется недруг проклятый в мученье предсмертных конвульсий. | |
Мы бешеных псов | |
от родного прогоним порога. | |
О, родины зов!
Драгоценное пламя в нас брошено, | |
и недруга в дрожь оно
ввергает в бою, полыхая, как пламя, над нами. | |
Зловещие вести | |
льют масло в огонь нашей боли глубокой,
взывая к отмщенью, — скоро, о, скоро мы будем в дороге, примчимся, как ветер весенний, в родные просторы... В просторы могил, пустырей и развалин. Край отчий, о, как ты печален! Приветствую берег твой в пене. К лесам и лугам простираю руки. Как труден был год разлуки — изранивший сердце год. |
216
Но если наш дом стал глухим пепелищем,
но если любимых в живых не отыщем, нас все-таки горе дугой не согнет. Народ мой, расправишь подбитые крылья,
1942 |
Если б не было поддержки друга
в дни, когда тебе бывало туго и когда ты шел над крутизной узкой каменистою тропой, — |
как бы смог ты жить? |
Если б не было твоей любимой,
нежности ее незаменимой, если бы из кубка твоего не пила она с тобой всего, что тебе так щедро наливали, доброй радости и злой печали, если б в одиночестве текла жизнь твоя без света и тепла, — |
как бы смог ты жить? |
Если б на войне, в огне сраженья,
ты поверил бы хоть на мгновенье в то, что победим не мы, а враг и над миром воцарится мрак, если б, с кочки поглядев болотной, ты нашел людскую жизнь бесплодной, если б не учил тебя народ далеко заглядывать вперед, — |
как бы смог ты жить?
1957 |
217
Что ж, мудрости драгоценной накоплено постепенно немало за век, что прожит...
И нет былых опасений, что ливень недоумений тебя огорошит. Ты не путаешь белое с черным, искреннее с притворным: стали — вот чудеса! — зорче твои глаза. А если в глухом лесу заплутаешь во тьме предутренней, знаешь — звезды спасут или выручит компас внутренний. Он отличит непреложно верную цель от ложной. И все-таки, все-таки хочется снова стать чистым, белым листком, скинуть ношу былого, расстаться с привычным заплечным мешком — уж слишком с его содержимым знаком! Расстаться, расправив спину, с обличьем закостенелым, сделаться влажной глиной, стать юным и неумелым, дерзким, наивно-простым... Стать молодым! Когда неизбывной силой
|
218
Ты не пожмешь плечами,
ты не скривишь лица, а тут же вместе с друзьями сбежишь с крыльца. И готов по ночам в беседах
Или мяч посылаешь в ворота,
И крепок душой и телом,
1958 |
219
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
(1892-1941)
* * *
В черном небе слова начертаны —
И ослепли глаза прекрасные... И не страшно нам ложе смертное, И не сладко нам ложе страстное. В поте — пишущий, в поте — пашущий! Нам знакомо иное рвение: Легкий огнь, над кудрями пляшущий, — Дуновение вдохновения! 14 мая 1918 г. |
* * *
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.. Мы смежепы, блаженно и тепло, Как правое и левое крыло. Но вихрь встает — и бездна пролегла От правого до левого крыла! 10 июля 1918 г. |
* * *
Стихи растут, как звезды и как розы,
Как красота — ненужная в семье. А на венцы и на апофеозы — Один ответ: «Откуда мне сие?» Мы спим — и вот, сквозь каменные плиты, Небесный гость в четыре лепестка. О мир, пойми! Певцом — во сне — открыты Закон звезды и формула цветка. 14 августа 1918 г. |
220
Привычные к степям — глаза,
Привычные к слезам — глаза. Зеленые — соленые — Крестьянские глаза! Была бы бабою простой, Всегда б платили за постой Всё эти же — веселые — Зеленые глаза. Была бы бабою простой, От солнца б застилась рукой, Качала бы — молчала бы, Потупивши глаза. Шел мимо паренек с лотком... Спят под монашеским платком Смиренные — степенные — Крестьянские глаза. Привычные к степям — глаза, Привычные к слезам — глаза... Что видели — не выдадут Крестьянские глаза! 9 сентября 1918 г. |
* * *
Солнце — одно, а шагает по всем городам.
Солнце — мое. Я его никому не отдам. Ни на час, ни на луч, ни на взгляд. — Никому. Никогда» Пусть погибают в бессменной ночи города! В руки возьму! — Чтоб не смело вертеться в кругу! Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу! В вечную ночь пропадет, — погонюсь по следам... Солнце мое! Я тебя никому не отдам! Март 1919 г. |
221
* * *
Я счастлива жить образцово и просто —
Как солнце, как маятник, как календарь. Быть светской пустынницей стройного роста, Премудрой — как всякая божья тварь. Знать: дух — мой сподвижник и дух — мой вожатый! Входить без доклада, как луч и как взгляд. Жить так, как пишу: образцово и сжато — Как бог повелел и друзья не велят. Ноябрь 1919 г. |
* * *
Проста моя осанка,
Нищ мой домашний кров. Ведь я островитянка С далеких островов! Живу — никто не нужен!
Взглянул — так и знакомый,
Луну заманим с неба
Гляжу на след ножовый:
Август 1920 г. |
222
* * *
Любовь! Любовь! И в судорогах и в гробе
Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь. О милая! Ни в гробовом сугробе, Ни в облачном с тобою не прощусь. И не на то мне пара крыл прекрасных
Нет, выпростаю руки, — стан упругий
И если все ж — плеча, крыла, колена
28 ноября 1920 г. |
Превыше крестов и труб,
Крещенный в огне и дыме, Архангел-тяжелоступ — Здорово, в веках Владимир! Он возчик, и он же конь,
Певец площадных чудес —
Здорово, булыжный гром!
18 сентября 1921 г. |
223
Бледно-лицый
Страж над плеском века. Рыцарь, рыцарь, Стерегущий реку. (О, найду ль в ней
Нас-то — сколько
В воду пропуск
Не устанем
Крылья! — В тину,
«С рокового мосту
Сласть ли, грусть ли
27 сентября 1923 г.
|
224
* * *
Русской ржи от меня поклон,
Полю, где баба застится... Друг! Дожди за моим окном, Беды и блажи на сердце... Ты в погудке дождей и бед — То ж, что Гомер в гекзаметре. Дай мне руку — на весь тот свет! Здесь — мои обе заняты. 7 мая 1925 г. |
* * *
О, неподатливый язык!
Чего бы попросту — мужик, Пойми, певал и до меня: «Россия, родина моя!» Но и с калужского холма
Даль, прирожденная, как боль,
Даль, отдалившая мне близь,
Недаром, голубей воды,
Ты! Сей руки своей лишусь, —
12 мая 1932 г. |
8 Советская поэзия, т. 1
225
Как бедный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве: За князем — род, за серафимом — сонм, За каждым — тысячи таких, как он, — Чтоб, пошатнувшись, на живую стену Упал — и звал, что тысячи на смену! Солдат — полком, бес — легионом горд,
И сей пожар в груди — тому залог,
<1932> |
Челюскинцы: звук —
Как сжатые челюсти! Мороз на них прет, Медведь на них щерится. И впрямь челюстьми —
На льдине (не то,
На льдине!
|
226
И спасши (мечта
Для младшего возраста!), И псов и дитя Умчали по воздуху. «Европа, глядишь?
А рядом — сердит
Седыми бровьми
Сегодня — смеюсь!
За вас каждым мускулом
1934 |
* * *
О, слезы на главах!
Плач гнева и любви! О, Чехия в слезах! Испания в крови! О, черная гора,
|
227
8*
Отказываюсь — быть.
В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить. С волками площадей Отказываюсь — выть.
Не надо мне ни дыр
15 марта — 11 мая 1939 г. |
Его и пуля не берет,
И песня не берет! Так и стою, раскрывши рот: «Народ! Какой народ!» Народ — такой, что и поэт —
Когда ни сила не берет,
(Сидит — и камешек гранит,
...Что радий из своей груди
|
228
Бог! Если ты и сам — такой,
Народ моей любви Не со святыми упокой — С живыми оживи! 20 мая 1939 г. |
* * *
Не умрешь, народ!
Бог тебя хранит! Сердцем дал — гранат, Грудью дал — гранит. Процветай, народ, —
|
21 мая 1939 г.
Париж |
ПАОЛО ЯШВИЛИ
(1892-1937)
С грузинского
Ворота Азии. В огнях зеленых
Переливается росистый сад. Легенды прошлого в твоих знаменах Неуловимым шепотом звучат. О Грузия! Ты рабства не страшилась,
|
229
Свободной ты останешься навеки!
Иранец, римлянин или абрек — Ты отражала штурмы и набеги, Так порази и обветшалый век! Коней своих., винтовки, патропташи
Ворота Азии. В огнях зеленых
|
Будто письма пишу, будто это игра.
Вдруг идет как по маслу работа. Будто слог — это взлет голубей со двора, А слова — это тень их полета. Пальцем такт колотя, все, что видел вчера, Я в тетрадке свожу воедино. И поет, заливается кончик пера, Расщепляется клюв соловьиный. А на стол, на Парнас мой, сквозь ставни жара
А в долине с утра — тополя, хутора.
|
230
Небо над влажной землею.
Темновершинное дерево. Я — в беспричинном повое Запросто, непреднамеренно. Будто я малым дитятей
Ветер, простор преогромный
Мирное небо над далью.
|
И стрелы молний на небе мглистом,
и горький ливень — нет, не преграда. Я обращаюсь к ветвям и листьям, шумящим в строчках, как в дебрях сада. Я так скажу им: вот это ночка...
Когда от марта и вплоть до ртвели,
Страна, дай сыну перо поэта.
|
231
Земля родная, где с жаром, с пылом
любую ношу берут на плечи! К золотоносным спускаюсь жилам, к неистощимым глубинам речи. Весна приходит к душе и телу.
|
Вот здесь, друзья мои, есть та арена,
Что ищущим судьба дает. Не скрою, Добра и зла кристальности иль пены Мы не искали юною душою. Мы в неприступных Грузии уступах.
Мне среди вас избранный выпал жребий
Быть может, в том пыл юности глубокий,
Часам каким пробить мне срок смертельный,
Зеленый лист, крик птицы, всплеск воды,
|
232
ТИЦИАН ТАБИДЗЕ
(1893-1937)
С грузинского
Ветер с островов курчавит лужи.
Бомбой взорван воровской притон. Женщины бредут, дрожа от стужи. Их шатают ночь и самогон. Жаркий бой. Жестокой схватки звуки.
Но ответ столетий несомненен,
Черпая бортами мрак, в века
|
Кутаиси,
в ночь на 25 октября 1917 г. |
Вот мой сонет, мой свадебный подарок.
Мы близнецы во всем, везде, до гроба. Грузинский полдень так же будет ярок, Когда от песен мы погибнем оба. Алмазами друзья нас называют:
|
233
Ты выстоял бы пред быком упорно
На горной, пастбище, на круче горной, - Голуборожец, полный сил и жара. Когда зальем мы Грузию стихами,
1921 |
* * *
Высоким будь, как были предки,
Как небо и как гор венец, Где из ущелья, как из клетки, Взлетает ястреба птенец. Я тих, застенчив и растерян.
Еще под бархатом кизила
И если красоте творенья
Высоким будь, как были предки,
1926 |
Привыкли мы славить во все времена
Нико Пиросмани за дружеским пиром. Искать его сердце в бокале вина, — Затем что одним мы помазаны миром. |
234
Он трапезы нашей почтил благодать:
Бурдюк и баран не сходили с полотен. А поводов к пиру недолго искать — Любой для приятельской встречи пригоден. Следы нашей жизни, о чем ни пиши,
Заплачет в подсвечниках пара свечей,
Жил в Грузии мастер... Он счастья не знал!
1927 |
* * *
Если ты — брат мне, то спой мне за чашею,
И пред тобой на колени я грянусь. Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая, Твой я вовек и с тобой не расстанусь. Кто дал окраску мухранскому соку?
Если умрет кто нездешний, то что ему
Где виноградникам счет, не ответишь ли?
|
235
С ней мне и место, рабу, волочащему
Цепью на шее ее несказанность. Здравствуй же, здравствуй, о жизнь сладчайшая, Твой я вовек и с тобой не расстанусь. Июнь 1928 г. |
Будто ожил древний миф,
И циклопы скалы рушат, Разметав их, разгромив, Все ущелье страхом душат. Большевистская кирка
Города, что твой Багдад,
Если друг ты — с нами ты,
Серп и молот на гербе, —
Точно скалы поднялись,
Сам с походом этим рос,
Я сложил на этих склонах
1932 |
236
Я был похож на Аптиноя,
Но все полнею, как Нерон. Я с детства зрелостью двойною Мук и мечтаний умудрен. Я вскормлен топями Орпири,
В воде ловили цапли рыбу,
Я лить не стану слез горючих
Ты снова ждешь, наверно, мама,
Не движется вода Риона
Ты на рассвете месишь тесто —
Ты тонешь вся в кручине черной.
Как, очевидно, сердце слабо,
|
237
Отцовскою епитрахилью,
Родной деревнею клянусь: Что мы напрасно приуныли, Я оживить тебя берусь. Люблю смертельно, без границы
1937 |
ТАГИР ХУРЮГСКИЙ
(1893-1958)
С лезгинского
На свете нет прекрасней слова «мать».
В ее любви, святой и беспредельной, Нам слышен голос песни колыбельной. Мне эта песня вспомнилась опять: «Спят сады и горы,
Ясный месяц всходит,
Мать первый шаг наш помнит. И живет
За матерей мы чарки пьем до дна.
|
238
И родину мы матерью зовем
За то, что нас, как мать, она растила, Своим бессмертным стягом осенила, Сердца зажгла немеркнущим огнем. 1935 |
ИЛЬЯС ДЖАНСУГУРОВ
(1894-1937)
С казахского
Ты, Москва, дала нам права.
В наши степи пришла Москва И сказала: «Объединись! Пусть раскроется глубь земли — Чтоб руду добыть мы смогли. Новый путь, железный Турксиб, Разрезая степь, протянись!» Солнцем выжженная трава Доставалась бедным в удел, И голодный наш скот хирел, Кочевал в пустыне парод. Ты пришла, сказала, Москва: «Богатеев пускай сметет Справедливый народный гнев. Ты стоишь, народ-голова, У истока великих дел. Ты, народ, свободен и смел. Пусть растет весенний посев! Казахстан, родной, расцветай, К новой жизни смело шагай!» Это все сказала Москва. Друг, добро пожаловать к нам! Говорим от сердца слова Мы приехавшим к нам друзьям: Весь народ встречает тебя, Шлет Москве свой братский салам! 1930 |
239
ВЕРА ЗВЯГИНЦЕВА
(1894-1972)
Вот предо мною портрет твой с лицом исхудалым.
Мальчик сидит на руках у тебя годовалый. Сумрак предгрозья. Восьмидесятые годы. Первые поиски правды, добра и свободы. В комнатах низких до света дымят папиросы. Слухи о стачках. Студенткою русоволосой, Глядя задумчиво на облака заревые, Имя Ульянова ты услыхала впервые. Машенькой звали тебя. Называла б я мамой, Да не успела, — потух огонек неупрямый. Мне рассказали, как ты, озоруя, бывало, Так же вот с крыш леденцы голубые сбивала, Как ты читала стихи детворе на деревне, Как рисовала ты небо, пруды и деревья. Короток был твой часок небогатый девичий, Дальше — заботы, да горе, да чинный обычай. ...Сколько могил на елецких, на курских кладбищах!
...Ты умирала, заброшена, в горнице темной,
|
240
Как я волнуюсь одною с отчизной заботой.
Небо над нами качается деревом звездным. Вместе б идти нам с тобой по равнинам морозным! Мы бы с тобою, наверно, товарками стали, Вместе бы мы «По военной дороге» певали. ...Ты мне оставила старый некрасовский том.
1940 |
* * *
Я пишу, как дышу.
По-другому писать не умею. Поделиться спешу То восторгом, то болью своею. Я навряд ли права,
Что я все о своем?
Не такая пора,
Ну а все же, друзья,
Я, конечно, грешу, —
1959 |
241
* * *
Обещайте мне, что вечно будет
На земле существовать Россия, Не спалят ее и не остудят Никакие бедствия лихие. Обещайте мне, что люди вечно
Обещайте мне, что этот город,
Обещайте, дайте слово, люди,
Обещайте мне, что сгинут войны,
1966 |
БЕРДЫ КЕРБАБАЕВ
(1894—1974)
С туркменского
* * *
В жизни не надо по многим причинам
Званьем кичиться и хвастаться чином. Следует помнить и старым, и юным, И самым вознесшимся в этом числе: Быть человеком в мире подлунном — Высшая должность на грешной земле. |
242
* * *
Вря стрелу не спустит тетива,
Зря с перчатки не слетает кречет. Пусть произнесенные слова Правде жизни не противоречат. Слово лжи лжеца пред белым светом Вскоре поражает рикошетом. |
* * *
Душа в тебе и пламенно и властно
Не стеклодувом вдунута была, Но для нее, возвышенной, опасна Обида, словно камень для стекла. А души есть у всех, и потому Быть справедливым надо самому. |
* * *
Ветрено механика превратности
Колесу судьбы диктует ход. Кто творит другому неприятности, Сам в капкан однажды попадет. Род ведут, неся свое тавро, Зло от ала и от добра добро. |
* * *
Моим сединам оказавший почести,
На то, что я в годах, не намекай. В заботливом и вежливом пророчестве Ты мне покоя, друг, не предрекай. Еще я молод и чего-то стою, Еще пленяюсь женской красотою. |
* * *
Тот не бедняк, кто новые одежды
Купить не смог по бедности своей. Бедней его богатые невежды И люди, у которых нет друзей. Но всех бедней улыбчивый завистник, Чужих успехов тайный ненавистник. |
243
* * *
Невежество похоже на проказу,
Гноятся язвы у него в мозгу. Я, словно врач, по предрассудкам сразу Определить невежество могу. Как прокаженный, должен, может быть, Невежда с колокольчиком ходить? |
* * *
— Меня, — сказал один, — который год
Не любит этот и не любит тот, А третьего любовь — любовь казенная, По виду — пламя, а по сути — лед. — Его не возражал я словесам, Он пожинал то, что посеял сам. |
* * *
Неотличим, клянусь я головой,
От холостого выстрел боевой. И больше стало храбрых после боя, Чем было храбрых на передовой. Историограф собственной отваги — Фантаст и на словах и на бумаге. |
* * *
Меж собой беседуют два века —
Мать и дочь, два близких человека. Мыслит дочь светло и непредвзято, Чужды ей законы шариата. А в глазах у матери тревога: — Лань моя, зачем гневишь ты бога? |
* * *
Держа под рукою бутылку чернил,
Разыгрывать стал из себя патриота. И «вывел на чистую воду» кого-то, Кого-то в смертельном грехе обвинил. Имею я к власти лишь просьбу одну: Спаси от таких «патриотов» страну! |
244
* * *
Ах, скажи, кому в угоду
Молоком зовешь ты воду, Из соломы хлеб печешь, Называешь правдой ложь? Волю дай тебе, ты сдуру Истребишь литературу! |
* * *
Напрасны были все старания,
Тебя не выбрало собрание. Когда авторитета нет, Его не словишь и арканом. И схож со стриженым бараном, Кто потерял авторитет. |
* * *
За круглым полем щедрого стола
Был долог звон заздравного стекла. И целый вечер я держался стойко, А утром: вскачь вселенная пошла... Ах, дуралей! Зачем я выпил столько? В башке моей звенят колокола. |
* * *
Успех человеческий — старый кочевник —
Приходит к достойным. И в этом, брат, суть. Когда тебя честно обходит соперник, Подножку не ставь ему. Рыцарем будь! А станешь завидовать — жить не захочешь, Сам свое бедное сердце источишь. |
* * *
Меня ты женолюбцем называешь,
Не обижаюсь я. Ну что ж, зови! Ты одного еще не понимаешь: Что я, земной, замешен на любви. Со мной ее и радости и раны, Я не произошел от обезьяны. |
245
* * *
Бывает, что раздор в семье иной
Начнется между мужем и женой. И видно всем, как в зеркале житейском, Закат любви стал этому виной. Ушла любовь, как солнце с небосвода, А начиналось все с ее восхода. |
* * *
Одного, кто достойней и лучше,
Из мужской избери ты среды, А поклонников прочих не мучай, Не дразни. Стерегись чехарды. А не то проглядишь — и осел Сядет рядом за свадебный стол! |
* * *
— Эй, редактор, не режь мою строчку,
Лучше палец ты мне отруби. Удали запятую иль точку, Только строчку мою не губи. Ты — не ножницы, я — не бумага, Соверши милосердье и благо. |
* * *
На лихоимстве свой не строй достаток,
Опасна алчность — пагубная страсть. Кто украдет, кто снизойдет до взяток, Тому в позоре долго ли пропасть? Раскаянье бывает слишком поздним, Когда возмездье проявляет власть. |
* * *
Верблюду горб в дороге, как назло,
Натерло деревянное седло. Но седоку с надменной вышины В глазах верблюда слезы не видны. Беды верблюжьей не в седле причина, А в седоке: недоглядел, скотина. |
246
* * *
Узнавший радость позже, чем другие,
Друг позвонил, а было время сна. — Проснись! — сказал. — Есть новости благие1 Сейчас вайду. Готовь кувшин вина! — Полнее радость он переживает, Ведь первозданней для него она. |
* * *
— Проснись, — заворковала возле уха
С улыбкою лукавой молодуха. Я говорю: — Быть мы не можем парой, Ты — молода, а я, смотри какой! — Она в ответ: — Ах, греховодник старый! — И обняла арканящей рукой. |
* * *
У лицемерья два гонца,
Два вероломных близнеца. Один мне шепчет: — Дорогой! — И льстит в глаза при этом, А за спиной меня другой Чернит пред белым светом. |
* * *
Я очарован был до немоты
Красавицей, откинувшей яшмак. Она сказала: — Слишком робок ты! — И бросила цветок в меня: — Чудак! — Влюбленно я смотрю вослед плутовке И чувствую, что связан без веревки. |
* * *
Когда б интригу млад иль стар
Принес однажды на базар, Я за любую цену откупил бы Произведенный подлостью товар. Его забросив в бездну океана, На мель я посадил бы интригана. |
247
* * *
Взявшись за гуж,
Не скажи, что не дюж, Если не мальчик ты, Если ты — муж. Славные так завещали мужи:
|
* * *
Извечно обновляется сознанье —
Природы наивысшее созданье. Но иногда, как бы в пещерной темепи, Под полушарьем собственного темени Дикарству предается человек, Хоть на дворе стоит двадцатый век. |
В моей равнинной стороне,
Привычкой дорожа седою, Ни дома и ни в чайхане Его не пьют перед едою. Не схож он с водкой оттого
Всему свой срок, всему свой час.
И ходит грудь, легко дыша,
|
248
И те минуты мне милы,
Милы и дороги по праву, Когда из чистой пиалы Пью чай, заваренный на славу. Пускай ваш чайник в должный срок
|
Путь ваш по синему небу пролег,
Тень ваших крыльев легла на песок. Гуси, найдите поблизости воду, Гуси, зачем вам лететь на восток? Дождь обойдет нас — постигнет беда.
Ваша дорога лежит высоко,
|
САЙФИ КУДАШ
(Род. в 1894 г.)
С башкирского
В родной Уфе не только каждый дом,
Пожалуй, каждый камень мне знаком. Иду и, словно свой дневник, читаю Листок воспоминаний за листком. |
249
Вот зданье трехэтажное. Оно
Задумалось как будто... Вот окно Той комнаты, где жил Тукай когда-то, Гостя в Уфе... Все было так давно! Впервые здесь Тукай и Гафури,
Как Гафури мечтал в те дни о том,
Мечтал об этом страстно он тогда, —
С тех пор прошло почти что сорок лет, —
Сияет день, горят ли фонари —
Которые как бы еще живут,
|
Однажды грузчик и поэт,.
Над морем сидя в час прибоя, Покуда гаснул солнца свет, Так рассуждали меж собою. |
250
«Мой труд и тяжек и суров, —
Промолвил грузчик. — Спорить буду: Ношу до сорока пудов, Такое впору и верблюду!» «А я, вот скоро сорок лет,
|
САКЕН СЕЙФУЛЛИН
(1894-1939)
С казахского
В стороне степной, с рожденья мне родной,
Ожидал я ветра раннею весной, И поднялся теплый ветер-непоседа, И оделась мигом степь в наряд цветной. Плыли ветры из-за гор в сиянье дня,
«Те, кто к равенству стремился с давних пор,
И от счастья грудь расширилась моя,
Мне в ответ склонились чашечки цветов,
1917 |
251
В черный век меня постигла тьма невзгод,
Уповаю на творца я в тяжкий год. Нашим пращуром был Тока вдохновенный, От него и начался наш славный род. Деды — Ескене, Байбек и Жанибек...
Ор, Оба, Есён, Нураи — мои края,
Вся вина моя написана на лбу,
Весь мой грех — я получил на время власть,
Беднякам я не давал чинить вреда,
Век злодейства разлучил меня с конем,
Из потомков наших предков только мне
В тех селеньях, где пешком я проходил,
|
252
С малолетства я избрал особый путь,
И, намеренно ветрам подставив грудь, Поднял знамя угнетенного народа И сумел его над степью развернуть. Был мой путь тернист и труден до конца,
1919 |
Сегодня скорби пробил час,
Сегодня скорбь пронзила нас, Сегодня алые знамена Склонил, скорбя, рабочий класс. Сегодня, хмурым зимним днем,
В рабочем классе скорбь и стон,
В своей печали он суров
Ильич к борьбе призвал народ,
Отметим горечь этих дней,
23 января 1924 г. |
253
После долгой спячки зимней
Пробуждается земля — И вершины и низины Вышивают зеленя. И весенний темперамент
Виснут капли дождевые,
Снова мать-земля сырая
Полдень ясный и высокий.
Пробудилось все живое,
У засеянного клина
Прославляя труд и братство,
1927 |
254
ЯН СУДРАБКАЛН
(1894-1975)
С латышского
Мартовский утренник. Холод. Лед.
Но, дебри хрупкие ломая И землю к небу поднимая, Древесный сок в стволах поет! Мил мне, деревья, ваш голос живой!
В чудной ошибке признаться я рад.
Живо прекрасное, чтоб освежить
В зорях над городом вейся, ветвь!
Кто, точно мать, мне поет? Я исчез
1919 |
О сердце, ты такой заботы
Не знало много сотен лет! Нет меры, нет счета Смертям и горю... предела нет. |
255
Сердечное ожесточенье,
Семь вечностей ты длилось — семь веков. Гнев гонит воина в сраженье. Бой — избавленье от оков. Сердца солдатские пылают.
1941 |
Я слышу вести: морозной ранью
Идут полки латышские в бой, И зарево северного сиянья У них не меркнет над головой. Горит над стрелками в огне и дыме,
И русский солдат говорит в окопах:
А нынче наследники их продолжают
А в Латвии вести о них синица
И только предатель дрожит, бледнея,
|
256
В семье Красной Армии перстень свободы
В жестоких битвах латыш кует, Чтоб Латвия вечно на счастье народу Носила сверкающий перстень тот. |
Январь 1942 г.
Москва |
Пусть говорят, что, ветром исщербленный,
С годами осыпается гранит, Что поле битвы зелень молодит И материнства не скудеет лоно, Что зарастают мхом следы былого, Сочиться медом соты будут снова. Иное скажет тот, кому судьбою
Войны жестокой заживятся раны,
Душа мечтать о вечном счастье рада,
Войны предшествующей стихли бури,
|
9 Советская поэзия, т. 1
257
Не кончена борьба. Ей нет предела.
В борьбе природу покоряем мы, Сражаемся с приспешниками тьмы, Чтоб ярче с каждым днем заря алела, И в дайнах будет внуками воспета Борьба со злом, борьба во имя света. 1944 |
Прекрасна Латвия в цвету кленовом!
С травой ручей болтает говорливый,
Кленовый зонтик падает, порхая,
Пусть родником могучей силы вечно
Жизнь, воскресая, к радости стремится.
Прекрасна Латвия в цвету кленовом. 1946 |
258
В годовщину смерти Александра Пушкина Полной пригоршней черпают время часы,
1962 |
259
ГЕОРГИЙ ШЕНГЕЛИ
(1894—1956)
То кожаный панцирь и меч костяной самурая,
То чашка саксонская в мелких фиалках у края, То пыльный псалтырь, пропитавшийся тьмою часовен, — И вот к антиквару дряхлеющий входит Бетховен. Чем жить старику? Наделила судьба глухотою,
Он входит, он видит: в углу, в кисее паутины
Глаза в потолок, опустившийся плоскостью темной.
Но ящик сырой отзывается шторму икотой,
Хозяин к ушам прижимает испуганно руки,
1928 |
Мячик футбольный тиская,
Выкруглилась фанера, — Тело супрематистов, Веретено планёра. |
260
Гнутся, как брови умные,
Вздрагивая от страсти, Крылья его бесшумные, Кинутые в пространстве. Это не рев и ржание
Небо на горы брошено,
Именно над могилами
Там, где камни ощерились,
Там, над памятью старого,
Иначе требовать не с кого,
Надо ж в горнем пожарище
1933 |
261
ВАСИЛЬ ЭЛЛАН (БЛАКИТНЫЙ)
(1894-1925)
С украинского
Удары молота и сердца —
И перебои... и провал... Но снова должен разгореться Огнем пронизанный хорал: — Небо стеною встало —
Мы — только высекли искры,
1920 |
Я пришел с тобою попрощаться...
— Что ж, прощай. Забудь напевы ветра. Голоса чуть слышные забудь В зарослях, в таинственных глубинах Милого, заброшенного парка. И забудь — безмолвного партнера.
|
262
Только знаю я: ты не забудешь
(Будешь, будешь жить минувшим юным!). — Не скрывайся; знаю, понимаю, Как тяжки пласты покорности бывают. Знаю, знаю, вижу — замечаю, Все томление, всю жажду пая. Это жизнь — смотри, — бушует, кличет, И не только в тишь библиотеки,
Будет все, как быть должно,
— Ну, прощай...
1922 |
ЭДУАРД БАГРИЦКИЙ
(1895-1934)
Весеннее солнце дробится в глазах,
В канавы ныряет и зайчиком пляшет, На Трубную выйдешь — и громом в ушах Огонь соловьиный тебя ошарашит... Куда как приятны прогулки весной:
|
263
И птица поет. В коленкоровой мгле
Скрывается гром соловьиного лада... Под клеткою солнце кипит на столе — Меж чашек и острых кусков рафинада... Любовь к соловьям — специальность моя,
Ко мне продавец:
От солнца, от света звенит голова...
Весеннее солнце дробится в глазах.
Нас двое...
Куда нам пойти? Наша воля горька!
|
264
Наш рокот, наш посвист
Распродан с лотка... Как хочешь — Распивочно или на вынос? Мы пойманы оба,
1925 |
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду: Три грека в Одессу Везут контрабанду. На правом борту, Что над пропастью вырос: Янаки, Ставраки, Папа Сатырос. А ветер как гикнет, Как мимо просвищет, Как двинет барашком Под звонкое днище, Чтоб гвозди звенели, Чтоб мачта гудела: «Доброе дело! Хорошее дело!» Чтоб звезды обрызгали Груду наживы: Коньяк, чулки И презервативы... Ай, греческий парус!
|
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . |
265
Двенадцатый час —
Осторожное время. Три пограничника, Ветер и темень. Три пограничника, Шестеро глаз — Шестеро глаз Да моторный баркас... Три пограничника! Вор на дозоре! Бросьте баркас В басурманское море, Чтобы вода Под кормой загудела: «Доброе дело! Хорошее дело!» Чтобы по трубам, В ребра и винт, Виттовой пляской Двинул бензин. Ай, звездная полночь!
|
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот так бы и мне В налетающей тьме Усы раздувать, Развалясь на корме, Да видеть звезду Над бушпритом склоненным, Да голос ломать Черноморским жаргоном, Да слушать сквозь ветер, Холодный и горький, Мотора дозорного Скороговорки! Иль правильней, может, Сжимая наган, За вором следить, Уходящим в туман... |
266
Да ветер почуять,
Скользящий по жилам, Вослед парусам, Что летят по светилам... И вдруг неожиданно Встретить во тьме Усатого грека На черной корме... Так бей же по жилам,
1927 |
Пыль по ноздрям — лошади ржут.
Акации сыплются на дрова. Треплется по ветру рыжий джут. Солнце стоит посреди двора. Рычаньем и чадом воздух прорыв, Приходит обеденный перерыв. Домой до вечера. Тишина.
И сызнова мир колюч и наг:
|
267
Надсаживаясь и спеша донельзя,
Левут под солнце ростки и Цельсий. (Значит: в гортани просохла слизь,
Земля надрывается от жары.
Под окнами тот же скопческий вид,
Тягостно коченеет рука,
(Значит: упорней бронхи сосут
«Войдите». — И он идет сюда:
|
268
Остроугольная борода.
(Прямо с простенка не он ли, не он Выплыл из воспаленных знамен? Выпятив бороду, щурясь слегка Едким глазом из-под козырька.) Я говорю ему: «Вы ко мне, Феликс Эдмундович? Я нездоров». ...Солнце спускается по стене.
«Нет, я попросту — потолковать».
Как бы продолжая давнишний спор,
|
269
Трехгранная откровенность штыка;
Он вздыбился из гущины кровей, Матерый желудочный быт земли. Трави его трактором. Песней бей. Лопатой взнуздай, киркой проколи! Он вздыбился над головой твоей — Прими на рогатину и повали. Да будет почетной участь твоя; Умри, побеждая, как умер я». Смолкает. Жалка о висок Глуше и осторожней бьет. (Значит: из нор, как студеный сок, Медленный проступает пот.) И ветер в лицо, как вода из ведра. Как вестник победы, как снег, как стынь. Луна лейкоцитом над кругом двора, Звезды круглы, и круглы кусты. Скатываются девять часов В огромную бочку возле окна. Я выхожу. За спиной засов Защелкивается. И тишина. Земля, наплывающая из мглы, Легла, как неструганая доска, Готовая к легкой пляске пилы, К тяжелой походке молотка. И я ухожу (а вокруг темно) В клуб, где нынче доклад и кино, Собранье рабкоровского кружка. 1929 |
ЛЕВ КВИТКО
(1895—1952)
С еврейского
Превыше неприступных гор,
Потоков искристых ясней То светлое имя, То светлое имя, |
270
Зовущее в бой,
Ведущее нас за собой К бесспорной победе. В ком пламенно сердце, Чья речь вдохновенна, Тот знает то имя, Тот помнит то имя, Тот верит в то имя, Простое и вечное имя — Ленин! 1926 |
Климу Ворошилову
Письмо я написал: «Товарищ Ворошилов, Народный комиссар! В Красную Армию
Товарищ Ворошилов,
На работе первым
Товарищ Ворошилов,
Слышал я: буржуи
|
271
Товарищ Ворошилов,
Когда начнется бой, Пускай назначат брата В отряд передовой! Мой брат стреляет метко —
Товарищ Ворошилов,
Товарищ Ворошилов,
1928 |
Я осенью в своем саду работал,
Готовя место для кустов сирени. И, чтобы ей просторнее жилось, Я выкопал две маленькие елки И положил в сторонку — у плетня. «Сирень весной душистой развернется
Так думал я, работая усердно.
И вот однажды, вечером морозным,
|
272
Вдруг во мне похолодело сердце —
Я вспомнил, что про елочки забыл. Они меня, наверно, долго ждали —
Пришла весна. Я вышел в сад пахучий
Они меня, наверно, долго ждали,
И я стою в молчании глубоком
1944 |
Работа ждет меня давно.
Я потружусь от всей души. Я позабыл какая, но — Ведь все работы хороши! Работа ждет меня с утра, Дел недоделанных — гора! Они кричат, они галдят.
Я верю им!
|
273
Как сильная струя уносит камень,
Волна работы унесет усталость И дальше мчит, как водопад трубя! Страна, благословенная трудом, Как хорошо работать для тебя! 1948 |
Сиянье солнечных лучей —
Не из разряда мелочей. Недаром, пламенней алмаза, Сосулька запылает сразу От искры солнечных лучей. Сосулькам суждено истаять, И даже память не оставить, И кануть в речку иль в ручей, Но вот что капли мне пропели, И вот что слышалось в капели: «Мы и блистали и горели В сиянье солнечных лучей!» 1948 |
ПЕРЕЦ МАРКИШ
(1895—1952)
С еврейского
* * *
Приходит час ночной ко мне,
Все тише и грустней, Побыть со мной наедине... Вот окна все синей, синей, Уходят стены. Вкруг меня Один простор ночной. И обувь сбрасываю я, |
274
Чтоб шаг не слышать свой.
Я на глаза свои кладу Вечерний синий свет И все шепчу в ночном чаду: — Тоска, меня здесь нет!.. — И в угол прячусь я пустой, И руки прячу я, От скуки медленно за мной Ползет тоска моя. И пальцами она слегка Моих коснулась скул, И вот уж призрак твой, тоска, К моей груди прильнул. Чтобы мою отведать кровь,
1917 |
Светает за окном... Доехать бы скорее!
Мне слышен стук колес... Уже не задремать. Во сне я видел мать, и на душе светлее, Мне так легко всегда, когда приснится мать. Шлагбаум за окном. А строй гусей гогочет,
О, сколько сотен верст в дороге я измерил,
Приснилась мне Москва. Входила мама в двери,
1942 |
275
Достоинство пчелы — не жало и не яд,
И соловей поет не только о печали. И на восход нам путь открыт, и на закат, И в будущие дни, и в те, что прошлым стали. Мы, горечи хлебнув, поверим в жизнь опять
Так снова — в добрый путь, да поведет нас честь,
1946 |
Лишь только луч цветка коснется, щекоча,
А ветерок, кусты взъерошив, захохочет, Как, крылья подоткнув, кузнечик сгоряча У наковаленки своей уже хлопочет. Усами жесткими он грозно шевелит,
Кузнечик прыгает, — какая суета, —
Впивается его зовущий молот сам
1947 |
276
Уже не ночь, еще не день,
И свет зари пока неведом, И мышь летучая, как тень, Влетает в щель меж тьмой и светом. Она проскальзывает в сон,
Она торопится домой.
И перепончатую шаль
Как день пришел, как ночь ушла —
Утомлена, ослеплена,
1948 |
Там листья не шуршат в таинственной тревоге,
А, скрючившись, легли и дремлют на ветру, Но вот один со сна поплелся по дороге, Как золотая мышь — искать свою нору. И сад не сторожат — пусть входит, кто захочет,
|
277
Пчела спешит пешком по рыхлому песочку,
Тяжелым обручем пчелиный сжат живот, И так она ползет чрез пень и через кочку И судорожно вдруг на голову встает, И крылышки свои вдруг задирает криво,
1948 |
Поднимались мы по круче
Выше птицы, выше тучи, Нами высь побеждена, — Наливай полней вина, Так подымем же бокалы, Чтоб желанье явью стало! Уводила песня в дали,
Лето кончилось нежданно,
Мы седеем. Ну и что же!
Сколько жить на свете белом
|
278
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица — Пусть заветное свершится! 1948 |
ВАСИЛИЙ НАСЕДКИН
(1895-1940)
* * *
Белеет рожь. Синеют перелески.
Такой простор, такая благодать! И веют ветра палевые всплески, И ни о чем не хочется гадать. Белеет рожь. Шуршит. Заколыхалась.
Я улыбаюсь этой ласке нежной,
Да, я на все еще смотрю, любуясь,
Ведь если б можно повторить любое,
Бегут поля, волнуясь и гуторя
|
279
* * *
Будут радовать вечно
Солнце, ветер и синь, Камышовая речка И лесная медынь. И бессрочно красивы
Льются зори, как реки!
И все ласковей, чаще
Если ж вдруг вспоминаю
|
* * *
И мирный свет, и шорох древней воли,
В ногах — земля, и месяц — под рукой. Глухой костер в туманно-синем поле, И долгих песен эхо за рекой. Взгляд грустного смущения и боли
|
280
НАДЕЖДА ПАВЛОВИЧ
(Род. в 1895 г.)
* * *
Прости меня! Сквозь долгие года
Я память о тебе хранила. Прости меня, что я тебя забыла... О, память женская — текучая вода! И собственную жизнь, как горсть песчинок, Меж пальцами просыпала... Смотри! С последним огоньком вступая в поединок, Осенний вихрь рвет фонари. Бежать, но некуда! А груз нести постылый
Я для тебя не сохранила слова,
1935 |
1
Нет лиры, пояска, сандалий...
Последний свет косых лучей... Но мы любя ее встречали, Как музу юности своей. О ней мне говорили бабы
|
281
Невнятно бормотала что-то
Да косу темную плела, И, видно, тайная забота Ее до косточек прожгла...» Мы познакомились в двадцатом,
Двор шереметевский обширный
И, равнодушно-величава,
|
2
О, эти легкие следы
На мостовой торцовой, И бег Невы, и блеск воды Серебряно-лиловой. И голоса виолончель,
Поэзия! Она была
1940-1966 |
282
Да, зрелость яблока — паденье,
На землю падает оно; В своем последнем становленье Оно с землею заодно. И целый мир благоуханный
И мне скатиться с ветки этой,
1970 |
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
(Род. в 1895 г.)
(Волховский фронт)
Средь облаков, над Ладогой просторной,
Как дым болот, Как давний сон, чугунный и узорный, Он вновь встает. Рождается таинственно и ново, Пронзен зарей, Из облаков, из дыма рокового Он, город мой. Все те же в нем и улицы, и парки, Истрой колонн, Но между них рассеян свет неяркий — Ни явь, ни сон. Его лицо обожжено блокады Сухим огнем, И отблеск дней, когда рвались снаряды. Лежит на нем. |
. . . . . . . . . . . . . . . . . |
283
Все возвратится: Островов прохлада,
Колонны, львы, Знамена шествий, майский шелк парада И синь Невы. И мы пройдем в такой же вечер кроткий Вдоль тех оград Взглянуть на шпиль, на кружево решетки, На Летний сад. И вновь заря уронит отблеск алый, Совсем вот так, В седой гранит, в белёсые каналы, В прозрачный мрак. О город мой! Сквозь все тревоги боя, Сквозь жар мечты, Отлитым в бронзе, с профилем героя Мне снишься ты! Я счастлив тем, что в грозовые годы Я был с тобой, Что мог отдать заре твоей свободы Весь голос мой. Я счастлив тем, что в пламени суровом, В дыму блокад Сам защищал — и пулею и словом — Мой Ленинград. |
Городок занесен порошею,
Солнце словно костром зажгли, Под пушистой, сыпучей ношею Гнутся сосенки до земли. Воробьи на антеннах весело
Мастерица над станом клонится
|
284
Пальцы, легкие и проворные,
Заплетают, вспорхнув едва, Как мороз по стеклу, узорные Вологодские кружева. И чего-то в них не рассказано,
Там дорожки, что с милым хожены,
А стежки то прямы, то скошены,
Слово к слову, как в песне ставится:
Расцветайте светло и молодо,
Есть стихи лебединой породы,
Чьи приносят их крылья, откуда?
|
285
Но, как луч векового поверья,
Уходило оно от стрелы, И, кружась, одинокие перья Опускались на темя скалы. Неуимчивый горе-охотник,
Что тут значат сноровка, терпенье
Но тоска недоступности птичьей
В родной поэзии совсем не старовер,
Мне ведома веков заветная псалтырь,
В соседстве дальних слов я нахожу родство,
Звени, греми и пой, волшебная струя!
|
286
Язык Державина и лермонтовских струн,
Ты — половодье рек, разлившихся широко, Просторный гул лесов и птицы Гамаюн Глухое пение в виолончели Блока. Дай бог нам прадедов наследие сберечь,
В неповторимые, большие времена
|
В базарной суете, средь толкотни и гама,
Где пыль торгашества осела на весы, Мне как-то довелось в унылой куче хлама Найти старинные песочные часы. На парусных судах в качании каюты,
Над опрокинутой стеклянною воронкой,
Песочные часы! Могли они, наверно,
И захотелось мне, как в парусной поэме
|
287
Пускай струится с ним романтика былая,
Течет уверенно, как и тогда текла, Чтоб осыпь чистая, бесшумно оседая, Сверкнула золотом сквозь празелень стекла. Пускай вернется с ней старинная отвага,
Адмиралтейские забудутся обиды,
Пусть струйкой сыплется высокая минута
Мне хочется вернуть то славное мгновенье,
|
МАКСИМ РЫЛЬСКИЙ
(1895—1964)
С украинского
* * *
Когда срезают грозди винограда
Порою лучезарного тепла, Он с нею встретился. Она из сада На мулах ехала, как сад, светла. И он спросил: «Скажи, что делать надо,
|
288
Е. Ахвледиани.
Старый Тбилиси. Майдан. 1927
На мулов крикнула, их сон нарушив,
И правый мул забавно поднял уши, И пыль взлетела — розоватый дым. И он пошел, исполненный отрады,
1922 |
* * *
Поэт! Ты будь своим судьею:
Когда тоска и ночь в груди, Возвысься над самим собою, И суд твори, не знай покоя, И не прощай, и осуди. Придут свидетели, вставая Со дна испуганной души, — И ты ей скажешь: в мир без края Ступай, нигде не отдыхая, И, согрешивши, не греши. 1922 |
* * *
Как внимательный охотник,
Зверобой неукротимый, Поседелый следопыт Приникает теплым ухом, Чтобы дальний шум расслышать, К лону матери-земли, — Так и ты, поэт, упорно Отголоски жизни слушай, Ритмы новые лови И приливы, и отливы, Хаос линий, дым исканий В панцирь мысли затяни. Как бестрепетную руку Врач кладет на пульс ребенка |
10 Советская поэзия, т. 1
289
И в биенье слабых жил
Видит то, что нам незримо: Поединок неизменный, Смерти с жизнью грозный спор, — Так и ты, поэт, упорно Слушай зовы лжи и правды, Темный грех и светлый смех И клади не как Фемида, А с отверстыми глазами На спокойные весы. 1925 |
* * *
Ласточки летают — им летается,
А Ганнуся любит — ей пора... Как волна зеленая, вздымается По весне Батыева гора. Гнутся клены нежными коленями,
Пусть же кружится Земля, вращается
1929 |
Мохнатый шмель пьет мед из красных шапок
Репейника. С какою полнотою Гудит и стелется над светлой далью Полуденной виолончели звук! Передохни, и обопрись на заступ,
|
290
В могучих ветках ясеня гудишь,
Ведь это ты разливы ржи пыльцою Плодотворишь. И это снова ты Для нужд людских с людьми, на новом месте Возводишь поселенья и мосты Прозрачные крепишь над пропастями! Спят заводи, спят лодки на воде,
1929 |
С жестом простым и суровым,
С мудрою лаской во взоре, Неувядаемо новым Встал он в решающем споре. Да, он титан, и рассеял,
Да, он титан, и на крови
Этот порыв непреклонный,
Нищим, безродным, голодным
1932 |
291
10*
Мой сын, грибок на двух тончайших ножках,
Сегодня в первый раз уходит в школу. Пенал, портфель, костюмчик голубой Так необычны и неповторимы, Как первый плач, как первый возглас: «Ма...» В потоке темных, русых, белокурых Он прошагал ко входу — и несмело И с твердостью. И двери затворились, И я остался в коридоре. Где-то Звенел звонок. Я вынул папиросу, Побаиваясь строгого швейцара И чувствуя себя таким же крошкой, Таким счастливым, как и мой грибок. Учиться! Слушать дальний гул веков! Расти и развиваться! Ясно видеть, Все зорче видеть юными главами: И землю нашу, лучшую из лучших, Возделанную общими трудами, И небеса, куда пилоты наши Все выше мчатся на стальных крылах! Мой маленький! С тобою я и сам Вновь сел бы на скамью, свою тетрадку Раскрыл на нарте, подтолкнул соседа В бок или в спину (вечная забава, Какой, наверно, дань в былом воздал И сам Декарт, и Гете, и Гораций) И слушал бы... Но поздно! Слишком поздно! Тебе ж не поздно, милый мой глупыш! Расти, живи — и знай, что нет нигде Сильнее муки и сильнее счастья, Чем в творчестве, — на всей планете нашей, Прекраснейшей — клянусь — из всех планет! Так думал я. А сверху, со стены, Поглядывали на меня с улыбкой Мичурин, Павлов, Маркс, и Менделеев, И наш родной учитель, Ленин наш. Сентябрь 1938 г. |
Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами Земля, которую Тарас Босыми исходил ногами, Земля, которую Тарас Горючими омыл слезами. Благословенна в болях ран
Благословенна будь в веках,
Благословенны вы, следы,
Благословен мечей стальных
Как гром, ввучащие в века
|
293
И труд, я пот благословен,
И все плоды земного сада, И кленов придорожных плен, И строгий огонек лампады, И вдоль седых кремлевских стен Знамен багряная ограда. Благословенна синь озер,
И вы, собратья и друзья!
Кто глубину днепровских вод
Настанет день, настанет час,
Ужель судьба погибнуть ей,
|
294
Как опадут ее цветы,
Замолкнут вещие напевы, Когда с низин до высоты Народ, что лев, рычит от гнева, Лисицы брешут на щиты И кличет див с вершины древа? Кто посмеется над струной,
Нет! Силы не сыскать такой,
Рокочет Днепр, шумит Сула,
Земля родная! Знаешь ты:
1941 |
С работы девушка усталая пришла
И, хоть вечерять мать зовет ее из хаты, За цапку — и в цветник, где роза расцвела, Где раскудрявились кусты зори и мяты. |
295
Вернулся из своей поездки машинист,
Покрытый пылью весь, насквозь пропахший дымом, И — к винограднику! Попорчен, может, лист Мучнистою росой. Спасать необходимо! Цветения закон и раз, и два, и три,
Мы любим музыку, что за сердце взяла,
6 сентября 1955 г. Киев |
Сады Болгарии — не только цвет,
Не только плод, а след бессмертных лет, След, тяжкою проложенный борьбою, В какой растут отважные герои. Сады Болгарии — не только труд,
Сады Болгарии — то гневный зов
Так пусть цветут Болгарии сады,
1957 |
296
* * *
Есть такие строки у Верлена,
Где поэт, беседуя с собой, С горечью клянет себя: «Презренный! Что ты сделал со своей судьбой?» . Только бы не с горьким тем вопросом
В час, когда вода холодновата,
Городская жизнь шумит бессменно,
21 октября 1959 г. |
День окончился, не начинаясь,
Он угас, как тихий огонек. Просто, на календаре меняясь, Место уступил листку листок. За окном машины снова, снова,
А душа могла б угомониться,
Лишь себе скажу я откровенно:
|
27 ноября 1959 г.
Варшава |
297
РОБЕРТ ЭЙДЕМАН
(1895-1937)
С латышского
С тобою и со звездами в беседе
Не замечал я, как бегут минуты, Как гаснут окна на домах соседних И как вагон последнего трамвая Прошел, под липами бульвара громыхая. Ну что же, если голова седеет, —
И я за то когда-то шел в сраженья,
1927 |
ПАВЕЛ АНТОКОЛЬСКИЙ
(Род. в 1896 г.)
Европа! Ты помнишь, когда
В зазубринах брега морского Твой гений был юн и раскован И строил твои города? Когда голодавшая голь
|
298
Казалось, что вся ты — собор,
Где лепятся хари на вышке, Где стонет орган, не отвыкший Беседовать с бурей с тех пор. Гул формул, таимых в уме,
Все было! И все это — вихрь...
Ты думала: только в кино
И снова голодная голь
И снова твой смертный трофей
И снова — о, горе! — Орфей
|
* * *
Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт.
Косматое море, конец путешествия, ветер — И девушка рядом. И осень. И стонущий альт Какой-то сирены, какой-то последней на свете. |
299
Мне снилось ненастье над палубным тентом, и пир,
И хлопанье пробок, и хохот друзей. И не очень Уже веселились. А все-таки сон торопил Вглядеться в него и почувствовать качество ночи! И вот уже веса и контуров мы лишены.
И чувствовал сон мой, что это его ремесло,
|
Все прошло, пролетело, пропало.
Отзвонила дурная молва. На снега Черной речки упала Запрокинутая голова. Смерть явилась и медлит до срока,
В ледяной петербургской пустыне,
Мужики, офицеры, студенты,
Над Невой, и над Невским, и дальше,
|
300
Погоди! Он еще окровавит
Императорский штаб и дворец, Отпеванье по-своему справит И хоругви расплавит в багрец. Но хоругви и свечи померкли,
Длинный ящик прикручен к полозьям,
В страшном городе, в горнице тесной,
Взыскан смолоду гневом монаршим,
Впереди ни пощады, ни льготы,
|
Встань, Прометей, комбинезон надень.
Возьми кресало гроз высокогорных! Горит багряный жар в кузнечных горнах. Твой тридцативековый трудодень. Встань, Леонардо, свет зажги в ночи.
|
301
Встань, Чаплин! Встань, Эйнштейн!
Встань, Пикассо! Встань, Следующий! Всем пора родиться! А вы, глупцы, хранители традиций, Попавшие как белки в колесо, Не принимайте чрезвычайных мер,
Все брезжит, брызжет, движется, тетет
|
Гроза прошла. Пылали георгины
Под семицветной радужной дугой. Он вышел в сад и в мокрых комьях глины То яблоко пошевелил ногой. В его глазах, как некое виденье,
Так вот она, разгадка! Вот что значит
И в ту же ночь, когда все в мире спало
Да! Так он и доложит, не заботясь
|
302
И день пришел. Латынь его сухая
О гравитации небесных тел Раскатывалась, грубо громыхая. Он людям досказал все, что хотел. И высоченный лоб и губы вытер
О всеблагом зиждителе вселенной,
И вдруг, осклабясь сморщенным и дряблым
Но, боже милосердный, что за ветер
|
Геннадию Фишу
В моей комнате, краской и лаком блестя, |
Школьный глобус гостит, как чужое дитя.
Он стоит, на косую насаженный ось, И летит сквозь пространство и время и сквозь Неоглядную даль, непроглядную тьму, Почему я смотрю на него — не пойму. Школьный глобус, — нехитрая, кажется, вещь.
|
303
Еще сини моря, и пустыни желты,
И коричневых гор различимы хребты. Различима еще и сверкает огнем Вся Европа, бессонная ночью, как днем, Вся вмещенная в миг, воплощенная в миф, Красотою своей мудрецов истомив, финикийская девочка дышит пока И целует могучую морду быка, Средиземным седым омываемая, Обожаемая, не чужая — моя! Школьный глобус! Он школьным пособием был, Но прямое свое назначенье забыл. И завыл, зарыдал на короткой волне, Телеграфным столбом загудел в вышине: — Люди! Два с половиной мильярда людей,
|
Пусть падают на пол стаканы
Хмельные и жуток оскал Кривых балаганных зеркал. Пусть бронзовые истуканы С гранитных срываются скал! Все сделано до половины.
Да, мы!
|
304
Кто этого пойла пригубил,
Тот призван в бессмертную рать. Мы живы. Нам рано на убыль. Мы — Хлебников, Скрябин и Врубель, И мы не хотим умирать! А все, что росло, распирая
Что жгло нескончаемым горем
Да, мы!
|
Был жаркий день, как первый день творенья.
В осколках жидких солнечных зеркал, Куда ни глянь, по водяной арене Пузырился нарзан и зной сверкал. Нагое солнце, как дикарь оскалясь,
И в этом газированном сиянье,
|
305
Тогда мне не хватило бы вселенной,
Пяти материков и всех морей, Чтоб выразить бесстрашно и смиренно Свою любовь к единственной моей. |
* * *
Словами черными, как черный хлеб и жалость,
Я говорю с тобой, — пускай в последний раз! Любовь жила и жгла, божилась и держалась. Служила, как могла, боялась общих фраз. Все было тяжело и странно: ни уюта,
Но мы достаточно подметок износили,
И я живу с тобой и стареюсь от груза
|
* * *
Поэзия! Я лгать тебе не вправе
И не хочу. Ты это знаешь? |
— Да. |
Пускай же в прочно кованной оправе
Ничто, ничто не сгинет без следа, — Ни действенный глагол, ни междометье, Ни беглый стих, ни карандашный штрих, Едва заметный в явственной примете, Ни скрытый отклик, ни открытый крик. |
306
Все, как умел, я рассказал про Зою.
И, в зеркалах твоих отражена, Она сроднится с ветром и грозою — Всегда невеста, никогда жена. И если я так бедственно тоскую,
И за руку возьми ее...
Поэзия! Ты не страна.
Январь — март 1969 г. |
КОНДРАТ КРАПИВА
(Род. в 1896 г.)
С белорусского
Раз из больницы — в шлепанцах, в халате —
Сбежала женщина одна... Тут надобно заметить кстати, Что чуть не с детских лет она Усердно поклонялась модам, Причем — все увлеченней с каждым годом. |
307
Свихнувшись в увлеченье той,
Попала в сумасшедший дом. И вот покинула лечучрежденье это. А было, между прочим, лето. Махнув через забор, шагая все вперед, Пришла несчастная в какой-то огород — И со старанием, с любовью Взялась там уснащать копну своих волоо И луком, и укропом, и морковью — Всем, что на грядках разрослось... Потом, в халате нараспашку, Она по улице пошла, как королева... Посмотришь — просто жаль бедняжку! Однако следом, справа, слева Бежали ротозеи, лоботрясы, — Десятка три. Хихикали, точили лясы: — Что делается, а?.. Ты посмотри!.. — А франт какой-то, говорят, Нашел весьма пикантным тот наряд, Промолвив: — Очень, очень мило!.. — Про это модницы узнали, как на грех, Вы представляете, что было?! На платьях понаделали прорех, Отверстий, вырезов, распорок И спереди и сзади — штук по сорок. Напропалую, без оглядки Работали служительницы мод... Глядь, в волосах уже не грядки, Не огород, А многополье — по такой системе: Картофель украшал собою темя, Виски — различный прочий корнеплод, Ячмень шумел под ветром на макушке, И на затылке — заросли петрушки... А для чего, простясь с покоем, Франтихи на мученья эти шли? Да чтоб шмели вокруг гудели роем (Ну, разумеется, двуногие шмели). Я думаю, и сами вы поймете, О чем я в басне речь веду. Конечно, не о севообороте!.. |
308
Я тех имею тут в виду,
Кто следует за модой слепо, Как ни была б она нелепа. Да, адресуюсь я и к женщинам при этом... Но больше — к молодым поэтам. 1926 |
В ночном пасутся лошади у нас
С весны чуть не до первого мороза... И как-то раз В рассветный час С Кобылою из одного колхоза Столкнулся Заяц около куста. Аж задрожал от носа до хвоста! Нет, не со страху: очень уж ему Пришлась по вкусу пегая Кобыла. Да и она его как будто полюбила — За что, и сам я не пойму... Однако Заяц после этой встречи Стал намекать, хвалиться в каждой речи, Что было там не просто, мол, свиданье, А... форменное бракосочетанье. Поднимет Зайца на смех кто-нибудь, А Заяц — гневно: — Протестую! Я вам сумею рты заткнуть! Увидите! Союз наш не впустую!.. — И впрямь, у пегой через год — Приплод: Буланый жеребенок-сосунок. От счастья под собою ног Не чуя, Наш Заяц-папа мчит к знакомым и к родным: — Пошли! Наследника вам показать хочу я! — И зайцы не смеются уж над ним, Смекают: «Хвастал, видно, неспроста!..» Сбежались все. И вот из-за куста Родитель гордый, потирая лапы, Им на сынка кивает: — Чем не я? Моя косинка, шустрость в нем моя, И хвост короткий, куцый, как у папы. |
309
Так вот: чтоб впредь вы чушь в мой адрес не мололи.
Кого мне полюбить? Слониху, что ли? — Валяй! — шумит братва. — Давно пора! Качать разбойника! Ура! Ай, Заяц! Ну подлец! Ну молодец! Он охмурит, кого захочет!.. — Но тут поблизости колхозный Жеребец Как вдруг заржет, как загогочет, — И длинноухие, кто в поле, кто в кусты, С «папашей» вместе дали лататы. Добавлю к басне, что она Тех личностей касается, Претензий у кого хватило б на слона, Заслуг же — меньше, чем у зайца. 1935 |
Намерясь разработать ряд вопросов,
Надеясь истину в скитаньях обрести, По белу свету брел Философ. Брел, брел — и сбился вдруг с пути: Хотел к деревне выйти напрямки, А вышел к берегу реки. Ну надо ж этакой случиться неудаче! Видны дома, дымки видны. Доносится и запах — не иначе Пекут блины (Был к запахам в тот миг Философ чуток, Поскольку голодал уж больше суток), Но вот беда: И там и сям — вода. В какую сторону здесь ближе к переходу?.. Тут окунул Философ палец в воду И с мыслью: «Не прошляпить бы блины», — Стал стаскивать штаны. Разделся. Но себе мыслитель верен! В штанах он или без штанов, — Порассуждать всегда готов: «Плыть или же не плыть?.. Конечно, я намерен Постичь умом любую глубину, Однако здесь вода... мутна и неприятна. |
310
Допустим, я в нее нырну,
Но вынырну ль обратно? Нет, эта глубь, по видимости всей, Не для философов, а лишь для карасей!..» Раздумий цепь была бы длинной, Но тут раздался рев ослиный: Невдалеке Осел трусил к реке. Вот спрыгнул в воду он и храбро — на середку (Где речка, надо думать, глубока), Там промочил водицей глотку И ну хвостом кропить бока... Философ, онемев, глядит недоуменно: Так вот какая здесь река! Вся глубина — Ослу лишь по колено. С произведеньем встретившись туманным, Бго сравнить подчас мы склонны с океаном, Хоть не от глуби в нем не видим дна, А оттого, что там — лишь муть одна. 1963 |
МОИСЕЙ КУЛЬБАК
(1896-1940)
С еврейского
Мой дед из Кобыльников носит кожух обветшалый,
Еврей с топором и лошадкой, — обычный мужик. Шестнадцать дядьев и отец мой, еще не старик, — Простые евреи, евреи простые, как скалы. Плоты они гонят и сыростью пахнут речной.
Мой дед, — еле-еле на печь он влезает, мой дед,
|
311
Плывет царица Савская — луна,
Прохладные струятся покрывала — Сны синевы, небесный отблеск сна.., И приглушенный, слабый лунный свет
И шевелится мягкий лунный луч,
Плывет царица Савская — луна,
|
Вечно, вечно, вечно звуки ткут и краски
Мелодию прихода и ухода, И вечно светят звезды небосвода... Везде, где человек стоял, — там череп
Восходит к небу легкое дыханье
Прошлась по миру тихая улыбка
Вечно, вечно, вечно звуки ткут и краски
|
312
* * *
Плеча коснулся — вздрогнула в ответ,
И тихий бледный лик ко мне уж обращен; Как будто чашечки японской слышу звон, И, оглушен, вдыхаю тонкий свет. К запястью белому склоняюсь в тишине,
|
НИГЕР (ИВАН ДЖАНАЕВ)
(1896-1947)
С осетинского
* * *
День за днем уходит время,
Все короче жизни нить... Так случается со всеми, Только стоит ли грустить? Погляди: в углу старуха —
Но в кроватке возле бабки
Он игрой веселой занят,
Крепнет жизни новой завязь,
|
313
Видать — дуб стоит столетний,
Ствол насквозь прогнил давни... Старику что полдень летний, Что коровы — все одно. Но по вечному закону
Зерна крупные пшеницы,
Ну, да что — и так все ясно:
1938 |
НИКОЛАЙ ТИХОНОВ
(Род. в 1896 г.)
Ночь без луны крутом светила,
Пожаром в тишине грозя, Ты помнишь все, что с нами было, Чего забыть уже нельзя: Наш тесный круг, наш смех открытый,
Как шел ночами, колыхаясь,
|
314
Одних в горящем поле спешил,
Другим замедлил клич: пора! Но многие сердца утешил Блеск боевого серебра. Былое заключено в книги,
Еще насмешка не устала
1917 |
* * *
Праздничный, веселый, бесноватый,
С марсиавской жаждою творить, Вижу я, что небо небогато, Но про землю стоит говорить. Даже породниться с нею стоит,
Так живу, а если жить устану,
Пусть найдут в законах трибуналов
1919—1921 |
315
* * *
Огонь, веревка, пуля и топор,
Как слуги, кланялись и шли за нами, И в каждой капле спал потоп, Сквозь малый камень прорастали горы, И в прутике, раздавленном ногою, Шумели чернорукие леса. Неправда с нами ела и пила,
1919—1921 |
Катятся звезды, к алмазу алмаз,
В кипарисовых рощах ветер затих, Винтовка, подсумок, противогаз И хлеба — фунт на троих. Тонким кружевом голубым
«Красным полкам —
За море, за горы, за звезды спор,
Но мертвые, прежде чем упасть,
|
316
За нами ведь дети без глаз, без ног,
Дети большой беды, За нами — города на обломках дорог, Где ни хлеба, ни огня, ни воды. За горами же солнце, и отдых, и рай,
И когда луна за облака
Дельфины играли вдали,
Мы легли под деревья, под камни, в траву,
Нам снилось, если сто лет прожить —
1921—1924 |
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица. «Команда, во фронт! Офицеры, вперед!» Сухими шагами командир идет. И слова равняются в полный рост:
|
317
У кого жена, дети, брат —
Пишите, мы не придем назад. Зато будет знатный кегельбан».
А самый дерзкий и молодой
«Не все ли равно, — сказал он, — где?
Адмиральским ушам простукал рассвет:
Гвозди б делать из этих людей:
1921—1924 |
* * *
Вот птица — нет ее свежей —
Оттенков пепельного дыма, — Породы башенных стрижей, Чья быстрота неповторима. Летит, нигде не отдохнув,
Уж небо стало зеленей.
Но там, где серого гнезда
И плачет птица, огорчив
|
318
Так, европеец, удалясь
От той земли, что звалась детством, Ты вспомнишь вдруг былую связь И чувств потерянных соседство. Преодолев и ночь и дождь
1935 |
* * *
Как след весла, от берега ушедший,
Как телеграфной рокоты струны, Как птичий крик, гортанный, сумасшедший, Прощающийся с нами до весны, Как радио, которых не услышат,
Но это все одной печали росчерк,
Я говорю о мужестве разлуки,
Но ты, моя чудесная тревога,
1937—1940 |
319
* * *
Крутой тропою — не ленись —
К лесам Таврарским подымись, Взгляни в открывшуюся высь, — И ты увидишь наяву Не снившуюся синеву. Не позабыть, пока живу,
Перед такою синевой
1938—1940 |
Спит городок
Спокойно, как сурок. И дождь сейчас успет, На крышах бронзовея; Спит лодок белый флот И мертвый лев Тезея, Спит глобус-великан, Услада ротозея, Спят мыши в глобусе, Почтовый синий ящик, Места в автобусе И старых лип образчик, — Все спит в оцепенении одном, И даже вы — меняя сон за сном. А я зато в каком-то чудном гуле У темных снов стою на карауле И слушаю: какая в мире тишь. ...Вторую ночь уже горит Париж! 1940 |
320
Б. М. Бабаев.
Ферганский канал. 1969
Петровой волей сотворен
И светом ленинским означен — В труды по горло погружен, Он жил — и жить не мог иначе. Он сердцем помнил: береги
Исчезнуть пенным вихрем брызг,
И под фашистских пушек вой
1941—1943 |
Им, помнившим Днепр и Ингулец,
Так странно — как будто все снится Лежать между радостных улиц В земле придунайской столицы. Смешались в их памяти даты
И женщины в черном поспешно
|
11 Советская поэзия, т. 1
321
И юные вдовы Белграда
Над ними, рыдая, стояли, Как будто бы сердца отраду — Погибших мужей провожали. Страна приходила склоняться
Что снова в десантном отряде,
1947 |
Она стояла в двух шагах,
Та радуга двойная, Как мост на сказочных быках, Друзей соединяя. И золотистый дождь кипел
В избытке счастья облака
А гром за Гори уходил,
И этот свет все рос и рос,
1948 |
322
Сияли нам веселые подарки,
Платки и голубки, По залу шел над зыбью флагов ярких Свет голубой реки. И день и ночь струился этот зыбкий
Встал человек, — ну, как сказать короче;
«Мой друг — сторонник мира в Парагвае,
И в зале все, кто как ни называйся,
А друг держал кровавые лохмотья,
1950—1951 |
Я рад, что видел у Аттока
Могучий Инд в расцвете сил И весь размах его потока, Который эемлю веселил. И я, смотря, как дышит долгий, Пришедший с гор высокий вал, От имени могучей Волги Ему здоровья пожелал. 1951 |
11*
323
* * *
Под сосен снежным серебром,
Под пальмой Юга золотого, Из края в край, из дома в дом Проходит ленинское слово. Уже на дальних берегах,
В сердцах народных утвержден,
Где были ярость, ночь, тоска
И необъятный небосклон,
1965 |
* * *
Опять стою на мартовской поляне,
Опять весна — уж им потерян счет, И в памяти, в лесу воспоминаний, Снег оседает, тает старый лед. И рушатся, как ледяные горы,
Вновь не могу я вдоволь насмотреться
|
324
Мы с ним идем по солнечному склону,
На край полей, где, как судьба, пряма, Как будто по чужому небосклону, Прошла заката рдяная кайма. 1967—1969 |
* * *
Наш век пройдет. Откроются архивы,
И все, что было скрыто до сих пор, Все тайные, истории извивы Покажут миру славу и позор. Богов иных тогда померкнут лики,
1967—1969 |
МИХАСЬ ЧАРОТ
(1896-1938)
С белорусского
Не осенний вихрь уныло
Воет-завывает — Белорус о крае милом Грустно вапевает. В каждой песне безответной Проклинает долю, Жить не хочет в муке этой, Рвется он на волю. Песня пусть звенит сильнее О нашей недоле, Может, люди пожалеют, Дадут хлеба-соли. Эх, подачек нам не нужно, Вас просить не будем, |
325
Сгинут тучи по окружью,
Сами все добудем. Сгинут тучи, сникнут тучи, Солнце заиграет, Выйдем мы семьей могучей, Песню запевая. Пусть услышат лес и поле На всем белом свете, Что живут уже на воле Лучшей доли дети. Хватит плакать над судьбою, Брат мой, плакать хватит, Хоть смеются над тобою В твоей даже хате. Верь, настанет час-година — Смех свой враг забудет: Ему будет домовина, А мы жить все будем. 1919 |
* * *
Затихла буря, и солнце глянет
Над милым краем болот и нив, Наш край свободный к жизни встанет И миру скажет всему, что жив! Пусть стонет, плачет, пусть он томится,
Пусть их смеются и пусть не верят,
Так встань же дружно за нивы, хаты,
1922 |
326
* * *
Я в жизни радость рассыпаю
И песнями и словом — Мое ведь сердце расцветает Лучом весенним, новым. Бывает: что-нибудь коснется,
Ни друг, ни враг мой не разрушат
Бывает так, что стелют гладко,
К чему сводить мне с ними счеты,
Я в жизни радость рассыпаю
1928 |
САМУИЛ ГАЛКИН
(1897-1960)
С еврейского
* * *
Песнь моя — трепет счастливый,
Жизнь, что сияет вокруг... В снопах золотого налива — Дорогая усталость рук. |
327
Радостно землю нашу
Приветствовать славой такой, Снопы, словно полную чашу, Едва подымая рукой. Да будут большими стадами
Да прольются в земные недра
Да придут в этот мир поколенья
1928 |
Мне звезда отрадна эта
Чистотой и блеском света, Тем, что ни одно светило Свет подобный не струило, Тем, что блеск ее ночной В капле заключен одной. Мне звезда отрадна эта
Мне звезда отрадна эта
1937 |
328
Все в прежнюю, мой друг, вернется колею:
Еще не раз весна согреет кровь твою, Еще вино и хлеб вернутся на столы, Заблещет в окнах свет, тепло придет в углы, И возвратится вновь семья под кров родной. Дождемся ль только мы такого дня с тобой? Ты знаешь, как одной на свете тяжело!
Да, это я! Иль ты не узнаешь, мой друг,
Возьми мою ладонь, к губам ее прижми,
1942 |
Гете Наставник мой, певец с осанкой полубога!
И горести мои и радости — ничтожней,
|
329
Пусть никакого нет в твоем венце изъяна,
Одно всегда мой дух и волю укрепляло: Что ты, подобно мне, от самого начала, Предвидя свой конец, страшился непрестанно. Пускай мои мечты вдохновлены твоими,
1947 |
Стихия ночи не страшит меня,
Трудней преодолеть смятенье дня: Сердечных слов живое естество Слабеет пред могуществом его. Что мрак?.. Привычно прост его закон; Ты в поединок честный вовлечен, —
А властный день — попробуй одолей,
Когда ж и здесь ты одолеть сумел,
1955 |
330
Снег примять ногою жалко в этот день,
Кажется, не смеет лечь на землю тень. Ты опять о том же? Ты опять про снег —
До сих пор не мог ты, видно, передать,
Но опять ты счастья попытать готов —
Для начала только веточку сосны
На развилках вишни снег лежит гнездом,
Да на грустных гроздьях, на ветвях рябин
Только поселилась в башенках зима,
Тишину без слова передать умей.
Разве только думай, что тебе опять
Думай: «Слава жизни!» Помни, что дана
1956 |
331
ПАВЕЛ КУЧИЯК
(1897-1943)
С алтайского
Строителям Чемалъской
Оттуда, где льдами сверкают
Людская нога не ступала
От этих снегов синелицых
В дни ярких строительных буден
Рукой большевистской могучей
И новая громкая песня
|
332
ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ
(1897-1966)
С грузинского
Мрака шаль на поля упала,
Вышли из лесу тени марева. Вырывающийся из Дарьяла, Уплывает журавль в Хазарию. Вот — Иверия! Пепел пожарищ, Пенье сплавщиков, да над Курою Ивняки играют на тари, В селах лужи с увязшей луною. Освещая потемки туманные, Груды зерен блестят, как лампады. Полегли века с Чингисханами. Сказкой, мельник, меня порадуй! Спой о Картли с грустью бывалой Иль о милой, о силе чар ее... Вырывающийся из Дарьяла, Уплывает журавль л Хазарию. |
Солнце топит снег последний, розовый,
Снег тот журавлиный, Звон фиалковых колоколов мороза Трепет крайний кинул. До последнего дыханья, До последнего души движенья, Кораблем скользить ты будешь, юность, Рук моих оставив окруженье. Дай стакан, провозглашаем тост мы, Сердце дай, Потом окаменей. Треск костей услышишь в снеге позднем, |
333
В снеге журавлиной.
Журавли, поплачьте обо мне! С этим снегом молодости таять,
1926 |
(Из записной книжки)
Как из засады, вдруг пред нами
Возникла крепость Ананур И преградила путь зубцами Обрушившихся амбразур. Молчала мрачная твердыня,
|
Я смотрел в долину на рассвете.
Вдруг я понял, заглянув за склон: Эта куча домиков — Ахмети, А над ними — замок Бахтрион. Как к невесте шафера и дружки
Над лесами облака нависли,
На раздолье пастбищ необъятных
|
334
На сады тбилисские, где живы
Сказки, на тбилисские сады, На сады Тбилиси и обрывы Налетели черные дрозды. Вечерело. Небо было чисто.
|
Позже я скажу, на что похожи
Ночь, Кура и ветлы в серебре, Черный буйвол с обгоревшей кожей, Тихий шелест розы во дворе. Здесь боев промчались ураганы,
|
Тишина и сумрак голубиный
На вершинах снежного хребта, А в долине, как на дне кувшина, Шаркая, сырая духота. Город, улицы, огни, фигуры,
1928—1929 |
Лишь тебе это скажет страна твоя:
Ты пустой мечтой дни растягивал. Звал ли пляски рог — ты плясать не мог, Шел ли песни вал — не подтягивал. |
335
Твое время есть повесть юности!
Что ж твой стих умолк, словно раненый? Стих и юность — их разделить нельзя, Их одним чеканом чеканили. Если ж сердце в песке схоронил сполна,
Мы прекраснейшим только то зовем,
Все, что дышит сейчас на путях земли,
И в стихи твои просится рев, грозя, —
1930 |
* * *
Ты в сердце жаворонком песенным влетела,
С собой мерцанье утра принесла, И сердце вечным утром заблестело, И стих наполнен звоном серебра. Не над землею утро засверкало —
1936 |
* * *
Как рассказать об этом изобилье
Народных слез, о горе всей земли? Гроб Руставели девять раз разбили, Пока его к могиле принесли. |
336
Казалось, солнце и луна скончались.
Казалось, в целом мире жизни нет. Но не сдались грузины, опечалясь, И начал бесконечный путь поэт. Подняв, как знамя, красоту живую, Которая народу дорога, Над смертью, над невзгодой торжествуя, Сыны народа вышли на врага. Из уст в уста — так шло преданье это До наших дней, и внятно говорит, Что славный труд любимого поэта В пароде вечным пламенем горит. Раздуй огонь, работу начиная, Доверив стих чеканке и резьбе. Умрешь — пускай хоть капля росяная Народных слез достанется тебе. Достаточно одной слезипки малой, Чтобы ветвистой чашею ты рос, Чтобы тебя из праха поднимало Бессмертное благоуханье роз. 1938 |
Зачем туманы длинной чередой
С горы крутой Спускаются в долину? Хотят ли жажду утолить водой Или развеять старую кручину? Нет, не затем они свершают путь, — Им хочется, Покинув гору эту, К садам и випоградникам прильнуть И по следам людей Прийти к рассвету. 1939 |
337
Луна зашла, и ночь в исходе,
И бубен выбился из сил. В запасе больше нет мелодий, Пир весь их выбор истощил. Но девушка, стройней газели, Ждет, чтобы буря улеглась, И средь примолкшего веселья Затягивает мухамбаз. Усталый голос тянет ноту Упреков, жалоб и угроз, Восторгов и безумств без счету, И новых жертв, и новых слез. В напеве отзвук просьб и пыток, В нем дрожь вонзенных в сердце стрел, Он — древней неги пережиток, Которой трепет устарел. И как бы сладостно ни пахло Цветенье песни в первый раз, Звучит надтреснуто и дряхло Ее усталый пересказ. Напев кружит как одержимый, Он старше вековых чинар, И едче пламени и дыма Слепит глаза его угар. Его слова, как жар, горючи, Когда их слышит старый сад, Участье опаляет сучья, Они от жалости горят. Его ровесницы-чинары Родились в тот же самый срок, С них валится на стол от жара Лист, как спаленный мотылек. |
338
Довольно грусти и разлада!
Как ни заплакан мой платок, Я слушаю напев с досадой, Он мне и жалок и далек. Преданий путь подобен рекам, Положен песне свой предел. Не разлучайте песен с веком, Который их сложил и пел. Их постигает обмеленье, Как дно речного рукава. Меняются века и мненья, Приходят новые слова. 1939 |
Ливни вымыли леса,
Шумны и легки. На лугах горит роса, Словно светляки. В синь и зелень мир одет, Солнца блеск с утра. О небес веселый цвет! О цветов пора! О любовь, приди ко мне!.. Молодым орлом Водопад среди камней Синим бьет крылом. А когда весна уйдет Вдаль своим путем, Не расстанемся! Вперед Мы за ней пойдем! 1950 |
339
ЕГИШЕ ЧАРЕНЦ
(1897-1937)
С армянского
Тысячи ран видала ты, — увидишь опять,
Плен и обман видала ты, — увидишь опять. Как сжатый смертью урожай, тысячи тел
Как пилигрим, ветром гоним, пашню свою
Нарекаци и Шнорали, Нагаш Овнатан —
Чаренцу давшая язык, сколько певцов,
|
* * *
Я привкус солнца в языке Армении родной люблю,
И саза нашего напев, его печальный строй люблю. Люблю кроваво-красных роз огнеподобный аромат, И в танце наирянок стан, колеблемый зурной, люблю. Люблю родных небес лазурь, сиянье рек и блеск озер, И летний зной, и зимних бурь глухой многоголосый хор, И хижин неприютных мрак, затерянных в ущельях гор, И камни древних городов в дремоте вековой люблю. Где б ни был, не забуду грусть напевов наших ни на миг, Молитвой ставшие листы железописных наших книг, И как бы наших ран ожог глубоко в грудь мне ни проник, Мою отчизну, край отцов, скорбящий и святой, люблю. |
340
Для сердца, полного тоски, милей мечты на свете нет,
Кучака и Нарекаци умов светлей на свете нет, Горы древней, чем Арарат, вершин белей на свете нет, Как славы недоступной путь, Масис суровый мой люблю! 1920—1921 |
* * *
В то время
Как вы, Окровавив уста, Могли только жалобно выть, Я солнца принес пылающий диск, Чтоб в зурну ликованья Его превратить... |
* * *
Вы
Когда-нибудь Видели, Скажите, Своими глазами, слепыми и сонными, Зурну золоченую солнца, Висящую летом в зените? Внимали ли вы Ее голосу Очами вашими злыми, незрячими, Когда она, Может быть, именно вас Звала своим звоном горячим? Вы, Люди, Любовью копеечной Сердца свои плавящие весь свой век, — Вы слышали солнца огненную песню, Когда солнце — вурнач Алек? Слышали? О, вы не слышали, Нет! |
341
А я —
Ваш покорный поэт, Я — Ваш солнцетворный поэт, Поющий для вас, Слышал песнь элатозвучную эту Столько раз! Да, Я слышал, Я слышал... Она манила меня Из солнечных далей... А вы, Люди, Вы понимали эту песню огня? В знойном августе душном Я - Ваш покорный поэт, Я — Ваш солнцетворный поэт, Видел Вашу мычащую душу! О, я видел, Я видел — Ваша душа Была темным духаном, Была вывеской торгаша! Она гнулась под властью гроша. Чтобы зной вашу голову не опалил, Чтобы ваших сердец не коснулось пламя, Вы скрывали лучшее из светил Вашими Старческими руками... Горе, Горе вам, Слышите? Горе всем вам! Вам, что нежите Мякоть сердец ваших черных! |
342
Голове, что пуста, как пустой барабан,
Что за польза от песен моих Солнцетворных? Ваше черное сердце не знает, что мир Может вдруг превратиться в бурлящую реку Ликования, Если хоть раз, хоть на миг, Вы услышите высшую песню Алека! |
Вот снова,
Муза, ты со мной, Соратник, друг мой неизменный. Я слушаю тебя с тоской И радостью одновременно. Как за душевна, как проста Теперь беседа наша стала, Как удивительно чиста Печаль, что в песне зазвучала. Ты знаешь, я люблю ее, Печаль, похожую на радость, Не ноет сердце от нее, — В ней возвышающая сладость. Так путник с высоты глядит На пройденные им просторы. Он утомлен, но мирен вид, И слезы не туманят взора. Как много он успел пройти, — Когда же полднем утро стало? Он отирает пот в пути, Но даль туманом не застлало. Нам далеко идти... Но пусть, Соратник мой, товарищ верный, Прозрачной будет наша грусть, Любовь — безбрежной и безмерной! 1929 |
343
Прошедший множество земных путей и нив,
От мудрости плода вкусивший сок горчащий, Я семь заветов вам передаю своих, Певцы грядущих дней, великих дел земных И славы будущей, что станет настоящей. Вот первый мой завет — я шлю его как весть Из глубины веков для вас и ваших внуков: Слагая песнь свою, вы помните, что песнь Родится из земли, а не из слов и звуков. Вот мой второй завет — пусть каждый сохранит Его в душе и вспоминает чаще: Песнь — русло и река, она — копье и щит, Добро, бесценный дар, нам не принадлежащий. Певцы грядущего, времен извечный ход За вами следует, — итак, завет мой третий; Страну рождает век, он песне жизнь дает, Но песнь переживет и страны и столетья. И как бы ни были прекрасны времена И век ваш величав, — не пожалев усилий, Посеять вы должны такие семена, Чтобы они его на годы пережили. И знайте, нет труда милей и тяжелей, Чем пахота души. Вначале было слово, И слово было труд, усилие людей, И песня с ним была — добра первооснова. Итак, копьем души вооружась чуть свет, Трудитесь, пахари, трудитесь терпеливо, Посейте звуки здесь, на пашне прошлых лет, Во имя завтрашней благословенной нивы. И вот еще одно запомнить те должны, Кто, книгу прочитав, задумался об этом: Для песни, что грядет, заветы не нужны — И это будет пусть моим седьмым заветом. 16 февраля 1933 г. |
344
О блюдолизы жалкие!
Я трудно песни пел, с упорством их слагая,
20 сентября 1933 г. |
* * *
Твоих ночных минут
Томление и свет, Когда горит в груди Дух творчества свободный, — Не стоят ли они Всех мук твоих, и бед, И клеветы людской, Враждебной и бесплодной? 12 апреля 1934 г. |
Я памятник себе воздвиг в мой трудный век,
Когда все рушилось, что камня и металла Веками почитал прочнее человек. |
345
Я памятник себе воздвиг из вещих дум
И песен яростных, звучавших в сердце века, Как бури роковой неукротимый шум. Я в Карсе был рожден, и хоть Ирана эной
1 декабря 1934 г. |
Тому, кто любит жизнь и славит Землю нашу,
Отрадней на Земле и легче трудный путь. Когда не хочешь ты в трясине потонуть, — Ты должен жизнь любить, и славить Землю нашу, И чашу грусти пить, как пьешь веселья чашу. Не лей напрасных елее и жалобы забудь. Тому, кто любит жизнь и славит Землю нашу, Отрадней на Земле и легче трудный путь. 1921 |
Дикий наш язык и непокорный,
Мужество и сила дышат в нем, Он сияет, как маяк нагорный, Сквозь столетий мглу живым огнем. С древности глубокой мастерами
Мы затем коверкаем и душим
Ширятся душевные границы
|
346
Даже сельский говор Туманяна
Нас не может в эти дни увлечь, Но отыщем поздно или рано Самую насыщенную речь. 28 января 1933 г. |
(Рондо)
Ты — чистая любовь, мой меч, мое спасенье,
Единственный огонь во мраке трудных дней, Надежда светлая, сестра души моей. Даруемое мне тобою вдохновенье — Прибежище мое и радость жизни всей. Не расставалась ты со мной и на мгновенье, Делила все со мной по доброте своей: И раны, и цветы, и жар моих страстей, Ты — чистая любовь. Как для не энающих земных забот детей
1937 |
АЛЕКСАНДР БЕЗЫМЕНСКИЙ
(1898-1973)
Вперед, заре навстречу,
Товарищи в борьбе! Штыками и картечью Проложим путь себе. Смелей вперед, и тверже шаг,
|
Ведь сами испытали
Мы подневольный труд. Мы юности не знали В тенетах рабских пут. На душах цепь носили мы —
И, обливаясь потом,
Но этот труд в конце концов
Мы поднимаем знамя!
Чтоб труд владыкой мира стал
|
Весь мир грабастают рабочие ручищи,
Всю землю щупают, — в руках чего-то нет... — Скажи мне, Партия, скажи мне, что ты ищешь?
Один лишь маленький... а сердце задрожало.
Вчера, вчера лишь я в руках его держала,
|
348
Эй, пролетарии! Во все стучите двери!
Неужли нет его и смерть уж так права? Один лишь маленький, один билет потерян, А в боевых рядах — зияющий провал... Я слушал Партию и боль ее почуял.
Я в Партию иду. Я — сын Страны Советов.
24 января 1924 г. |
1
Низвергнута ночь.
Подымается солнце Над морем рабочих голов. Вперед, краснофлотцы, вперед, комсомольцы, На вахту грядущих веков! Вперед же по солнечным реям На фабрики, шахты, суда! По всем океанам и странам развеем Мы алое знамя труда. 2 Мы, дети заводов и моря, упорны.
|
349
3 Сгустились на западе гнета потемки,
4 Пусть сердится буря, пусть ветер неистов,
|
Я брал Париж! Я. Кровный сын России.
Я — Красной Армии солдат. Поля войны — свидетели прямые — Перед веками это подтвердят. Я брал Париж. И в этом нету чуда!
Нигде б
|
350
Спасли весь мир знамена русской славы!
На запад пяля мертвые белки, Успели сгнить от Волги до Варшавы Фашистских армий лучшие полки. Ряды врагов редели на Ла-Манше.
Я отворял парижские заставы
Я шел вперед сквозь битвы грохот адов,
И тем я горд,
Во все века грядущей светлой жизни,
1944 |
351
ВАСИЛЬ БОБИНСКИЙ
(1898-1938)
С украинского
Мы все — в неистовом разгоне,
Все — в молодом, хмельном вине. Крылатые, как птицы, кони — Летим, взметая столб огней. В нас каждый мускул просит песни,
Нам не страшны косые взоры
Как призраки безглазой ночи,
Мы гнули долго под ярмами
Но вот однажды вспыхнул разом
И сбросили сатрапов цепи,
|
352
В священном, творческом усилье
Мечты, не знающей границ, Мы развернули наши крылья, Мы овладели тайной птиц. Косматое прияло тело
Как призраки безглазой ночи,
И кто нас приневолить сможет?
Никто! Никто! Мы на свободе!
Крылатый легион кентавров —
1924 |
...приятнее и полезнее «опыт
В. И. Ленин Дело — вот что на первом месте,
|
353
12 Советская поэзия, т. 1
Беднякам, что от голода гнутся,
бунтарям, опаленным борьбой, Ты дал смысл, Ты дал цель: творить Революцию — высочайшую мысль в наиславнейшей из войн. Ты дал крылья, направил в полет великанов, бывших рабами, Ты из мертвых пустынь и болот вызвал пламя вулканной лавы, Ты, сумевший бурю взнести за безмерные дальние дали, Ты веленьем ума гениального начертал ей пути. Всюду Ты: на фронтах с партизанами, с теми, кто с незакрытыми ранами, с фосфорическим блеском в глазах банды белых рассеивал в прах. Всюду Ты: с теми, впрямь беззаветными,
Всюду Ты: в Баварии, Пруссии, Венгрии,
Всюду Ты: в Вашингтоне, в Чикаго, в Кантоне
Ты дал крылья, направил в полет
|
354
Ты веленьем ума гениального
начертал ей пути. Мы семь лет без Тебя растем, растет революция с нами. И там, где железным плечом поддержали красное знамя, и там, где огнистым мечом люди бой ведут с палачами. Нам семь лет пытались вредить заправилы Рубля мирового, мы ж семь лет не устанем твердить Твое мудрое, ясное слово: Революцию приятней творить, чем писать о ней снова!.. Да, семь лет без Тебя... Но скорбь по Тебе переплавлена в огненном тигле. В повседневной, упорной, как сталь, борьбе мы закон движенья постигли: Революции светлая хартия — генеральная линия партии! Нам пытаются вновь вредить
Дело — вот что на первом месте,
Январь 1931 г. |
355
12*
ВАСИЛИЙ КАЗИН
(Род. в 1898 г.)
В. Александровскому Бреду я домой на Пресню,
Поет он, как выше, выше
Глаза каруселью кружило,
Бреду я домой на Пресню,
1919 |
Стучу, стучу я молотком,
Верчу, верчу трубу на ломе, — И отговаривается гром И в воздухе, и в каждом доме. Кусаю ножницами я
|
356
А на дворе-то после стунс
Такая же кипит починка. Ой, сколько, сколько майских луж — Обрезков голубого цинка! Как громко по трубе капель
1919 |
Живей, рубанок, шибче шаркай,
Шушукай, пой за верстаком, Чеши тесину сталью жаркой, Стальным и жарким гребешком. Ой, вейтесь, осыпайтесь на пол
О, помнишь ли, рубанок, с нами
Я в то мгновенье острой мукой
И вот сегодня шум свиданья —
Живей, рубанок, шибче шаркай,
1920 |
357
* * *
Привычка к спичке — искорка привычки
К светилам истинным. Но спичка мне люба Не менее — и потому люба, Что чую я обличий переклички, Что чую: в маленьком обличье спички Таится мира пестрая судьба. Чирк! — и зарумянится Скрытница огня, Солнышка племянница, Солнышка родня. Деревянным запахом Полыхнет лесам, Улыбнется фабрикам, Дальним корпусам. Случается: бреду в ночном тумане, Бреду в тумане, грустно одинок, И, как ребенок, вспомнивший о маме, Я просияю и взлучусь лесами, Лесами, корпусами, небесами, А небеса и сами Взлучатся дальними мирами, — Когда нечаянно в кармане Чуть громыхнет неполный коробок. 1923 |
Автомобиль рванул, — и за спиной,
С полусемейной флотской стариной, Отбитый пылью, скрылся Севастополь... И взор — нетерпеливою струной: Скорей бы море вскинуло волной, Чтоб осрамить пред пышною страной Всей оглушительною вышиной И кипарис и тополь! Летим — и словно Крым зачах, Летим — и, словно в обручах, Мы в кряжах кружим ожиданье: Да скоро ль прянет волн качанье? |
358
Летим — и прямо на плечах
Громады скал... Коснись — и трах! Летим, поддразнивая страх, — То под горами то на горах, — И хоть бы моря дальнее мерцанье! Уже готово Крыму порицанье... Летим, летим... Резвится пыльный прах... Летим, летим — и впопыхах В пролет ворот и — ой! И — ах! Ах! — И в распахнутых глазах Пространств блистательный размах, Пространств морское восклицанье! 1926 |
На нем — ни одной из любимых.
Не встретишь ни мать, ни родню. Но есть он, чуть выцветший снимок, Который я свято храню. Взгляну ль на него ненароком Иль брошу сознательно взгляд, Вскипая в волненье глубоком, По-детски и горд я и рад. Взволнуюсь я чуда явленьем — И взгляд мой затеплит слеза: Мелькнет и засветится Ленин, Как счастье ворвавшись в глаза. Он вспыхнет, подпертый толпою, Такой весь до кепки родной, С такою фигурой простою Под древней Кремлевской стеной. Стоит он, мудрец — покоритель Врага, закрывавшего свет, Великий наш первоучитель, Провидец всех наших побед. И, глаз проницательный щуря, Следит он, как в ворях знамен Шагает Октябрьская буря, Шумит непреклонность колонн. |
359
И вздрогну я с чувством священным,
Как гляну в удачу свою, Что с ним, с дорогим, с незабвенным, Я рядом, мальчишка, стою. 1938 |
Казалось, «Радищева» странно встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой, Все громче катился обвалом печали, С народом, с повозками, берег крутой. Но даже слепая, глухая могла бы Душа ваприметить, поймать наугад: Толпясь с сарафанами, камские бабы Тут правили проводов тяжкий обряд. То плакали, сбросив объятий нескладность, То плакали в мокрых объятьях опять, Что скорбной войны беспощадная жадность Мужей их навеки собралась отнять. Как будто палимы желаньем горячим, Чтоб им посочувствовал к пристани путь, Протяжным, прощальным, рыдающим плачем Старались и берег в их горе втянуть. И берег — высокий, красный, в суглинке — Взирал, как толпа сарафанная вся Бросалась к мужьям и назад, по старинке Рвала себе волосы, в даль голося. Все ширился пропастью ров расставанья, И, пролитых слез не стирая с лица, На палубу острое буйство страданья Врывалось, стучась пассажирам в сердца. И в каждом взрывалась страшная жалость, Но как ее ни были взрывы страшны, Она виновато, беспомощно жалась К сознанию твердого долга страны. |
360
Хоть каждая к сердцу была ей кровинка,
Страна приказала: — Все мука узнай, Жизни лишись, Но нет, и суглинка, Вот эту немудрость, Врагу не отдай! 1941 |
Ну не полвека ли с тех пор?
А времени наперекор, Сквозь вихри дней кипящих, Я вижу: он вошел во двор, Стекольщик, несший ящик. И ящик стекол, стар и хром,
И не узнал я сам себя:
Со стеклами светлей светил
Во всем, чем жив я как поэт,
1957 |
361
Забыть ли ту давность, как двое,
Как двое, и даже зимой Палимые мыслью одной, Вы двинулись на боевое Служительство церкви родной. Как, пылко печась о народе,
Влекла не корысть вас, не гривна.
Как, влив их и в пушкинский гений,
1971 |
ВАСИЛИЙ ЛЕБЕДЕВ-КУМАЧ
(1898-1949)
Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда, И любят песню деревни и села, И любят песню большие города. Нам песня строить и жить помогает,
|
Шагай вперед, комсомольское племя,
Шути и пой, чтоб улыбки цвели! Мы покоряем пространство и время, Мы — молодые хозяева земли! Нам песня жить и любить помогает,
Мы все добудем, поймем и откроем:
Нам песня строить и жить помогает,
Мы можем петь и смеяться, как дети,
Нам песня жить и любить помогает,
И если враг нашу радость живую
Нам песня строить и жить помогает,
1934 |
363
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Веселый ветер, веселый ветер! Моря и горы ты обшарил все на свете И все на свете песенки слыхал. Спой нам, ветер, про дикие горы,
Кто привык за победу бороться,
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Спой нам, ветер, про чащи лесные,
Кто привык за победу бороться,
А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Спой нам, ветер, про славу и смелость,
|
364
Кто привык за победу бороться,
С нами вместе пускай запоет: Кто весел — тот смеется, Кто хочет — тот добьется, Кто ищет — тот всегда найдет! А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер,
Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали
Кто привык за победу бороться,
1937 |
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой С фашистской силой темною, С проклятою ордой! Пусть ярость благородная
Дадим отпор душителям
Не смеют крылья черные
|
365
Гнилой фашистской нечеети
Загоним пулю в лоб, Отребью человечества Сколотим крепкий гроб! Встает страна огромная,
Пусть ярость благородная
1941 |
ВЛАДИМИР СОСЮРА
(1898—1965)
С украинского
КРАСНАЯ ЗИМА
(Отрывок)
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
и музыку в саду, и поезд ровно в семь... Как позабыть тебя, родная Третья Рота!.. О вас под бег минут рассказываю всем. Работать к Сущенку на щебень мы ходили, —
Так просто нам жилось в той стороне, где зори
|
366
Ну как же Белую я позабуду Гору,
траву в росе, глаза, что изменили мне?.. В прозрачности ночной по ясному простору там вихрем я летал на добром скакуне... А волны все журчат, холодные такие,
Как Лисичанск забыть!.. Донец, и дым завода,
1921 |
Идите к нам в ряды все, кто живет борьбою,
кто солнце полюбил и на вершины гор спешит — встречать его, душою молодою провидя сквозь века зари багряный взор! Гремят осколки скал под нашими шагами...
Трепещет черный враг, на сполох бьет трусливо, —
Серп революции...
1921 |
367
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
и наша кровь лилась, и шли мы умирать. О, не напрасно, нет, сама, по доброй воле, иконки и кресты с детей снимала мать!.. Гуд на шоссе шагов... машины перебои...
И девушки идут, и жены выступают,
О, не напрасно, нет, гремели пушки в поле,
1921 |
* * *
Не возле стенки я, и кровь моя не льется,
и ветер грозовой не рвет мою шинель, — под громом и дождем бригада не сдается, и бьют броневики, и падает шрапнель. Гремят броневики!..
И мнится вновь: далекий полустанок,
Где пыль легла в бурьян, под небом Перекопа
|
368
Куда я ни пойду — далекий полустанок,
и от снаряда дым над спелой рожью лег... Так кто ж сказал, что мы в бою устанем и не настал еще свободы нашей срок?! 1922 |
* * *
Такой я нежный, такой тревожный,
моя осенняя земля! Взмывает ветер над бездорожьем, летит в поля... И волны моря бьют неумолчно
Кровавясь, пальцы дрожат... О вечер,
Такой я нежный, такой тревожный,
1923 |
В глазах лошадиных кровавые слезы, —
трамваем хребет перебило с налету. Трамвай на минуту... и вновь за работу — он дальше бежит, он звенит на морозе. Кто слышал, как стонут и плачут колеса,
И в луже вишневой, густой от мороза,
|
369
Стройна и тревожна, в буденновском шлеме,
она подошла и в упор из нагана... И очи погасли, и звякнуло стремя — а в небе снежинки, летящие пьяно... А в небе заря разлепила плакаты,
1923 |
* * *
Помню: вишни рдели и качались,
солнцем опаленные в саду. Ты сказала мне, когда прощались: — Где б ты ни был, я тебя найду. И во тьме, от мук и от истомы
Только снится, что давно минуло...
И теперь, как прежде, вишни будут
1923 |
* * *
Подымается месяц мой чистый,
подымается, смотрит в окно.
Выплывает сквозь ветви, сквозь листья все, что было забыто давно... Поцелуи и крики: «К оружью!» — расцветая, неслись с вышины, где село над болотистой лужей под зарей золотило тыны. |
370
На мою на чумазую музу
что могу я теперь променять!
Возле речки пекли кукурузу и мечтали в боях побывать. Дальше: полные стужи вагоны, только с песней нам было тепло. Дальше: море и ветер соленый, где томленье мое расцвело. Гей, ты, ветер, туман спозаранку, вам мой голос, мой взгляд и привет! И на мне уж синеет познанка, да в кармане лежит партбилет. А теперь я один. И так чисто светит месяц, несущийся в синь, и дрожат и качаются листья от его золотистой слезы. 1924 |
(Баллада)
...Кончился бой... Желто-синие клочья
снова над станцией треплют свой шелк... К пленным, столпившимся молча, сам куренной подошел... Смотрит — огнем прожигает до кости...
— Есть комсомольцы меж вами! Я знаю!..
— Вот так ребята, стройны да красивы!..
|
371
— Ну, так пощады не знать и родному
Вав не оплачет пылающий край!.. — Вышел один... и сказал куренному: — Я — комсомолец... Стреляй!.. 1927 |
Был день неясный, как спросонок.
Под крик и карканье в листве упал на землю вороненок, и я поймал его в траве. Забилась пойманная птица
И детство вспомнилось былое
Глядел безмолвно вороненок,
1938 |
Все затихло в доме к ночи.
На столе стоит вино. Декабря седые очи смотрят в синее окно. Мне глядеть не наглядеться
|
372
Он стучится, в щели дует,
бородой к стеклу прильнул. За окно, во мглу седую, я бутылку протянул. И заснеженным, крылатым
1938 |
Осенний вечер. Стынут клены.
Струится легкий полумрак. Гудок сирены отдаленный и чей-то быстрый, легкий шаг. Минулось... На висках — снежинки...
А небеса — мутней опала,
|
И поля, и мосты, и вагоны,
и протяжная песня — слышней... Терриконы мои, терриконы, пирамиды донецких степей! Где земля заждалась возрожденья,
|
373
В ваших недрах, темнея угрюмо,
закипала глухая гроза: здесь шахтерские горькие думы, подневольная, злая слеза. Это — в прошлом... А выше, над кручей,
Мы ступаем вперед непреклонно,
И стоите вы друг подле друга,
1947 |
Донетчина моя, твоих ветров дыханье
я ощущаю вновь, как прежде, как в былом, когда в лучах зари цветов благоуханье я так любил встречать над голубым Донцом. Я ощущаю мощь порыва трудового и в голосах степей, и в гомоне лесов, и музыку гудков твоих я слышу снова, Донетчина моя, бессменная любовь! Вон шахты вдалеке... Гляжу на них, гляжу я, и песнь рождается, слетает с губ моих. Пускай снега кругом, но в сердце май бушует, чуть вспомню о тебе, и в сердце — новый стих. И снова молод я, и в радужном свеченье весь мир передо мной, и счастьем полон я; я, как струна, звучу, охваченный волненьем, объятый пламенем, Донетчина моя! |
374
Полями я иду и знаю: там, под ними,
огромный дивный мир таится в глубине, и дышит, и гремит, и звонами своими еще с ребячьих лет так близок, дорог мне! И, как на крыльях, в глубь подземных коридоров мои мечты опять, вплетаясь в лад строки, летят... Летят туда, где в такт шагам шахтеров качаются, плывут, мерцают огоньки. Донетчина моя, отчизна, мать героев, твоих заводов дым как стяг в моих глазах. Ты сделала меня поэтом в гуле боя, чтоб навсегда тебя прославил я в стихах. Донетчина моя, любимая, родная, тебе все чувства я, всю жизнь отдать готов! И снова, как дитя, к тебе я приникаю, чтобы набраться сил для жизни и трудов. 1952 |
* * *
Юность — друг чернобровый, —
все поляны в цвету, я тебя на кленовом все ж догнал на мосту. И невиданным светом
1957 |
ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ
(1899—1968)
Я говорю: «пошел», «бродил»,
А ты: «пошла», «бродила». И вдруг как будто веяньем крыл Меня осенило! |
375
С тех лор прийти в себя не могу...
Все правильно, конечно, Но этим «ла» ты на каждом шагу Подчеркивала: «Я — женщина!» Мы, помню, вместе шли тогда До самого вокзала, И ты без малейшей краски стыда Опять: «пошла», «сказала». Идешь, с наивностью чистоты По-женски все спрягая. И показалось мне, что ты — Как статуя — нагая. Ты лепетала. Рядом шла. Смеялась и дышала. А я... я слышал только: «ла», «Аяла», «ала», «яла»... И я влюбился в глаголы твои, А с ними в косы, плечи! Как вы поймете без любви Всю прелесть русской речи? 1920 |
1
В рыжем лесу звериный рев:
Олень окликает коров, Другой с коронованной головой Отзывается воем на вой — И вот сквозь кусты и через ручьп На поединок летят рогачи. |
2
Важенка робко стоит бочком
За венценосным быком. Его плечи и грудь покрывает грязь, Измазав чалый окрас, И он, оскорбляя соперника басом, Дует в ноздри и водит глазом. |
376
3
И тот выходит, огромный, как лось,
Шею вдвое напруживая. До третьих сучьев поразрослось Каменное оружие. Он грезит о ней, о единственной, |
той!
Глаза залиты кровавой мечтой. |
4
В такие дни, не чуя ног,
Иди в росе по колени, В такие дни бери манок, Таящий голос оленя, И, лад его добросовестно зубря, Воинственной песнью мани изюбря. |
5
Так и было.
Костром начадив, Засели в кустарнике на ночь Охотник из гольдов, я и начдив, Некто Игорь Иваныч. Мы слушали тьму. Но забрезжил рассвет, А почему-то изюбрей нет. |
6
Охотник дунул. (Эс.) Тишина.
Дунул еще. Тишина. Без отзыва по лесам неслась Искусственная страсть. Что ж, он оглох, этот каверзный лес-то? Думали — уж но менять ли место. |
377
7
И вдруг вдалеке отозвался рев.
(В уши ударила кровь...) Мы снова — он ближе. Он там. Он тут Прямо на наш редут. Нет сомненья: на дудошный зык Шел великолепный бык. 8 Небо уже голубело вовсю.
9 И вдруг меж корней — в травяном горизонте
10—11 Олени для нас потускнели вмиг.
|
378
12
Порой остановится, взглянет грустно,
Раздраженно дернет хвостом, И снова его невесомая грузность Движется сопками в небе пустом. Рябясь от ветра, ленивый, как знамя, Он медленно шел на сближение с нами. |
13
Это ему от жителей мирных
Красные тряпочки меж ветвей, Это его в буддийских кумирнях Славят, как бога: Шан— Жен-Мет— Вэй! Это он, по преданью, огнем дымящий, Был полководцем китайских династий. |
14
Громкие галки над ним летали,
Как черные ноты рычанья его. Он был пожилым, но не стар летами — Ужель ему падать уже на стерво? Увы — все живое швыряет взадуск Пороховой тигриный запах. |
15
Он шел по склону военным шагом,
Все плечо выдвигая вперед; Он шел, высматривая по оврагам, Где какой олений народ — И в голубые струны усов Ловко цедил... изюбревый зов. |
379
16
Милый!
Умница! Он был охотник: Он применял, как и мы, манок. Рогатые дурни в десятках и сотнях Летели скрестить клинок о клинок, А он, подвывая с картавостью слабой, Целился пятизарядной лапой. |
17
Как ему, бедному, было тяжко!
Как он, должно быть, страдал, рыча: Иметь. Во рту. Призыв. Рогача — И не иметь в клыках его ляжки. Пожалуй, издавши изюбревый зык, Он первое время хватал свой язык. |
18
Так, вероятно, китайский монах,
Косу свою лаская, как девичью, Стонет... Но гольд вынимает манок. Теперь он суровей, чем давеча. Гольд выдувает возглас оленя, Тигр глянул — и нет умиленья. |
19
С минуту насквозь прожигали меня
Два золотых огня... Но вскинул винтовку товарищ Игорь, И вот уже мушка села под глаз, Ахнуло эхо! — секунда — и тигр Нехотя повалился в грязь. |
20
Но миг — и он снова пред нами, как миф,
Раскатом нас огромив, И вслед за октавой, глубокой, как Гендель Харкнув на нас горячо, Он ушел в туман. Величавой легендой. С красной лентой. Через плечо. Владивосток, 1932 |
380
Поэзия!
Не шутки ради Над рифмой бьешься взаперти, Как это делают в шараде, Чтоб только время провести. Поэзия! Не ради славы, Чью верность трудно уберечь, Ты утверждаешь величаво Свою взволнованную речь. Зачем же нужно так и этак В строке переставлять слова? Ведь не затем, чтоб напоследок Чуть-чуть кружилась голова? Нет! Горизонты не такие В глубинах слова я постиг: Свободы грозная стихия Из муки выплеснула стих! Вот почему он жил в народе. И он вовеки не умрет До той поры, пока в природе Людской не прекратится род. Бывают строфы из жемчужин, Но их недолго мы храним: Тогда лишь стих народу нужен, Когда и дышит вместе с ним! Он шел с толпой на баррикады. Его ссылали, как борца. Он звал рабочие бригады На штурмы Зимнего дворца. И вновь над ним шумят знамена — И, вырастая под огнем, Он окликает поименно Бойцов, тоскующих о нем. |
381
Поэзия!
Ты — служба крови! Так перелей себя в других Во имя жизни и здоровья Твоих сограждан дорогих. Пускай им грезится победа В пылу труда, в дыму войны. И ходит в жилах мощь поэта, Неся дыхание волны. Действующая армия, 1941 |
Я часто думаю: красивая ли ты?
Не знаю, но краса с тобою не сравнится! В тебе есть то, что выше красоты, Что лишь угадывается и снится. |
Пять миллионов душ в Москве,
И где-то меж ними одна. Площадь. Парк. Улица. Сквер. Она? Нет, не она. Сколько почтамтов! Сколько аптек! И всюду люди, народ... Пять миллионов в Москве человек. Кто ее тут найдет? Случай! Ты был мне всегда как брат. Еще хоть раз помоги! Сретенка. Трубная. Пушкин. Арбат. Шаги, шаги, шаги. |
382
Иду, шепчу колдовские слова.
Магические, как встарь. Отдай мне ее! Ты слышишь, Москва? Выбрось, как море янтарь! |
Имя твое шепчу неустанно,
Шепчу неустанно имя твое. Магнитной волной через воды и страны Летит иностранное имя твое. Быть может, Алиса, за чашкою кофе Сидишь ты в кругу веселых людей, А я всей болью дымящейся крови Тяну твою душу, как чародей. И вдруг изумленно бледнеют лица: Все тот же камин. Электрический свет. Синяя чашка еще дымится, А человека за нею нет... Ты снова со мной. За строфою-решеткой, Как будто бы я с колдунами знаком, Не облик, не образ, а явственно, четко — Дыханье, пахнущее молоком. Теперь ты навеки со мной, недотрога! Постигнет ли твой Болеслав или Стах, Что ты не придешь? Ты осталась в стихах. Для жизни мало, для смерти много. |
Так и буду жить.
Один меж прочих. А со мной отныне на года Вечное круженье этих строчек И глухонемое «никогда». |
383
МИШШИ СЕСПЕЛЬ
(1899-1922)
С чувашского
* * *
Далеко в поле желтый зной
Играет с нивой золотой: То хлынет на нее волной, То пронесется стороной... Нет, то не зной в высокой ржи, То радость в солнечный зенит Рванулась прямо из души И, как струна, звенит, звенит... Душа запела! Что же с ней — Красавицу ль увидел я, Иль небо стало вдруг синей? Нет... Ожила земля моя! В леса, в поля и в каждый лог, В село и в каждую избу Дыханье новое вошло И новую сулит судьбу. Как не звенеть душе моей? В ней гусли, жаворонки в ней. Как сердцу скажешь: «Не гори»? В нем солнца жар, в нем свет зари. О свежий ветер! Вей смелей И будоражь чувашский край! Былое горе в прах развей, Вдохни отвагу, силу дай. Ты, сердце, пой бодрей, играй! Пусть в жилах кровь горит огнем, Как зной над нивой жарким днем! Гори, как солнце, кровь, пылай! Во мне стучит мильон сердец. Я не один. Я сам — мильон, Мильон чувашей, — я певец. Мильоном стих мой повторен! 1921 |
384
Ш. Мангасаров.
У речки. 1933
ПАЙРАВ СУЛАЙМОНИ
(1899—1933)
С таджикского
Создатель моего творенья — перо мое,
Наперсник верный откровенья — перо мое. Я разума и сердца тайны ему открыл.
Пока Вселенная не рухнет — я не умру,
Пускай, сойдя во мрак могильный, умолкну я,
Молчанье — это смерть, но в песне я буду жить.
Копьем пишу, кинжалом острым, — враг, берегись!
Каламов алых я соратник и ученик.
Бухара, 1920 |
Не страшен мир, земной и небесный, ведь ты со мной: |
ты — судьба! |
Но искре солнца нет дел до тусклой пыли земной, о судьба!
У преданных воле твоей ни рассудка, ни трезвости нет. Безумцы лишились всего и пленились тобой: ты судьба! Нет кубка, что в честь не наполнят твою до самых краев. Рубашки свои разорвали от страсти хмельной, о судьба! Надежда, терпенье—вот зелье целебное тем, кто влюблен. 13 Советская поэвия, т. i |
385
Пылинку возьмет у тебя и прозреет слепой, о судьба!
Не каждый влюблен, кто бее смысла твердит и твердит |
о любви. |
Не каждый наденет наряд этой страсти святой, о судьба!
Невеждам скажите, что Хызра источник нигде не найдут. Чистейшая влага вина — это холод и зной, о судьба! Твои убежденья, аскет, лишь нелепость и вздор, — ты пойми, Что ищешь на небе—хранится землею одной, о судьба! Доколе ты будешь, скажи, нам любовь и вино запрещать? Пайрав — ценитель вина! Что опий? Лишь горький настой, |
о судьба!
Бухара, 1921 |
АЛЕКСЕЙ СУРКОВ
(Род. в 1899 г.)
Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика.
Не воспитанный с детства в охотничьих играх, Мой герой не ходил за Чукотку на котика И не целился в глаз полосатого тигра. И норд-ост не трепал его пышные волосы
Словом — личность по части экзотики куцая,
Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный,
|
386
Он учился в огне, под знаменами рваными,
В боевой суматохе походных становий, Чтобы, строя заводы, орудуя планами, И винтовку и сердце держать наготове. И совсем не беда, что. густая романтика
1929 |
По военной дороге
Шел в грозе и тревоге Боевой восемнадцатый год. Были сборы недолги, От Кубани и Волги Мы коней поднимали в поход. Среди зноя и пыли
На Дону и в Замостье
Если в край наш спокойный
|
1935
13* |
387
Стелются черные тучи,
Молнии в небе снуют, В облаке пыли летучей Трубы тревогу поют. С бандой фашистов сразиться Смелых отчизна зовет. Смелого пуля боится, Смелого штык не берет. Ринулись ввысь самолеты,
Славой бессмертной покроем
22 июня 1941 г. |
* * *
Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой. Человеку было двадцать лет. Над лесным ручьем он дал обет: Беспощадно, яростно казнить Тех убийц, что рвутся на восток Кто его посмеет обвинить, Если будет он в бою жесток? Западный фронт, 1941 |
388
* * *
Вот бомбами разметанная гать,
Подбитых танков черная стена. От этой гати покатилась вспять Немецкая железная волна. Здесь втоптаны в сугробы, в целину
Мы в песнях для потомства сбережем
Под Москвой, 1941 |
* * *
Софье Кревс Бьется в тесной печурке огонь.
Про тебя мне шептали кусты
Ты сейчас далеко-далеко.
Пой, гармоника, вьюге назло,
1941 |
389
Видно, уж нам дорога такая —
Жить на земле от войны к войне. Плещет речушка, у ног протекая, Ласточки гнезда вьют на стене. В золоте полдня сосен верхушки,
Кто запретит в этот полдень кричать им?
Пусть с тишиной наши судьбы в разладе, —
Пусть наше время жестоко и дико, —
Западный фронт, 1942 |
Сгущаются ночные тени.
Не сесть и не разжечь костра. В душе обида поражений Еще свежа, еще остра. Мы слишком долго отступали Сквозь этот черный, страшный год. И кровь друзей, что в битвах пали, Сердца стыдом и болью жжет. |
390
Путем от Прута и от Буга
Нас на восток гнала гроза. Ну как мы взглянем друг на друга? Как глянем родине в глаза? На всем пути дымятся хаты,
Пора! Уже в донских станицах
За то, что нам всего дороже,
Пора! Бестрепетно и смело
На Дону, 1942 |
* * *
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну. На четвертой войне, с восемнадцати лет, Я солдатскую лямку тяну. Череда лихолетий текла надо мной, От полночных пожаров красна. Не видал я, как юность прошла стороной, Как легла на виски седина. И от пуль невредим, и жарой не палим, Прохожу я по кромке огня. Видно, мать непомерным страданьем своим Откупила у смерти меня. Испытало нас время свинцом и огнем. Стали нервы железу под стать. Победим. И вернемся. И радость вернем. |
391
И сумеем за все наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны Про счастливый и солнечный край. После долгих ненастий недружной весны Ждет и нас ослепительный май. Под Ржевом, 1942 |
Когда по окопам прошла перекличка,
Когда мы за чаем беседу вели, Порхнула хохлатая серая птичка Над кромкой ничьей, одичалой земли. На ближней раките листву колыхнула,
Просторно вдохнули солдатские груди
И самый старейший из нашего круга
Москва, 1943 |
Где трава от росы и от крови сырая,
Где зрачки пулеметов свирепо глядят, В полный рост, над окопом переднего края. Поднялся победитель-солдат. Сердце билось о ребра прерывисто, часто.
|
392
И в душе, тосковавшей по свету и ласке,
Ожил радости прежний певучий поток. И нагнулся солдат и к простреленной каске Осторожно приладил цветок. Снова ожили в памяти были живые —
Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
1945 |
Над лесом ранняя осень простерла
Крыло холодной зари. Гнев огненным комом стоит у горла И требует: — Говори! Приспело время, гневной и горькой, Взять правде свои права. В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке Пусть слышат эти слова. Еще поля лежат в запустенье, Не высохли слезы вдов, А землю опять накрывают тени Одетых в траур годов. Словесный лом атлантических хартий Гниет на дне сундука. И снова жадно шарит по карте В стальной перчатке рука. С трибун лицемеры клянут захваты, Сулят и мир и любовь. Но после войны ушли в дипломаты Начальники их штабов. И возлюбили их генералы В посольских дворцах уют. Пейзажи Камчатки, Баку, Урала Опять им спать не дают. |
393
Запасы атомных бомб в избытке
Расставлены напоказ. И головы подняли недобитки Восточных и северных рас. Все злее становятся и наглее Писанья ученой тли, Чьи предки замучили Галилея, Джордано Бруно сожгли. И ложь нависает смрадным туманом У мира над головой. И слышен все громче за океаном Вчерашний берлинский вой. С холопским усердием лжец ретивый Анафеме предает Тебя, героический, миролюбивый, Родной советский народ. Когда из пепла, руин и разора Свой дом поднимаешь ты, Тебя клеймит стоязыкая свора Потоками клеветы. И мы этот сдобренный словом божьим Горячечный, злобный бред Оставить на совести их не можем — У них ведь совести нет, И не на что ставить пробу и пломбы... Они от своих щедрот Пихают кукиш атомной бомбы Голодной Европе в рот. Бряцая оружием, сея страхи, Грозя растоптать и сжечь, Они под шумок сдирают рубахи У ближних с костлявых плеч. Шантаж называя долгом высоким, Обман громоздя на обман, Они выжимают последние соки Из обескровленных стран. Приятно щекочет их обонянье Кровавый запах войны... Но на крушенье их планы заранее Историей обречены. Недавней войны кровавая рана Не даст нам беду проспать. И в недрах земли не хватит урана, Чтоб двинуть историю вспять. |
394
Я вижу над их бесславным закатом
Свободных народов суд. Ни доллар, ни ложь, ни разбуженный атом От кары их не спасут. Пока не взревели глотки орудий И стены не пали ниц, Возвысьте голос, честные люди, Сорвите маски с убийц! 1947 |
ЮХАН СЮТИСТЕ
(1899-1945)
С эстонского
1
Ворота настежь пред тобою,
ведут в минувший век, назад. Вокруг сверкает желтизною октябрьского дня наряд. Над сжатым полем воздух скован,
Сквозь снегопад равнин России
Лишь, промелькнет село порою
Ты ширью дышишь, мчатся быстро
|
395
Равнину застят ночи тени,
и вихри взметены уже, — как тайной силы порожденье видения в твоей душе. Горят глаза во мгле метели,
Не видно месяца в тумане.
И над пустынною землею,
Поник ямщик, затрясся весь он,
2 Цыгане в таборе молдавском —
Над волжской далью серебристой
То месть Дубровского взметенным
|
396
Потом встает Урал мятежный,
летит лавина казаков. Киргиза тень в степи безбрежной крадется по следам врагов. Проспекты в толпах, спешка та же,
Становится угрюмым, черным
Тогда, дробя куски гранита,
И сквозь удары ветровые
И ветер, туч несущий стаи,
Дрожь по опушкам пробежала,
3 Все, что и дорого и свято,
|
Ведь гений торжество живого
своим запечатлел трудом. К сердцам причаливает слово и продолжает путь, как гром. Лавину напряженье рушит
И что гнетущей ложью было,
Но в чистых волнах грязь таится
Молчанье Севера над нами,
Уходит в вечность, плавно тая,
Порыв стремительно, и круто,
Ты, этой подчиняясь власти,
Познав природу, вдохновенье,
(1937) |
398
* * *
Пора проснуться! Слов слабеет сила,
неволя гасит мысли в голове. Когда я начал, со щита светила одна любовь. Теперь их стало две. И первая — головка золотая, единственная — вдохновляла стих, со мною шла во тьме, не угасая, когда я был отторгнут от живых. Вторая — жизнь народа, все былое, грядущее зажгла в моей крови. Теперь со мной сияние двойное — родные сестры, близнецы любви. Одна меняется с моей судьбою, другой в стихах дано бессмертье мною. 1943—1945 |
НИКОЛАЙ УШАКОВ
(1899—1973)
Разъезд,
товарная, таможня... И убегает под откос за будкой железнодорожной в дыму весеннем абрикос, еще не зелен, только розов. И здесь,
|
399
В депо трезвон
и гром починок, а в решето больших окон прозрачным золотом тычинок дымится розовый циклон. И на извозчичьем дворе
1926 |
1 Зима любви на выручку —
|
400
И губы в гоголь-моголе,
и говорит сосед: — Транжирочка, не много ли? — И снова снег и свет. 2 А дед кусать привык усы,
3 Меж тем за антресолями
Бескормицей встревоженный
|
Под ватниками курятся
в палатах ледяных сыпного и recurrens'a1 грязца и прелый дых. За стройками амбарными у фосфорной реки в снегах чусоснабармами гремят грузовики. Метелица не ленится
4 Московская транжирочка,
|
1 Recurrens — возвратный тиф (лат.).
402
5 А там нарпит и дом
1927 |
Пока владеют формой руки,
пока твой опыт не иссяк, на яростном гончарном круге верти вселенной так и сяк. Мир незакончен и неточен, — поставь его на пьедестал и надавай ему пощечин, чтоб он из глины мыслью стал. 1935 |
Ах, уж эти мне дворяне!
Ах, уж эти короли! — Девочку мою в Руане осудили и сожгли. |
403
Эти башни!..
Эти пушки!.. Ах, зачем, зачем, зачем маленькой моей простушке шел ее железный шлем. Я был тоже юн и ловок,
Жизнь до самого скончанья
1963 |
Ножничками черными своими
подстригала ласточка траву и меня спросила: — Ваше имя? Своего я вам не назову. По всему за ней бежал я миру; не нагнал, но это — ничего: полетела ласточка к Шекспиру, — жду, когда вернется от него. 1968 |
404
СТЕПАН ЩИПАЧЕВ
(Род. в 1899 г.)
* * *
Любовью дорожить умейте,
с годами дорожить вдвойне. Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне. Все будет: слякоть и пороша. Ведь вместе надо жизнь прожить. Любовь с хорошей песней схожа, а песню не легко сложить. 1939 |
* * *
Пускай умру, пускай летят года,
пускай я прахом стану навсегда. Полями девушка пойдет босая.
1940 |
Марии Петровых Где березняк, рябой и редкий,
1940 |
405
* * *
Как хочешь это назови.
Друг другу стали мы дороже, заботливей, нежней в любви, но почему я так тревожен? Стал придавать значенье снам, порой задумаюсь, мрачнея... Уж, видно, — чем любовь сильнее, тем за нее страшнее нам. 1944 |
* * *
Ты со мной — и каждый миг мне дорог.
Может, впереди у нас года, но придет разлука, за которой не бывает встречи никогда. Только звезды в чей-то час свиданья будут так же лить свой тихий свет. Где тогда в холодном мирозданье, милый друг, я отыщу твой след? 1944 |
* * *
Ты порой целуешь ту, порою — эту
в папиросном голубом дыму. Может быть, в упреках толку нету, да читать мораль и не к лицу поэту, — только страшно стариться тому, кто любовь, как мелкую монету, раздавал, не зная сам кому. 1944 |
Я да соседка за стеной,
во всей квартире — только двое, а ветер в поздний час ночной то вдруг засвищет, то завоет. |
406
Вот в комнате моей, вздохнув,
он ищет в темноте опору, он ходит, двери распахнув, по кухне и по коридору, он звонкую посуду бьет и створкой хлопает, задорен. Соседка, слышу я, встает, в испуге голос подает, — и вот — мы оба в коридоре. И я не знаю (все жилье насквозь пробрало сквозняками), как руки теплые ее с моими встретились руками. В продутой ветром темноте она легка, полуодета. Где дверь на кухню? Створка где? Стоим, не зажигая света. А ветер, северный, седой, шумит, свистит в подзвездном мире, и мы с соседкой молодой в такую ночь одни в квартире. 1944 |
* * *
Себя не видят синие просторы,
и, в вечном холоде, светлы, чисты, себя не видят снеговые горы, цветок своей не видит красоты. И сладко знать, идешь ли ты лесами,
1945 |
Где к скалам жмутся тени,
как овцы от жары, он вырвался, весь в пене, из каменной горы. |
407
Бежит — дитя природы —
студеный ключ в сады, в поля и огороды, и сладок звук воды. Спроси туркмена: так ли? Чтоб знал удачу труд, глубокий ключ до капли в колхозах разберут. Ячмень, поспевший к сроку, колышется, усат, и тень через дорогу кладет широкий сад. Земля жаре не рада, суха и горяча, но в гроздьях винограда есть холодок ключа. Ничто не помешает, дорога далека: он путь свой продолжает в прожилках стебелька. 1948 |
Порой мне кажется:
тихи в наш громкий век мои стихи. Но были б громче —
Пускай иным не угодишь,
1962 |
408
Отчеканенный моей страной,
день, как звонкая монета, золот. Солнца лик — на стороне одной, на другой — сияют серп и молот. Я хочу, чтоб труд мой стоил
Август 1963 г. |
Известно не только якутам,
откуда зима идет. В метели, в бураны укутан Памир у звездных ворот. На дальней какой-то планете, где вряд ли гадают о нас, и там по-земному ветер снежком обдувает наст. Немыслимым было когда-то
Март 1964 г. |
От ночной росы,
от холодных звезд в холодном поту проснулся овес. |
409
Прозрачные утренние небеса
коснулись шершавых бровей овса. Ему с кукурузой дружить и к пшенице
Пускай он ростом
Он ходит под ветром! взъерошен, белес —
Недаром к нему, чтоб задор не погас,
Май 1964 г. |
Александру Яшину Изба, как изба — над крышей труба.
|
410
И, недосыпая ночи,
их надо ухватом ворочать. Расписаны ставни; бревенчаты стены. Невзрачен над крышею крестик антенны, но в тесной избе с голубого экрана шумят океаны, волнуются страны, мелькают знамена, горнисты трубят... Изба и такою узнала себя. Ей старое снится, ей новое снится. Стоит телевизор под самой божницей. Февраль 1965 г. |
Какого мненья о себе прославленный Казбек?
Высокомерен ли Эльбрус? Судить я не берусь. Когда они туманы пьют из звездного ковша, вдруг прозревая, жизнь свою читают не спеша. Холодной вечности сродни стоят, и суть проста: такими не были б они без горного хребта, когда бы их не поднял он под купол голубой, раздвинув смутный горизонт, не подпирал собой... Понять ли самому хребту, как: в смысл ни погружен, вершин (своих же) высоту, где воздух разрежён, где холоду искриться днем, где ночью спать звезде, что судят на земле о нем по этой высоте. 25 февраля 1969 г. |
411
Ах, время, помедли, помедли!
Я знаю, куда я влеком, а ты вокруг солнца петли кладешь и кладешь венком. Не счесть на земле рассветов, закатов, что будут на ней... Ах, время! Дай мудрых советов и неторопливых дней! 8—9 марта 1969 г. |
Будущее!
Ты перед глазами моими. Зульфия Тот вечер даже для мечты далек. Но вижу через даты все и сроки: над книгою склонился паренек, не правнук, нет, — потомок мой далекий. Историю штудирует юнец, то, что в веках минувших отшумело. Тот шрифт для школьника, возможно, мелок, но в нем огонь таится и свинец. В нем отвердели шелестом сады, побед народных проступают клики и просочился алый цвет звезды, что в мир принес Семнадцатый великий. Поэтов вижу. Пусть не многих чтут, пусть, как сегодня, кто-то любит позу, — они кибернетическому мозгу слова бессмертных муз не отдадут. Язык обрел всечеловечный дар: будь это в речи будничной, в хорале, в него, как пчелы со цветов нектар, народы лучшие слова собрали. В той дали дальней дорогие мне, как сквозь туман, мечта являет лица... Часы. Они привычны на стене. Как долго час на циферблате длится! Сентябрь 1974 г. |
412
АДЕЛИНА АДАЛИС
(1900-1969)
* * *
Все ближе горы понемногу,
Все глуше улицы слышны... Ложатся тени на дорогу Под первой четвертью луны. «Доверься мне, — поет природа, — И погляди по сторонам: Вот молодое время года Вновь припожаловало к нам... Как бескорыстны ветви эти, Как ветер вечера хорош!.. И жизнь ты прожила на свете, И смерть со мной переживешь». |
Человек себе еще неясен, —
Знаю это я наверняка. Человек, как дуб или как ясень, На поверхность шел изглубока... Человек — не то, что видно глазу, И не то, что чувствует рука! К самому себе пришел не сразу, — Шел, и шел, и шел издалека... |
Считается, что жизнь — удача разовая...
А вдруг — не так? А вдруг — всегда жива, С планеты на планету перебрасывая, То в рай, то в ад, людские существа? Но что теперь душе послужит меркою? |
413
Пускай микроскопический кристалл,
Пусть квантами раздаст свою энергию!.. Кто был однажды — быть не перестал. То в странствие научно-фантастическое Пускается, то вроде в волшебство Явление живое, не мистическое — Проявленное жизнью существо. Не знаю я, как делается это, Но делается, — знаю, между тем... И наша, как и прочие, планета Для некоторых — ад, другим — эдем! Быть может, для кого-нибудь спасительна, Другому — в самый раз ее корить! А бога-то на свете нет, действительно, Кого за все миры благодарить?.. |
* * *
Нет, мы не рождаемся с душой:
Жизнью вырабатываем душу. Этою поправкой небольшой Вечную иллюзию разрушу, — Страхам старины и новизны — Вымыслу о бренности — не верьте! Смертными на свет мы рождены, Чтобы зарабатывать бессмертье. ...Кто-то, глубоко во мне живущий, Знает много песен и стихов, С легкостью, лишь гениям присущей, Строки он подсказывать готов. Но, живя не по его законам, В тяжести коснея, как скала, — Все ловлю я слухом напряженным: Верно ли подсказку поняла? |
414
НАИРИ ЗАРЬЯН
(1900—1969)
С армянского
* * *
На чужом ты сгорела огне,
Мне досталась лишь горстка волы. Лишь в очах — в тайнах пепельной мглы — Тлеет искоркой грусть обо мне. Я б хотел принести тебе в дар Все неспетые песни мои И в любовном хотел забытьи Вновь раздуть эту искру в пожар. Поздно, друг... Дал я верный обет: До конца моей жизни земной Я в плену у заботы иной, И бессмертный сияет мне свет. 1939 |
* * *
Любимая, как нежен голос твой!
Мне дороги слова родимой речи. В них — ожиданье, и призыв живой, И обещание счастливой встречи. Так назови же имя «Наири», Чтоб новый смысл все звуки обрели в нем, — И дрогнет сердце... Так богатыри Дубы трепещут под весенним ливнем. Но с голосом в разладе милой речь, Суровое меня сразило слово. И я из раны острия стального Не вырву, чтобы кровью не истечь. 1939 |
415
* * *
По жесткому закону бытия
Кремнистым нашим не сойтись дорогам. К чему ж твой sob, к чему тоска моя И столько силы отдано тревогам? Живу я бурно, в звонкий рог трубя, Мне радость блещет радугой сквозь тучи. Зачем же, только назовут тебя, Я хмурю брови облаком над кручей? Люблю в веселом дружеском кругу Пересыпать живых острот каменья. Зачем же при тебе я не могу Преодолеть невольного смущенья? Смеется полдень юный, золотой Вокруг меня, не ведая печали. Зачем же ненасытною мечтой Я рвусь к твоей недостижимой дали? 1940 |
Я в сновиденье памятью ночною
Воссоздавал знакомый отчин дом: Большое небо детства надо мною Раскинулось в сиянье молодом. Со мною мать сидела, как бывало, И по-армянски бормотал ручей, И дерево мне песню напевало Весенним легким шорохом ветвей. А тонкий луч, проскальзывая в окна, Жизнь открывал мне золотым ключом. Смотрело солнце материнским оком... Весь мир был ясен, прост, как отчий дом. 1940 |
416
Ю. И. Пименов.
Новая Москва. 1937
* * *
Не знал я детства беззаботных дней
И молодости легкой без печали. Над буйным вязом юности моей Шумели бури, ствол его качали. И те цветы, которым бы цвести Под мягким солнцем юношеских весен, Цветут теперь, в мой полдень, на пути В пылающую урожаем осень. Не оттого ли и душа моя Неистова, как шумный ливень вешний? Не оттого ль так беспокоен я? В моей душе весна и утро вечны. 1941 |
(По Ксенофонту)
Когда я умру, чтоб никто не украсил
Мой прах серебром, не закутал в парчу. Не жду, не хочу ни бальзама, ни масел. Предайте земле меня — так я хочу. Кому эта доля не будет желанна — В земле раствориться, великой, святой? Она одаряет живых неустанно Щедротами, благами и красотой. Так страстно любил человека всегда я, Так сладостно быть мне частицей того, Чей цвет возвращается, смерть попирая, Чтоб рода людского явить торжество. 1943 |
* * *
Я хотел бы, чтоб имя твое звездой
Озарило новую песню мою, Чтоб весь мир грохотал, повторяя за мной, Как тебя я люблю. |
14 Советская поэзия, т. 1
417
Но в безмолвье любовь я таить обречен,
Словно вшою украденный клад. Сохраню ее зной, пока вечный сон Не погасит взгляд. И, сгорая, твой образ эвездных высот Унесу навеки с собой. Ведь страданья поэтов всегда народ Мудрой поймет душой. 1943 |
Жалею, что столько восходов
Встречал я, мой друг, без тебя. Жалею, что столько походов Не видел я рядом тебя. Весна моя, где ты плутала, Зачем ты ко мне запоздала? Жалею... А все ж в эти годы Рос тополь и без тебя! 1947 |
Я наконец нашел, о ком мечтал.
С землею небо ты соединила, И я теперь глядеть спокойно стал На звезды яркие, на женщин милых. Проспект Победы. Утром в тишине Идем, любуясь зеленью, цветеньем. И взгляд твой душу согревает мне, Заметно погрубевшую в сраженьях. Мы всюду вместе шли и впереди: Я — на фронтах, ты — в наступленье тыла. Меня твоей любовью наградила Отчизна-мать. Любовь ношу в груди. |
418
И вот на звезды и на женщин я
Смотрю без зависти, спокойным взглядом. Я рад, что давняя мечта моя — Ты — навсегда теперь со мною рядом. 1947 |
МИХАИЛ ИСАКОВСКИЙ
(1900-1973)
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону... Уходили комсомольцы На гражданскую войну. Уходили, расставались,
И родная отвечала: —
А всего сильней желаю
Он пожал подруге руку,
— Но куда же напишу я?
|
1935
14* |
419
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, На высокий берег, на крутой. Выходила, песню заводила Про степного сизого орла, Про того, которого любила. Про того, чьи письма берегла. Ой ты, песня, песенка девичья, Ты лети за ясным солнцем вслед И бойцу на дальнем погра ничье От Катюши передай привет. Пусть он вспомнит девушку простую. Пусть услышит, как она поет, Пусть он землю бережет родную, А любовь Катюша сбережет. Расцветали яблони я груши. Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, На высокий берег, на крутой. 1988 |
Я вырос в захолустной стороне,
Где мужики невесело шутили, Что ехало к ним счастье на коне, Да богачи его перехватили. Я вырос там, где мой отец и дед
Я вырос там, среди скупых полей,
|
420
Клочок земли, соха да борона —
Такой была родная сторона. И под высоким небом наших дней Я очень часто думаю о ней. Я думаю о прожитых годах,
|
1941 |
Советская Россия,
Родная ваша мать! Каким высоким словом Мне подвиг твой назвать? Какой великой славой Венчать твои дела? Какой измерить мерой — Что ты перенесла? В годину испытаний,
Тебя морили мором
|
421
Тебя травили газом,
Вздымали на ножах, Гвоздями прибивали В немецких блиндажах... Скажи, а сколько ж, сколько
Ты все перетерпела,
И он пришел! Победа
Скажи, какой же славой
|
422
Никто в таком величье
Вовеки не вставал. Ты — выше всякой славы, Достойней всех похвал! И все народы мира, Что с нами шли в борьбе, Поклоном багодарным Поклонятся тебе; Поклонятся всем сердцем За все твои дела, За подвиг твой бессмертный, За все, что ты снесла; За то, что жизнь и правду Сумела отстоять, Советская Россия, Родная наша мать! 1944 |
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью. Куда ж теперь идти солдату, Кому нести печаль свою? Пошел солдат в глубоком горе
Стоит солдат — и словно комья
Готовь для гостя угощенье,
Никто солдату не ответил,
|
423
Вздохнул солдат, ремень поправил.
Раскрыл мешок походный свой, Бутылку горькую поставил На серый камень гробовой: «Не осуждай меня, Прасковья,
Сойдутся вновь друзья, подружки.
Он пил — солдат, слуга народа,
Хмелел солдат, слеза катилась,
1945 |
Летят перелетные птицы
В осенней дали голубой, Летят они в жаркие страны, А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки страна! Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна. Немало я стран перевидел,
|
424
Немало я дум передумал
С друзьями в далеком краю. И не было большего долга, Чем выполнить волю твою. Пускай утопал я в болотах,
Летят перелетные птицы
Внуково, 1948 |
Когда вырастешь, дочка, отдадут тебя замуж
Из старой русской народной песни В Смоленской губернии, в хате холодной,
Одна была доля — бесплодное поле,
|
425
Голодный ли вовсе, не очень ли сытый,
Я все-таки рос и годов с десяти Постиг, что одна мне наука открыта — Как лапти плести да скотину пасти. И плел бы я лапти...
Под красное знамя бойцов собирая,
Он думал о том о бесправном народе,
Чьи в землю вросли захудалые хаты,
Он стал и надеждой и правдой России,
И мы, что родились в избе при лучине
Он дал моей песне тот голос певучий,
И где бы я ни был, в какие бы дали
|
426
И в жизни другого мне счастья не надо, —
Я счастья хотел и хочу одного: Служить до последнего вздоха и взгляда Живому великому делу его. 1940—1951 |
АЛЕКСАНДР КОЧЕТКОВ
(1900-1953)
— Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями, — Как больно, милая, как странно Раздваиваться под пилой. Не зарастет на сердце рана, Прольемся чистыми слезами, Не зарастет на сердце рана — Прольемся пламенной смолой. — Пока жива, с тобой я буду, —
— Но если мне укрыться нечем
— Но если я безвестно кану —
|
427
— Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного, Я за тебя молиться стану, Чтоб ты вернулся невредим. Трясясь в прокуренном вагоне,
Нечеловеческая сила,
С любимыми не расставайтесь!
1932 |
АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ
(1900-1971)
Развернись, гармоника, по столику,
Я тебя, как песню, подниму, Выходила тоненькая-тоненькая, Тоней называлась потому. |
428
На деревне ничего не слышно,
А на слободе моей родной Легкий ветер на дорогу вышел И не поздоровался со мной. И, твоею лаской зачарован, Он, что целый день не затихал, Крыльями простуженных черемух Издали любимой замахал. Ночь кричала запахами сена, В полушалок кутала лицо, И звезда, как ласточка, присела На мое широкое крыльцо. А березки белые в истоме В пляс пошли на диво нам. Ай да Тоня, ай да Тоня, Антонина Климовна! 1928 |
А. Крайскому Я песней, как ветром, наполню страну
|
429
Чтоб дружбу товарищ пронес по волнаи, —
Мы хлеба горбушку — и ту пополам! Коль ветер — лавиной, и песня — лавиной, Тебе — половина, и мне половина! От синей Онеги, от громких морей Республика встала у наших дверей! 1930 |
Александру Фадееву Товарищ, ты видел над нею
Под грохот тяжелый орудий
Расскажем, и все будет мало,
Вся в солнце, вся — свет и отрада,
И день занимался прекрасный,
Ручьи в краснотале всех краше,
|
430
И «любит — не любит» гадали
В тени белоногих берез... О, милые светлые дали, Знакомые с детства до слез! Долины, слепящие светом,
Поляны, поляны, поляны
Катились глубокие воды,
И хмурые видели глыбы
Нам дорого это и свято,
Встают за высокою рожью,
За красною шапкой рябины,
Родней всех встают и красивей
1942 |
431
Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли. Пред ней противотанковые мины Над самыми корнями залегли. Над нею ветер вьет тяжелым прахом
И не узнать до осени, пожалуй,
Но верю я:
Настанет день такой огромной доли,
1944 |
1 Мне о России надо говорить,
Сильнее всех имен произнести,
|
432
2 Не раз наедине я был с тобой,
Он мне сиял из материнских глаз
3 Среди долины ровныя...
Сияние небес твоих огромно,
И он стоит, величия исполнен,
4 А сколько молний грудь твою разили!
Такой испепеляющий и грозный,
|
433
5 Воротись обратно из
Уже в Зазвездье красный флаг огнистый.
Они несут знамена боевые,
1959 |
* * *
О Русь, взмахни крылами!
Да, есть слова глухие,
Они других красивей —
Вот истина простая:
Из твердых да из влажных,
Наполненное светом,
1959 |
434
Вот она, в сверканье новых дней!
Вы слыхали что-нибудь о ней? Вы слыхали, как гремит она, Выбив из любого валуна Звон и гром, звон и гром? Вы видали, как своим добром, Золотом своим и серебром Хвастается Ладога моя? Вы слыхали близко соловья, На раките, над речной водой? Вы видали месяц молодой Низко-низко — просто над волной? Сам себе не верит: он двойной! Вы видали Севера красу? Костянику ели вы в лесу? Гоноболь, чернику, землянику, Ежевику? Мяли повилику? Зверобой, трилистник, медуницу? Сон снимали сказкой-небылицей, С глаз сгоняли, как рукой? Вы стояли над рекой Луговой, достойной песни?.. Если нет и если, если Вы отправитесь в дорогу, Пусть стихи мои помогут К нам прийти, в родимый край. Так что знайте, Так что знай... 1959 |
Я хожу не по графику —
По тропинкам и мхам. Вся моя биография Разошлась по стихам. |
Вся— от красного флага
До ломтя на столе, Вся — от первого шага По родимой земле. Вся — от песни певучей,
От подснежников милых
Вся — от листьев опалых
Мы, где надо, не трафили
Не в какой-то ограде,
И в делах, и в опале,
Кто-то вечно под тучами,
Ну их к дьяволу с квотой,
|
436
Я же знаю дорогу,
Путь извечный, крутой, И пока, слава богу, Незнаком с немотой! 1964 |
ХАСАН ТУФАН
(Род. в 1900 г.)
С татарского
Отец наставлял меня в долгий путь: —
Скоро я этот мир покину, Сын мой, всегда человеком будь, А не так — середка наполовину. Жизнь прижала меня понемногу: Спина согнулась, мослы искривились. Я — старый медведь, размышляющий у берло Из которой уже не вылезть. Если уряднику не отомстишь, сынок, Благословенья лишу, так и знай! Ладно, прощай... Жаль, подарка собрать не смог... Не увидимся — вспоминай! — Опираясь на палку, Сгорбив широкое тело, Он остался... А я устремился в мир. Дорога в неведомое летела, Раскинулись даль и ширь... Старику посчастливилось: бури безмерной Довелось увидать торжество ему. А как рухнули троны —тогда он, наверно, Благословил нас. По-своему. 1926 |
437
Боюсь, что, листья дней моих губя,
Мороз ударил рано в этот раз: Еще далеко до зимы, а я, Я желт, как молнией задетый вяз. Еще зиме не передана власть, А листья опадают и в тепле... Быть может, время по ветру упасть, Свалиться и уснуть, припав к земле? Советует рассвет, зовет заря: «Ложись, Хасан-абый!» Все это зря: Не получается бездумный сон — Сомкну глаза, и снится мне Назон. Друзья, мне все равно покоя нет. Могу залечь в берлогу, как медведь. Все будет сниться мне Назым Хикмет, И Искандер, и колокола медь... 1942 |
* * *
Ты ровесница вечности.
Меры Нет тебе. Ты не ведаешь бренности. В твоей памяти многие эры, Он же — только дитя современности. Ты дорогу ему начертала, Ты предопределила дела его, А теперь посмотри, что с ним стало И куда та дорога вела его! Он вернулся из дали постылой, Мукой кормленный, бедами поенный; Ты сама его в путь проводила, Так сама и ворота открой ему. |
438
Упади ему в ноги, безгрешному,
И не бойся — пинка не получишь. Лишь одних одержим он по-прежнему: Как бы мир переделать получше. 1966 |
ИЦИК ФЕФЕР
{1900—1952)
С еврейского
* * *
Со мною конь, мешок и шашка,
Я запыленный, молодой, И набекрепь надета шапка С красноармейскою звездой. Готов к ранениям и бедам, В дорогу дальнюю готов, Я поклонюсь и хатам белым, И дымам дальних городов. Лечу я по земному шару, О прежней жизни не грушу, Свечу себе своею шапкой И шашкой истину ищу! 1918—1920 |
По диким склонам я блуждал,
Рукой касался диких скал, Срывал я дикие плоды, Был труден путь. Я вкус беды Испробовал и высоту, Я был, как птица на лету, К земле влекла меня тоска, Но я запомнил облака... |
439
Пришлось бродить и по морям,
Как был я горд, как был упрям, Я без указки мог найти Во тьме пути. Я знаю множество дорог, Увы, какой мне в этом прок? Я заблудился, не пойму, Где стежка к сердцу твоему. 1936 |
Я помню в Шполе уличку Лесную,
Запущенную, грязную, смешную, Старушек, ковыляющих по ней, И сверстников, оборванных парней, И балагул, орущих по проселкам, И летом пыль, и снег с морозом колким. Четвертое июля. Синева. Год восемнадцатый вступил в права, С нуждой окопной, с подвигом военным. Кто молод был, в быту обыкновенном, Везде и всюду счастия искал — Кто на земле, кто среди острых скал. Я тоже молод был, и понял это, И крепко зажимал подарки лета В горячих лихорадочных руках. Мой карандашик заработал быстро, И вот не буквы — огненные искры Рассыпались в тетради на листках. Начало всех начал, большая дата! Тех строчек нет, затеряны куда-то. Но первенцев припомнил вдруг поэт, — Наверно, потому, что были плохи. И, загрустив о ранней той эпохе, Он старше стал на двадцать с лишним лет. |
440
Я вспомнил уличку Лесную в Шполе,
И щебет птиц, и канонаду в поле. А нынче лишь пустыня предо мной. Четвертое июля в дымном зное, И солнца блеск, и небо — все иное, Чем в юности, и я совсем иной. Суха пустыня. Солнце жжет нещадно. Бреду вперед, и тени нет прохладной. Полдневный зной пронзает сотней жал. И сгорблен я заботою тяжелой, И помнится мне ветерок над Шполой, Который в молодости освежал. 1943 |
Старинный напев так и движется вслед,
Знать, пел его кто-то не раз, Иль тень этой песни, которой уж нет, Тот звук, что, рождаясь, погас? Быть может, он гимном восстанью служил, В сердцах предводителей пел? И сердце мне шепчет: он несся, он жил, Веселый и легкий — звенел. Взлетал в колыбели, рыдал у могил, Был даром сынам от отцов И связью, быть может, незримою был Извечных начал и концов. Певали его у мадридских костров, Бойцов он в сражение звал, Овеян был тысячью смертных ветров — И тысячу раз оживал. И вот, онемев, он хранилищем стал Для песни Грядущего — сам, На мельнице в сонной воде грохотал. На стройке бродил по лесам. |
441
Он вместе со мною бок о бок живет,
Я км навсегда полонен, И песней не стал он, но слышу — поет В воротах у Вечности он... Когда же он прочь иногда отлетит, Я в небе ищу его след, — Я верю, он будет оттуда светить, И правнукам шлю с ним привет. 1947 |
«Как сладко жить на белом свете!» —
Я повторяю сотый раз. В лугах густые травы эти Бессмертно тешить будут нас, Антоновка на ветке свежей И девушка, что плод сорвет, Молчанье древних побережий, Немолчный гомон древних вод. «Жить хорошо!» — твержу я сотый,
Я молнии люблю и громы
1948 |
442
АЛИ ШОГЕНЦУКОВ
(1900—1941)
С кабардинского
Река в нетерпенье
На каменных склонах Клокочет под тенью Деревьев склоненных. Родник снежногорный Звенит без печали... В лазури просторной Два облачка встали, К земле нашей знойной Полны безразличья, Им спится спокойно Под возгласы птичьи. Лишь волны сменяют Друг друга мгновенно, Шумят, закипают, Как мыльная пена. Отваги избыток В реке полыхает И пенный напиток Гостям предлагает. Скажи по секрету, Река дорогая, — Как молодость эту Хранишь, убегая? Будь счастлива трижды, Когда без препятствий Долину поишь ты, Чтоб жить ей в богатстве! Цветы расцветают, И воздух чудесен, И птицы пленяют Обилием песен. |
443
Мне в час неизбежный
Здесь место найдите — В долине прибрежной Меня схороните. 1940 |
ЯН ГРОТ
(1901-1968)
С латышского
полуоткрытое окно
Полуоткрытое окно Ты для меня Не отворяешь, Не говоришь мне: «Вот оно, Все то, О чем ты так мечтаешь!» И облаком волос своих Меня окутать Ты не хочешь. В глазах, Как солнце золотых, Лучи не блещут мне Средь ночи... Жизнь стала бременем давно, Полуоткрытое окно. 1944 |
Где
Райнис похоронен, Там для души моей Как будто дом устроен В тени густых ветвей. |
444
Кто так любим народом,
Тот, вечности сродни, Под вечным небосводом Живет и в наши дни. С каким ему усердьем Венки любовь сплела! Я там не встретил смерти, Там только жизнь была! Там солнце пламенело И роза так цвела, Что я спросил несмело, Кого она ждала. «Кого ты на примете Здесь держишь целый день?» И слышу: «На рассвете Поэта бродит тень». {1945) |
Подошли к реке широкой,
Затопившей всю низину, — Мостик есть, да что в нем проку, Он в воде наполовину. Ты сказала, что кружится Голова, но есть награда Для того, кто не боится Поступить сейчас, как надо. «Вот слепое обещанье, — Я сказал, — держись покрепче. Что нам это расстоянье? Есть ли что на свете легче?» Нас качал мосток упругий, Я шепнул тебе: «Держись-ка!» Ты свела на шее руки, Ты была ко мне так близко. |
Ты казалась мне цветочной
Ношей — славное занятье! Я уже не помню точно, Сколько длилось то объятье. (1959) |
* * *
Это будут лишь немногие
Из тех вечерних сказов, Что сказывал в деревне Мой друг. Его года Уже клонились к закату. Но он еще был молодым, Ведь он был другом юности моей. Он говорил: «Ах, если б от заката дней Уйти мне снова в юность!» Это будет лишь малая толика Вечерних сказов в деревне, Тихих, как труд И как ласка, Сказов про жизнь, Что обманывают порой, И сказов про то, Что люблю. {1959) |
МИХАИЛ ЛИХАЧЕВ
(1901-1945)
С коми-пермяцкого
Как песню спеть тебе такую,
Чтоб радостью была она? Бывает: слово не найду я, Чтоб ласка в нем была видна. |
446
Тебе же нужен слог лучистый,
Чтоб в сердце пел огонь живой, Чтобы глаза сверкали чистой Смородиною дождевой... День был широк.
Сверкал твой серп в руках проворных,
Дул ветер легкий,
О Эгрунь, девушка родная,
Ведь это ты огнем веселым
1936 |
ВЛАДИМИР ЛУГОВСКОЙ
(1901-1957)
Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры, О гетрах, идущих дорогой войны, О войнах, которым стихи не нужны. |
447
Идет эта песня, ногам помогая,
Качая штыки, по следам Улагая, То чешской, то польской, то русской речью — За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье. По-чешски чешет, по-польски плачет,
Тайга говорит,
Сидит до поры,
Широки просторы. Луна. Синь.
Рельсы разворочены, мать честна!
Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Ты прости, прости, прощай!
Пулеметные дорожки расстеливать,
|
448
Паровоз начеку, | |
ругает вагоны, | |
Волокет Колчаку | |
тысячу погонов. | |
Он идет впереди, | |
атаман удалый, | |
У него на груди — | |
фонари-медали. | |
Командир-паровоз | |
мучает одышка, | |
Впереди откос — | |
паровозу крышка! | |
А пока поручики пиво пьют,
А пока солдаты по-своему поют: «Россия ты, Россия, российская страна, Соха тебя пахала, боронила борона. Эх, раз (и), два (и) — горе не беда,
Ах, сукин сын, машина, сибирский паровоз,
Зачем мне, мальчишке, на жизнь начихать?
...Радио... говорят...
Слушайте крик протяжный —
|
15 Советская поэзия, т. 1
449
Сибирь взята в охапку.
Штыки молчат. Заячьими шапками Разбит Колчак. Собирайте, волки,
Стучит телеграф:
На сером снегу волкам приманка:
1926 |
Сегодня не будет поверки,
Горнист не играет поход. Курсанты танцуют венгерку, — Им девятнадцатый год. В большом беломраморном зале
|
450
На хорах просторно и пусто;
Лишь тени качают крылом, Столетние царские люстры Холодным звенят хрусталем. Комроты спускается сверху,
Летают и кружатся пары —
Оркестр духовой раздувает
И холодно в вале суровом,
Ты что впереди увидала?
Заветная ляжет дорога
Навек улыбаются губы
На хорах — декабрьское небо,
|
451
И шелест потертого банта
Навеки уносится прочь, — Курсанты, курсанты, курсанты, Встречайте прощальную ночь! Пока не качнулась манерка,
1939 |
Фотограф печатает снимки,
Ночная, глухая пора. Под месяцем, в облачной дымке, Курится большая гора. Летают сухие снежинки,
Они выплывают нежданно,
Из ванночки, мокрой и черной,
Под лампой багровой хохочет
Скорее, скорее, скорее
|
452
Но ты уже крепко застыла,
И замерла волн полоса. И ты про меня позабыла — Глядят неподвижно глаза. Но столько на пленке хороших
А жить так тревожно и сложно,
И люди, еще невидимки,
24 апреля 1956 г. |
Пощади мое сердце
И волю мою Укрепи, Потому что Мне снятся костры В запорожской весенней степи. Слышу — кони храпят, Слышу — запах Горячих коней, Слышу давние песни Вовек не утраченных Дней. Вижу мак-кровянец, С Перекопа принесший Весну, И луну над конями — Татарскую в небе Луну. |
453
И одну на рассвете,
Одну, Как весенняя синь, Чьи припухшие губы Горчей, Чем седая полынь, — Укрепи мою волю И сердце мое Нетревожь, Потому что мне снится Вечерней зари Окровавленный нож, Дрожь степного простора, Махновских тачанок Следы И под конским копытом Холодная пленка Воды. Эти кони истлели, И сны эти Очень стары. Почему же Мне снова приснились В степях запорожских Костры, Ледяная звезда И оплывшие стены Траншей, Запах соли и йода, Летящий С ночных Сивашей? Будто кони храпят, Будто легкие тени Встают, Будто гимн коммунизма Охрипшие глотки Поют. И плывет у костра, Бурым бархатом Грозно горя, Знамя мертвых солдат, Утвердивших Закон Октября. Это Фрунзе |
454.
Вручает его.
Позабытым полкам, И ветра Черноморья Текут По солдатским щекам. И от крови погибших, Как рана, запекся Закат. Маки пламенем алым До самого моря Горят. Унеси мое сердце В тревожную эту Страну, Где на синем просторе Тебя целовал я Одну — Словно тучка пролетная, Словно степной Ветерок, Мира нового молодость — Мака Кровавый цветок. От степей зацветающих Влажная тянет Теплынь, И горчит на губах Поцелуев Сухая полынь. И навстречу кострам, Поднимаясь Над будущим днем, Подыхает восход Боевым Темно-алым огнем. Может быть, Это старость, Весна, Запорожских степей забытье? Нет! Это — сны революции, Это — бессмертье мое. 12—13 апреля 1957 ». |
455
МУХАММЕДЖАН РАХИМИ
(1901 — 1968)
С таджикского
Заря зажглась, полнеба обнимая,
И солнца шар лучится теплотой, Б моем краю зимой, как в полдень мая: И звон ручьев, и гомон птиц, и зной. В поля выходят труженики рано, — Сильны их руки и приветлив взор. Их труд кипуч, как волны океана, Он властвует в долинах, в недрах гор. Мы поднялись на снежные вершины, Над крышей мира стяг наш вознесли, Взнуздали реки, возвели плотины, В ущельях электричество зажгли. Где и нога джейрана не ступала, Где вьюги вековечные мели, Мы прорубили каменные скалы, Зеркальный путь к столице провели. Бегут машины. Нет пустыня голой. Здесь выросли заводы, города. Железным криком оглушая долы, Везут руду и хлопок поезда. И что ни день — все выше стяг наш алый, И жизнь народа краше каждый час. В любом цветке, в любом куске металла — Частица силы каждого из нас. 1956 |
ХАДИ ТАКТАШ
(1901-1931)
С татарского
На камень улиц падают снега,
Переметают санный путь. Алсу, засунув руки в рукава, Скользит по снегу. |
456
Жарко дышит грудь,
Дыханье замерзает на ветру, Девические кудри серебрит. Алсу шалит. И сердится Газза. — Ну, перестань толкаться! — говорит. — Не то уйду! — Алсу кричит: — Постой! Все кончено! Не буду я шалить! — А в самом деле снова норовит Газзу в сугроб коварно повалить. Идет по снежной улице Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда! А улица вечерняя шумит, Все заняты, у каждого — свое! У всех прохожих шубы на плечах, Все в шапках, есть у каждого жилье. И лишь бабай: «Извозчик, подавай!» — Доволен жизнью все же не весьма: Торчит на перекрестке день и ночь. Продрог, бедняга. Лютая зима! — Эй, не скучай! Студенты — богачи. Тебя с конем мы купим, друг бабай, Коль за копеек десять повезешь, Уж так и быть, извозчик, подавай! Алсу, Как только в комнату вошла, Как только пальтецо свое сняла, К зеркальному осколку подбежала, Заснеженные косы расплела. — Газза, смотри, как волосы застыли! — Алсу, они теперь красивее, чем были! Идет тебе, идет! — ей говорит Газза. Ведь вот какая милая Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда. |
457
Сегодня вечером
Творится что-то с ней: То запоет она, то рассмеется, А то забудется, и взор ее очей Надолго неподвижным остается. — А ну, Газза, учебники закрой, — Мне хочется тебя поцеловать! Поцеловать мне хочется тебя. Поговорить мне хочется с тобой? — Газза невольно бросила работу. — Да ну тебя! Готовлюсь я к зачету! Ведь солоно придется мне — Я срежусь по твоей вине! Тебе учение дается так легко — Позднее всех работать ты садишься, Но раньше всех сумеешь сдать зачет И раньше всех всегда освободишься! Так говорит она, но злости Уж вовсе нет в ее речах. Алсу с ребяческой улыбкой Повисла на ее плечах. И хочется Газзе послушать, Работу отложив на час. Алсу, смеясь, в глаза ей смотрит. О чем же повести рассказ? О том ли, как прекрасна юность У ней, у девушки Алсу, И как безумно, страстно любит Она, Алсу, земли красу — Красу вот этой новой жизни, Красу сегодняшнего дня, Вот эти годы, что несутся, Ее волнуя и пьяня? И вот она сегодня ночью Посланье пишет старику (А кто ее «старик» — не знаем!), И вот последнюю строку Она выводит: «Если очень Скучаешь ты по мне, то пусть Мое посланье успокоит Порыв сердечный твой и грусть. А я живу здесь без заботы». |
458
И подпись делает на фото:
«Вот это я, Алсу твоя! Глянь, до чего красива я. Изменник, цену мне ты знай И на других не променяй. Твоя Алсу счастливая!» И снова день. В рабфак идет Алсу, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда. Она немного запоздала, Гуляла где-то, но теперь, Ни в чем как будто не бывало, Смеясь, приоткрывает дверь, Садится и за лекцией следит, Но делает зачем-то вид, Как будто бы и вовсе не следит, И, на профессора не глядя, Бросая взгляд куда-то вкось, Профессорский предлинный нос Рисует на полях тетради. Ей что! Готовиться к зачетам Она ведь позже всех садится, Но прежде всех кончает дело. Чтоб прежде всех освободиться. И кажется, что без труда Ей все на свете удается, Как будто юности заре Вовек померкнуть не придется. Она, Алсу, сама себе хозяйка, Так обаятельна, Так молода И так горда собой, Но присмотритесь — Окажется, что вовсе не горда! 1929 |
459
БОРИС ТУРГАНОВ
(Род. в 1901 г.)
Нет, не розы славьте,
не закаты — славьте криворожскую руду, славьте каждый стан рельсопрокатный, каждый элеватор, виадук. Наша мощь — в железе и в бетоне, не в одном раздолье спелых нив. В глубь земли врезайтесь неуемно, в задыхающихся жерлах домен разжигайте новые огни. Чтоб не песня — а фонтаны нефти, не легенда — молотов удар разнесли стремительные вести о великом празднике труда! 1923 |
Город встречает пылью, рокотом проводов, грохотом автомобилей, топотом шагов, и вот —
переулок знакомый, угол, фонарный столб. |
460
Ты вернулся.
Ты — дома. Вот книги твои. Твой стол. И это — почти непонятно! За тысячи верст пути мы снова к себе обратно дорогу умеем найти. Вот так же почтовый голубь сквозь стужу, сквозь дождь, ныряет в синюю прорубь и снова приходит назад. сквозь град И ты — будто голубь в полете, идущий вперед напролом, на самом крутом повороте рассекая воздух крылом. И в клюве — нежданное слово, и в сердце — неконченный стих, и сердце снова и снова стучит, и стук не затих. Пусть ветер несет и кружит со свистом и воем пурги, — все уже, уже, уже над миром твои круги. Сгорбленный над бумагой, ладонь на глаза положив, еще неуверенным шагом ты возвращаешься в жизнь. Ты — дома. Ты снова дома. Вот книги твои. Твой стол. За окном переулок знакомый, знакомый фонарный столб. |
461
Грохотом автомобилей,
топотом шагов земля с неизменной силой вступает в строки стихов. 1938 |
Былые забудутся беды, и грохот снарядов, и пламя, когда над нами
Победа взмахнет молодыми крылами. В какое-то сотое утро, одетая солнечной тканью, придет вдохновенно и мудро и переполнит дыханье. И то, о чем лишь мечтали, что рдело в дыму пожара нам, — внезапно осветит дали сиянием лучезарным! Август 1941. . |
Мерь силу замыслами. А. Мицкевич
Остановись на перевале, на путь пройденный оглянись: назад воротишься едва ли, так не спеши спускаться вниз! Еще тебя зовут вершины, пускай подъем суров и крут, еще не все на лбу морщины привычный вычеканил труд. |
462
Еще немало дел осталось, какие сделать суждено, — не все как будто отмечталось, не все как будто решено.
Остановись на перевале, неторопливо оглядись: какие сумрачные дали, какая солнечная высь! Пускай обрывы и ущелья и неизвестность впереди, но силу — измеряют целью. Ты знаешь цель? Тогда — иди! 1974 |
АЛЕКСАНДР ЧАК
(1901-1950)
С латышского
Был дом без света, осенний вечер,
И с трудной думой был путь далек. В лицо мне ветер дул из заречья, И, где ни брел я, склоняя плечи, Лишь слабый запах мне слал навстречу Печальный, поздний сухой цветок. Печальный, поздний сухой цветок И камень, недруг усталых ног. Но брел и брел я и с ветром бился. Жгла сердце горечь полынь-травой. Лишь там, где щебень, шурша, катился Я у обрыва остановился. Река темнела. Туман клубился, В венок сплетаясь над головой, |
463
В венок сплетаясь над головой.
И тут я понял, что я — живой. Живой. И вот я ждал исхода, Ждал избавленья от тоски. И голос моего народа, Как гром победы, как свобода, Ко мне донесся от реки. Сквозь белый вал тумана шел он, Суровости и ласки полон: — Старался ты с людьми не слиться, На мир смотрел со стороны, Чужды тебе людские лица, Ты горше, чем слюна лисицы, Угрюмей каменной стены. Ты слабый, ты пустей пустого, Ступай, не надо мне такого. Но ты бы мог: моим ты стал бы, Тоску на меч перековал бы И, солнцем встав на небосклоне, Поил бы землю из ладони. Ничтожен ты, но в час рассвета Тебе под силу будет это! И, как каштан, я раскололся, Душой с моим народом сплелся И вот стою в лучах рассвета. |
О стрелках,
О латышских стрелках Когда слышу — Ослеплен я, Как ночью на улице Блеском огней. Вы, стрелки, — Раскаленная лава народной души, Накипевшая за семь столетий, Громкий крик, |
464
Повторенный просторами,
Тайно отточенный нож, Перерезавший путы На груди, чтоб дышать. Вы В безглазые ночи Под Кеккавой, Слокой, На Тирельских топких болотах, Как белые призраки, Молча Шли В смерть. Вы У Юглы, Яростно-черные, Будто отлитые из чугуна, Против гордых гвардейцев Вильгель Стояли Одни на троих, Пятерых. Кто от пули не падал, Того Котелком и прикладом Валили. Пересохшие губы Измызганных улиц Казани Целовали вы собственной кровью Во имя свободы. Под Орлом и под Кромами, В желтых степях Украины Боевая коса ваших быстрых шеренг В серебре офицерских полков Оставляла прокосы. Вы, Стрелки, Наши парни из сельских усадеб, — Раньше пасли вы коров, А теперь Пасете народы И время. |
465
Вы,
Стрелки, Наши парни со Звездной и Таллинской улицы. Раньше Вы из рогаток стреляли По воробьям и по стеклаи, Ловили в порту колюшек, — Теперь Ловите славу — себе, А народам — свободу, Стреляете По одряхлевшим сердцам! |
Быть может, это виденье,
просто красивый обман? Ожил у нас на кухне долго молчавший кран. Набухла светлая капля у золотого рта. Залило кухню сиянье и нежная теплота. Я слышу, за стенкой кто-то кричит, от радости пьян: — Воду пустили! Воду! Скорее давай стакан! — Я кран повернул, и правда: ее серебристый поток Стремительно брызнул в руку, приятно ладонь ожег. Бежит она, долгожданная, вернулась к нам навсегда. Как солнечный воздух, светлая, сквозь пальцы бежит вода. Ловлю ее, не пускаю, гляжу на нее, и вот Она у меня на ладони белой розой цветет. Я ведра наполнил до края и всем теперь раздаю Долгожданную воду, рижскую воду мою! |
466
ВАСИЛЬ ЧУМАК
(1901-1919)
С украинского
1
Каплю крови.
С каждым мигом в город каплю крови: чтоб стекло витрин наполнить жарким смыслом нови. На плакатах не чернила. И не краски. Кровь. Кисти-пальцы обмакните в коллектив-ведро. 2
3
|
Вышивая песню — сизых горлиц крылья, чтобы голубые дали в ней парили, чтобы в ней качалась, шелестя, трава, — собирал в степи я тайные слова.
Всплески — лепет — шорох — завершались в гамме. Я их, как ребенка, тешил васильками; жаворонка песню, дудочку-манок, жемчуга-росинки я вплетал в венок. |
467
И возникла песня — сизых горлиц крылья: голубые дали душу в ней открыли, зашумел травою дальний перевал...
Что же мою нитку солнца луч порвал? |
АХМЕД ЕРИКЕЕВ
(1902-1967)
С татарского
* * *
С берега высокого, как с кручи,
Я гляжу на Волгу. Сколько рек С Волгою сливаются могучей, Чтоб не разлучиться с ней вовек. Волга, Волга! Далеко разлившись На просторах русской широты, С сестрами в пути соединившись, С каждым днем сильней, красивей ты. Схож с тобой, широкой, полноводней, Русский изумительный народ! Он, как ты, великий, благородный, Лишь вперед друзей своих ведет. |
О, как нам было боязно,
Что вот сейчас, сейчас Не станет в этом поезде Ни слов ее, ни глав. Сойдет на этой станции,
|
468
И дождь густыми сетями
Поймает наш состав. Мы помолчим с соседями, От болтовни устав. Работа не получится,
* * * Что за любовь тебе я подарю?
Свои глаза мне подарила ты,
Мой стих неярок.
|
* * *
Я — домосед, но если снова
Начну скучать, беру билет И еду — это мне не ново, — И вот хандры уж нет как нет. |
469
Слова звучат как будто жарче,
И дышишь глубже, как в бору, И слаще хлеб, и звезды ярче, И чаще тянешься к перу. И как же может быть иначе:
Благословляю вас, дороги,
|
* * *
Море — не море, пока не появятся
Волны, которые бьют в берега. Та, что красивее всех, — не красавица, Если душе твоей не дорога. Конь, что на скачках бежит с пеохотою,
Сердце — не сердце, покуда не отдано
|
ВИТАУТАС МОНТВИЛА
(1902-1941)
С литовского
Он пал от пули злобного убийцы.
Еще один светильник вмиг погас. Потомки предадут позору память тех, кто приблизил этот смертный час. |
470
Пусть в каждой сердце кровь воспламенится,
пусть закипит, от ярости красна. Палач нанес нам рану — нет, не скоро залечится она. Упал боец... Товарищи, не плакать!..
Быть может, ждут нас новые удары.
1926. |
На перепутье остановка.
Куда мы повернем, жизнь будет там такая? Мне кажется, я вижу берег новый и волны новые меня ласкают. Споткнулись мы и — чуть дохнет тревога —
Где гул? Где ропот? Где борьба?
Вы не подумайте, о нет,
Кровь закипает — в цвет знамен,
|
471
На перепутье мы, но видеть не могу,
как жизнь трещит, меняется ее теченье. Я вижу, кажется, на новом берегу свеченье новое идей — прекрасное свечепье. 1930 |
Отчизна у меня — поля, леса и горы.
Дубиса, Нямунас, Шешупе — наши реки. Моей Отчизны я люблю просторы, людей труда я полюбил навеки. Отчизну милую люблю я. Очень.
Отчизна милая, она — мое спасенье.
Отчизна милая, я с нею связан кровно.
1938 |
Эти не последние слова мои
выношены в тишине ночной. В сердце — беспокойные, упрямые — выстраданы мной. Их выращивал я, рос я с ними,
|
472
Так светить, чтоб самые слепые
из потемок находили путь. Я не продавал слова скупые, — ими дышит грудь. Кто сегодня в мире правду ищет,
1939 |
Ветер! Ветер! Ветер-друг,
ты свободен, ты упруг. Настежь окна! Почему
Ты цветов набрал и — в путь.
Оглянись! Сюда взгляни!
Без тебя мне скучно, друг,
1939 |
Ты поднята на штыки.
В сердце — нож законов. А кровь твою пьют девятьсот девяносто девять шпионов. Бессильна ты,
1939 |
473
Друзья-бойцы, люблю я вас.
Нет вас... но свет ваш не погас. Отчизне — жить, и жизни — быть,
Над вами здесь взовьется песнь,
придет, лучась,
Друзья-бойцы, люблю я вас.
1939 |
ПАВЛО УСЕНКО
(Род. в 1902 г.)
С украинского
И сегодня весна, как когда-то,
Будто вновь восемнадцатый год. ...Помню город и пламя заката... Грохот выстрелов... Горечь невзгод... Немцы шли сквозь пожары околиц:
|
474
Мы — пятнадцать — под кручей тонули,
Семерых пощадила волна. Гнали нас пулеметные пули, Не давали уйти дотемна. Ой, песок заднепровский, веселый!
Сердце счастьем ли, горем ли сжато —
1923 |
Соленое пламя Сиваша,
Дыханье старинных степей, — Мила мне романтика ваша, Как думы седых кобзарей. ...Килийские ветры, курганы,
Как отзвук неведомой доли,
Соленое пламя Сиваша,
|
475
Казацкое белое тело
Орлы исклевали в траве... И песнь ковыля отзвенела, Курганы грустят в синеве. И чайка уже не рыдает,
Бывало, мне мать напевала
В той песне — надежды простые
Соленое пламя Сиваша...
И запах сухого патрона —
Но, верно, от века такою
И, тая в мерцанье миража,
1956 |
476
ЮЛИЙ ВАНАГ
(Род. в 1903 г.)
С латышского
Пашня — мягкая, как шелк,
Как стекло, прозрачен воздух. Хоть тяжел с зерном мешок, Но в глазах сверкают звезды. Праздник сева. Над землей
Эта песнь плывет, плывет
В поле межи сметены!
|
«Если, бывало, тебе из богатого
Хутора Пунтужи лошадь дадут, Помощь хозяев горбом отрабатывай, Вместе с конем запрягайся в хомут. Все у хозяина было отмерено:
Так мне рассказывал Янис, впервые
Шел он за плугом, взметая упорно
|
477
Резали пласт лемеха, как ножи.
Вот и не стало старинной межи. Значит, не будет коням поворота. Славно пойдет на просторе работа! |
Приозерною тропою,
Не спеша, Словно солнце золотое, Хороша, К парню девушка-подружка
Слова, ласкового взгляда
Паренька лукавым взглядом
И, простившись взглядом с милой,
Труд веселый жжет ладони
Мне моя работа впору,
|
478
...Вечер.
Над рекой, над садом — Тишина. На доске почета — рядом Имена. |
МИХАИЛ ГОЛОДНЫЙ
(1903-1949)
На Диевке — Сухачевке
Наш отряд. А Махно зажег тюрьму И мост взорвал. На Озерку не пройти От баррикад. Заседает день и ночь Ревтрибунал. Стол накрыт сукном судейским.
|
479
Суд идет революционный,
Правый суд. Конвоиры начугрозыска Ведут. «Ну-ка, бывший начугрозыска, Матяш! Расскажи нам, сколько скрыл ты С Беней краж? Ты меня вводил, чека вводил В обман, На Игрени брал ты ввятки У крестьян! Сколько волка ни учи — Он в лес опять... К высшей мере без кассаций — Расстрелять!» Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры провокатора Ведут. «Сорок бочек арестантов! Виноват... Если я не ошибаюсь, Вы — мой брат? Ну-ка, ближе, подсудимый. Тише, стоп! Узнаю у вас, братуха, Батин лоб... Вместе спали, вместе ели, Вышли — врозь. Перед смертью, значит, Свидеться пришлось. Воля партии — закон. А я — солдат. В штаб к Духонину! Прямей Держитесь, брат!» Суд идет революционный, Правый суд. Конвоиры песню «Яблочко» Поют. |
480
И. Тоидзе.
Плакат «Родина-мать зовет!». 1941
Вдоль по улице Казанской
Тишина. Он домой идет, судья. Его спина Чуть сутулится. А дома Ждет жена. Кашу с воблой Приготовила она. Он стучит наганом в дверь: «Бери детей. Жги бумаги, две винтовки Захвати! Сорок бочек арестантов!.. Поживей! На Диевку — Сухачевку Нет пути!» Суд идет революционный, Правый суд. В смертный бой мои товарищи Идут. 1933 |
В степи под Херсоном
Высокие травы, В степи под Херсоном курган. Лежит под курганом, Овеянный славой, Матрос Железняк, партизан. Он шел на Одессу,
«Ребята, — сказал,
|
16 Советская поэзия, т. 1
481
Матрос-партизан Железняк, —
Штыком и гранатой Мы снимем засаду, И десять гранат — не пустяк!» Сказали ребята:
Веселые песик
В степи под Херсоном
1936 |
ГАФУР ГУЛЯМ
(1903—1966)
С узбекского
Я миг рожденья своего припомнить не могу.
Но эту первую зарю всегда благодарю! Еще, спеленатый, лежу на новом берегу И с удивлением на мир открывшийся смотрю. Сжимая крепко кулачки, гляжу на море дня,
|
482
Благодарю тебя, о мать, о мой родник святой,
Поныне сладость молока в моей крови течет. Как юный тополь на груди долины золотой, В твоих объятьях я мужал, не ведая забот. Я стал поэтом, стал борцом, кругом росла семья,
Не довелось тебе войти в мой новый, светлый дом,
О, если б хоть еще разок взглянуть тебе в лицо,
1953 |
Когда вы будете в Узбекистане,
То, как бы вы с дороги ни устали, Я знаю, каждый звать вас в гости станет Радушными, нелживыми устами, — Но в первый дом входите в мой, друзья! Гафур Гуляма энаете, конечно!
Мой садик — ваш! Пусть только скрипнет дверца!
16* |
483
Над огородом я для вас трудился,
Всего к столу нарвать распорядился! Куда б хозяин иначе годился? Жаль только вот, шафран не уродился, А остальное — ваше все, друзья! Цветов хотите? И цветы есть тоже,
Ковер постелим и, чтоб слаще отдых,
Кто детям рад, кто без детей скучает,
Я в юности еще пришел к решенью:
Вином и мясом пахнет синий воздух.
Горит очаг, смешав в домашнем дыме
|
484
Теперь, когда уже всерьез сидим мы,
Отведайте самсы, казы, парына! Пусть их названья непереводимы, Но, чтобы суть понять, необходимо Их все подряд попробовать, друзья! Вино у нас домашнее, густое,
Вот вносит Мухаррам, моя супруга,
А после плова, за зеленым чаем,
Есть ваши книги у меня на полках,
Я заболтался! Время пролетело!
Кто помоложе, тем ковров наносим,
|
485
Итак, устами старого поэта
Я вас зову, прошу запомнить это, Пусть издали, пусть даже с края света, Хотите — осенью, а не боитесь — летом, К нам приезжайте погостить, друзья! 1959 |
НАТАЛЬЯ ЗАБИЛА
(Род. в 1903 г.)
С украинского
Железный путь — путь для коней железных
Куда-то далеко простерся он. Вагоны, грохоча на всю окрестность! Из окон свет кидают на перрон. Вдоль рельс проходишь ты обычных шагом,
Потом рассвет — синь ляжет под глазами,
И вдруг печаль, нет-нет и набегая,
И снова стук вагонов бесконечных...
1927 |
486
НИКОЛАЙ ЗАБОЛОЦКИЙ
(1903-1958)
И вот, забыв людей коварство,
Вступаем мы в иное царство. Тут тело розовой севрюги,
О самодержец пышный брюха,
Повсюду гром консервных банок,
|
487
Галлюцинацией, тоской,
Сомненьем, ревностью, тревогой... И смерть над ними, как торгаш, Поводит бронзовой острогой. Весы читают «Отче наш»,
1928 |
Уступи мне, скворец, уголок,
Посели меня в старом скворешнике. Отдаю тебе душу в залог За твои голубые подснежники. И свистит и бормочет весна.
И такой на полях кавардак,
Начинай серенаду, скворец!
Открывай представленье, свистун!
Я и сам бы стараться горазд,
|
488
А весна хороша, хороша!
Охватило всю душу сиренями. Поднимай же скворешню, душа, Над твоими садами весенними. Поселись на высоком шесте,
Повернись к мирозданью лицом,
1946 |
Когда на склоне лет иссякнет жизнь моя
И, погасив свечу, опять отправлюсь я В необозримый мир туманных превращений, Когда мильоны новых поколений Наполнят этот мир сверканием чудес И довершат строение природы, — Пускай мой бедный прах покроют эти воды, Пусть приютит меня зеленый этот лес. Я не умру, мой друг. Дыханием цветов
Над головой твоей, далекий правнук мой,
|
489
Я жизнь мою прожил, я не видал покоя:
Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я. Не я родился в мир, когда из колыбели
О, я недаром в этом мире жил!
1947 |
Я не ищу гармонии в природе.
Разумной соразмерности начал Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе Я до сих пор, увы, не различал. Как своенравен мир ее дремучий!
Но в тихий час осеннего заката,
Когда, устав от буйного движенья,
Когда огромный мир противоречий
|
490
И в этот час печальная природа
Лежит вокруг, вздыхая тяжело, И не мила ей дикая свобода, Где от добра неотделимо зло. И снится ей блестящий вал турбины,
Так, засыпая на своей кровати,
1947 |
Любопытно, забавно и тонко:
Стих, почти не похожий на стих. Бормотанье сверчка и ребенка В совершенстве писатель постиг. И в бессмыслице скомканной речи
И возможно ли русское слово
Нет! Поэзия ставит преграды
Тот, кто жизнью живет настоящей,
1948 |
491
Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом, Есть лица — подобия жалких лачуг, Где варится печень и мокнет сычуг. Иные холодные, мертвые лица
Но малую хижинку знал я когда-то,
Поистине мир и велик и чудесен!
1955 |
Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка. Заправлена в трусы худая рубашонка, Колечки рыжеватые кудрей Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы, Черты лица остры и некрасивы. Двум мальчуганам, сверстникам ее, Отцы купили по велосипеду. Сегодня мальчики, не торопясь к обеду, Гоняют по двору, забывши про нее, Она ж за ними бегает по следу. Чужая радость так же, как своя, Томит ее и вон из сердца рвется, И девочка ликует и смеется, Охваченная счастьем бытия. Ни тени зависти, ни умысла худого Еще не знает это существо. Ей все на свете так безмерно ново, Так живо все, что для иных мертво! |
492
И не хочу я думать, наблюдая,
Что будет день, когда она, рыдая, Увидит с ужасом, что посреди подруг Она всего лишь бедная дурнушка! Мне верить хочется, что сердце не игрушка, Сломать его едва ли можно вдруг! Мне верить хочется, что чистый этот пламень, Который в глубине ее горит, Всю боль свою один переболит И перетопит самый тяжкий камень! И пусть черты ее нехороши И нечем ей прельстить воображенье, — Младенческая грация души Уже сквозит в любом ее движенье. А если это так, то что есть красота И почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, Или огонь, мерцающий в сосуде? 1955 |
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст, Аметистовых ягод услышал я звон, И во сне, в тишине, мне понравился он. Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
В золотых небесах за окошком моим
1957 |
493
Движется нахмуренная туча,
Обложив полнеба вдалеке, Движется, огромна и тягуча, С фонарем в приподнятой руке. Сколько раз она меня ловила,
Сколько раз, ее увидев в поле,
Вот он — кедр у нашего балкона.
Сквозь живое сердце древесины
Пой мне песню, дерево печали!
Почему же, надвое расколот,
1957 |
Не позволяй душе лениться!
Чтоб в ступе воду не толочь, Душа обязана трудиться И день и ночь, и день и ночь! |
494
Гони ее от дома к дому,
Тащи с этапа на этап, По пустырю, по бурелому, Через сугроб, через ухаб! Не разрешай ей спать в постели
Коль дать ей вздумаешь поблажку,
А ты хватай ее за плечи,
Она рабыня и царица,
1958 |
ГУРГЕН МААРИ
(1903-1969)
С армянского
Он умер... И город мой в снежной дымке
как будто накрыла враждебная тьма. Казалось мне, словно на фотоснимке — застывшие улицы, лица, дома... В тот вечер я сентиментальные строки
|
495
Пусть ива листвой своей плачущей плещется,
пусть скорби печать не сойдет с моих губ. Сегодня в огромном лесу человечества пал мудрый, могучий, негнущийся дуб. Он умер. Но мыслями, страстью, делами
|
На волосах моих зима, но в сердце зной.
Как лето, как палящий зной, приду я и уйду. Я песню унесу с собой и унесу любовь,
Прощайте, тополя мои! Прощай, прощай,
Как осень, принеся плоды, уходит прочь,
|
Когда колышутся леса,
Леса тенистые, густые, Опять тебя, моя краса, Припоминаю. Прожитые Припоминаю дни. Закат. И клен высокий над забором. И зрелой нивы аромат. И дуновенья. Тем же взором, Что был когда-то у тебя, Луна сегодня поглядела... И вновь, томительно скорбя, Я вспомнил, горько, онемело, Твой лик, твой шаг, моя краса, И те часы недожитые. ...Смотри, качаются леса, Леса качаются густые. |
496
Дождь весенний бушует за ставней
Все вольней и сильней. Вспоминаю напев стародавний, Вспоминаю о ней. Да, в саду моих песен, как ливень,
Полон мокрой полыни сомнений
В нем забился фонтан. Раззадорясь
И теперь под напев стародавний
|
В желтые апельсины
нивы оделись снова; в поле зеленовато-синем фата из шелка цветного и желтые апельсины... Стадо домой вернулось
|
497
В пруду справляются свадьбы
рыб, звезд и капели. Луна там сидит тамадою, лягушки — опьянели... В пруду справляются свадьбы. |
Ласточки вернулись из краев далеких
По дорогам длинным, по путям незримым. Ласточки вернулись — стаи песен легких С голубым рассветным розоватым дымом. Ласточки вернулись, ласточки спустились
Мечутся тревожно в воздухе просторном
Так они свивают, полные веселья,
|
АЛИО МИРЦХУЛАВА
(1903—1971)
С грузинского
Он не дает покоя мне недаром.
И в тишине ночной, и в шуме дня всегда я слышу мерные удары: они зовут, они ведут меня. |
498
Теперь я стар, а был когда-то молод.
Но вечно в кузнице — в моей груди — ковал куанец и, поднимая молот, повелевал: «Люби! Твори! Иди!» Я слушался, я ждал его совета.
Кует кузнец то звонче, то печальней,
Во мне покуда сердце не двоилось,
День — ночь, день — ночь, он отдыха не
|
На бумаге слова — холодны и глухи,
В них лишь тени волненья души. Если хочешь годами проверить стихи, — В темном небе звездами пиши. Верный пленник стиха, я борюсь и пою
|
499
Время, все сокрушая, вперед потечет,
Не удовлетворяясь судьбой. И войдет через тысячу лет звездочет В сумрак ночи с подзорной трубой. Он прочтет письмена непоблекнувших ввезд.
Он притронется с дрожью к страницам труда.
На бумаге слова — холодны и глухи.
|
Воин и охотник, шел он лугом
над речной гремящей быстриной. Шел один, вооруженный луком, деревянным луком и стрелой. В племени своем охотник первый,
Но сегодня вдруг отдернул руку,
Звук был тихий, робкий, осторожный...
|
500
Мой сад смежить не разрешает веки,
в трудах и муках он велит мне жить, чтоб вдохновенья нежные побеги на холоду не смел я обнажить. Рассаду букв всегда храню от стужи.
Но и у лета труд того же рода,
Оно в земные проникает недра
Пучина зноя. И пучина света.
Мгла вечера окрестность подменила.
|
Спустилась ночь. В природе все — молчанье.
О Грузия, волшебная страна! Реки ночной чуть слышное звучанье.
А звезды не туманятся. И тени
Простите мне мгновение смятенья,
|
501
Нет, друзья, мы вдруг не спохватимся:
«Где же юность?» Мы знаем, где. В новом замысле, в новом натиске, В устремленности к той же звезде. Не боюсь я упреков жалящих,
Неизменно лишь то, что изменчиво.
Годы, годы, как старости вестники,
Пусть мне долго тревожиться, мыкаться
|
МАРТ РАУД
(1903-1947)
С эстонского
Город чужой вкруг меня суетился
В шумном своем беспорядке, Перед отъездом я спохватился — Нету перчатки. Был на перчатке рисунок строгий —
|
502
В левой руке — груз чемодана.
Вытерпел я еле-еле. Правую сунул в прорезь кармана — Пальцы немели. Поезд помчал меня в тучах дыма —
Вечером села она трудиться.
Молча сидела она в уголочке.
Снова в дорогу перчатки надеты.
1941 |
Здесь имя |
Ленин
твердая рука Врубила в мрамор вековой породы. Еще прочней оно войдет в века, — Его в сердцах всегда хранят народы. Вечна любовь к нему. Она Зари пленительной светлее. Он встал над миром, пламенея, И правдою его земля озарена. 1943 |
503
Ветры, в которых весны дыханье,
Солнце и тучек узор сквозистый Очарованье Дню придавали в лазури чистой. Был этот день для тебя началом,
Пусть же глаза твои, как в тумане,
Нашего века легенды и оды —
Эти глаза, что открылись впервые,
1943 |
1 Я этот день далекий вспомнил снова,
Картинок вдосталь! Царственные лица
|
504
А вот моря, материки, планеты...
Но что мне делать с русским языком? Ведь я, признаться, в алфавите этом Лишь с буквой «А» и с «О» чуть-чуть знаком. Какая птица? Чижик иль синица?
И человек с курчавой головою
За слогом слог... блуждаю еле-еле...
Ученый кот шагает по опушке,
2 Там, где веками царствует насилье,
О слово русское! С эстонскими детьми
Как слава Пушкина сюда пройти могла
|
505
Поэзии сопутствует борьба,
Они вдвоем — как сестры молодые... Эстония моя! Твоя судьба Теперь навеки связана с Россией. Язык ее священен для меня,
И слово русское, как музыка, звучит
1949 |
ВИССАРИОН САЯНОВ
(1903-1959)
Пусть поют под ногами каменья,
Высоко зацветают поля, Для людей моего поколенья Верным берегом стала земля. И путиловский парень, и пленник,
И расскажут покорные перья,
Снова стынут снега конспирации,
|
506
Но настанет пора — и внезапно
В белом пламени вздрогнет закат, Сразу вспышки далекие залпов Нежилые дома озарят. И пройдут заповедные вести
Наши быстрые годы не плохи
1925 |
* * *
Не говор московских просвирен,
Но сердцем старайся сберечь, Как звездное небо России, Обычную русскую речь. Ее не захватишь в уставы —
Бегут перелеском проселки...
И светлое очарованье
Ты рано меня приласкала,
1925 |
507
* * *
Дай руку мне, пойдем со мною
В тот вьюжный край, Он полонил мне сердце тишиною, И снегом зим, и свистом птичьих стай. Там горбоносых желтобровых птиц
Тайга бежит по белым склонам вдоль
Там сердца моего заветная отрада,
1935 |
Примета времени живая —
Та задушевная строка, Что и сейчас не остывает И весь свой жар несет в века. Каких страстей, каких предчувствий,
Ее услышишь ты однажды
Кто написал ее нежданно?
|
508
Живет в богатстве русской речи,
В певучем слове, и всегда Твой озаряет путь далече. Как путеводная звезда. 1955 |
Как ржаную ковригу,
В свои руки беру И держу эту книгу На холодном ветру. Сладко бродит в ней солод,
И звучит в нем дерзанье,
Жить тебе, жить не старясь,
Подымать за собою,
1957 |
Мы себя, пожалуй, не жалели,
Сил своих совсем не берегли... Второпях свои мы песни спели,
|
509
В ежедневных будничных заботах
И в больших деяниях земных. Мы на всех житейских поворотах
Что сказать? Мы очень трудно жили,
Но скажи, далекий правнук, ты:
1957 |
МИХАИЛ СВЕТЛОВ
(1903-1964)
Барабана тугой удар
Будит утренние туманы, — Это скачет Жанна д'Арк К осажденному Орлеану. Двух бокалов влюбленный звон
|
510
В двадцать пять небольших свечей
Электрическая лампадка, — Ты склонилась, сестры родней, Над исписанною тетрадкой... Громкий колокол с гулом труб
Палача не охватит дрожь
Ночь за звезды ушла, а ты
Ляг, укройся, и сон придет,
Ветер форточку отворил,
Наши девушки, ремешком
Так же колокол ровно бил,
Мягким голосом сон зовет.
1925 |
511
Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях И «Яблочко»-песню Держали в зубах. Ах, песенку эту Доныне хранит Трава молодая — Степной малахит. Но песню иную
Он песенку эту
Скажи мне, Украйна,
Он медлит с ответом,
|
512
М. А. Савицкий.
Партизаны. 1963
Красивое имя,
Высокая честь — Гренадская волость В Испании есть! Я хату покинул,
Мы мчались, мечтая
Но «Яблочко»-песню
Пробитое тело
Да. В дальнюю область,
|
513
С тех пор не слыхали
Родные края: «Гренада, Гренада, Гренада моя!» Отряд не заметил
Новые песни
1926 |
Каховка, Каховка — родная винтовка...
Горячая пуля, лети! Иркутск и Варшава, Орел и Каховка — Этапы большого пути. Гремела атака, и пули звенели,
Под солнцем горячим, под ночью слепою
|
514
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,
Как нас обнимала гроза? Тогда нам обоим сквозь дым улыбались Бе голубые глаза... Так вспомним же юность свою боевую,
Под солнцем горячим, под ночью слепою
1935 |
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, — Небогатым семейством хранимый И единственным сыном носимый... Молодой уроженец Неаполя!
Я, убивший тебя под Моздоком,
Но ведь я не пришел с пистолетом
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
|
515
17*
Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена? Нашу землю — Россию, Расею — Разве ты распахал и засеял? Нет! Тебя привезли в эшелоне
Я не дам свою родину вывезти
Никогда ты здесь не жил и не был!..
1943 |
Нет! Жизнь моя не стала ржавой,
Не оскудело бытие... Поэзия — моя держава, Я вечный подданный ее. Не только в строчках воспаленных
О, сколько мной уже забыто,
Но все ж дела не так уж плохи,
|
516
Отдался я судьбе на милость,
Накапливал свои дела, Но вот Поэзия явилась, Меня за шиворот взяла. Взяла и выбросила в гущу
Ни от кого не обособясь,
Ты с ним живи и с ним работай
И станет все тебе понятно,
Недалеко, у самой двери,
Желание вошло в привычку —
И, жаждою тепла влекомы,
В полярных льдах, в кругу черешен,
|
517
Не постепенно, не в рассрочку
Я современникам своим Плачу серебряною строчкой, Но с ободочком золотым... Вставайте над землей, рассветы,
Мне это деревцо простое
Что жизнь, несущаяся быстро,
1957 |
* * *
Мне неможется на рассвете,
Мне б увидеть начало дня... Хорошо, что живут на свете Люди, любящие меня. Как всегда, я иду к рассвету,
И какая сегодня дата,
Не зовут меня больше в драку, —
|
518
Тяжело мне в спокойном кресле.
Старость, вспомнить мне помоги, — Неужели они воскресли, Уничтоженные враги? Неужели их сила тупая
В этой бешеной круговерти
1963 |
ИОСИФ УТКИН
(1903-1944)
...У людей, которым не по душе
кипенье и цветенье отчизны, которые сами себя признают негодными для того, чтобы жить и работать, нельзя отнимать права умереть... |
М. Горький |
Красивым, синеглазым
Не просто умирать. Он пел, любил проказы, Стихи, село и мать... Нам всем дана отчизна
Но отданные силой
|
519
Я видел, как в атаках
Глотали под конец Бесстрашные вояки Трагический свинец. Они ли не рубили
Когда бросают женщин,
Есть ужас бездорожья,
Бунтующий и шалый,
Кипит, цветет отчизна,
1926 |
А. Жарову |
Не этой песней старой
Растоптанного дня, Интимная гитара, Ты трогаешь меня. В смертельные покосы
|
520
Сквозь боевые бури
Пронес я за собой И женскую фигуру Гитары дорогой! Всегда смотрю с любовью
Мне за былую муку
...Над степью плодоносной
Ни сена! И ни хлеба!
...Что пуля? Пуля — дура.
И вот, что самый юный
И в грустном эскадроне,
...Короткие кварталы —
|
521
Теперь веселым скопом
Не спеть нам, дорогой. Одни — Под Перекопом, Другие — Под Ургой. Но стань я самым старым, —
Сейчас она забыта.
Но если вновь, бушуя,
1926 |
Мальчишку шлепнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего. Как жемчуга на чистом блюдце, Блестели зубы У него. Над ним неделю измывался
К нему водили мать из дому.
|
522
Ему японская «микада»
Грозит, кричит: «Признайся сам!..» И били мальчика прикладом По знаменитым жемчугам. Но комсомольцы
...Когда смолкает город сонный
Но коммунисты
И он погиб, судьбу приемля,
1934 |
Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля, Не подумай, что это — другая. Это значит... сырая земля. Это значит, дубы-нелюдимы
|
523
Только вам я всем сердцем и внемлю.
Только вами и счастлив я был: Лишь тебя и родимую землю Я всем сердцем, ты знаешь, любил. И доколе дубы-нелюдимы
1942 |
ИЛЬЯ ФРЕНКЕЛЬ
(Род. в 1903 г.)
Дует теплый ветер. Развезло дороги,
И на Южном фронте оттепель опять. Тает снег в Ростове, тает в Таганроге. Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать. Об огнях-пожарищах,
Снова нас Одесса встретит, как хозяев,
|
524
Об огнях-пожарищах,
О друзьях-товарищах Где-нибудь, когда-нибудь Мы будем говорить. Вспомню я пехоту, И родную роту, И тебя за то, что дал мне закурить. Давай закурим По одной, Давай закурим, Товарищ мой! А когда не будет Гитлера в помине
Об огнях-пожарищах,
1941 |
СИМОН ЧИКОВАНИ
(1903-1966)
С грузинского
Кто сказал, что будто бы мала
Моя отчизна, Картли дорогая, Что, словно малый диск, она легла? Кто выдумал: мала земля родная? |
525
А ну, поставь-ка скалы сверху скал,
В их серебре, в туманной нене. Орлиных крыльев шелест у виска Послушай-ка и трубный крик оленей. И крепостей на всех вершинах мощь
Измерь-ка крылья ураганов гор,
Рукою, что в бою закалена,
Кто сказал, что будто бы мала
|
О стихи, я бы вас начинал,
Начиная любое движенье. Я бы с вами в ночи ночевал, Я бы с вами вступал в пробужденье. Но когда лист бумаги так бел, Так некстати уста молчаливы. Как я ваших приливов робел! Как оплакивал ваши отливы! Если был я присвоить вас рад, Вы свою охраняли отдельность. Раз, затеяв пустой маскарад, Вы моею любимой оделись. Были вы — то глухой водоем, То подснежник на клумбе ледовой, И болели вы в теле моем, И текли у меня из ладоней. |
526
Вас всегда уносили плоты,
Вы в погоне моей не давались, И любовным нлесканьем плотвы Вы мелькали и в воду скрывались, Так, пока мой затылок седел И любимой любовь угасала, Я с пустыми руками сидел, Ваших ласк не отведав нимало. Видно, так голубое лицо Звездочет к небесам обращает, Так девчонка теряет кольцо, Что ее с женихом обручает. Вот уже завершается круг. Прежде сердце живее стучало. И перо выпадает из рук И опять предвкушает начало. |
Когда в Тбилиси ночь приходит
И тянет холодком с Куры, Он с рыбою живой обходит Передрассветные дворы. Блеснет ли где ночник из щели,
Когда в подставленную кадку
И вновь он шествует и шарит,
Шум, хохот, голос толумбаша,
|
527
Пока он пьет, от чувств прилива,
Как рыба проданная, нем, Она, как тост красноречивый, Горит и ходит телом всем. А уж лучи, как в полдень, жгучи,
Валится с ног, вернувшись в хату,
|
Ты кистями и красками спящих будил,
Делал розы возлюбленной ярче и краше, По гористым, кривым переулкам бродил И домой возвращался с тарелкою хаши. И пока ворота на засове, пока
Вот гуляют кутилы, и пляшет кинто,
Сколько лестниц и каменных стен украшал,
Рядом горы. И бедный художник в ночи
|
528
Ты окинул глазами плоты на Куре,
И стога на полях, и туманные выси И поставил на стол их на ранней заре, Стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси. Эта сытость тебе и без денег далась.
А почем у людей огурцы иль чеснок,
И отброшена кисть. И на выпуклость век
|
Излука моря, горы и предгорье,
и на откосах чайные кусты. Мне волноваться впору бы, как море, но я молчу: я в круге красоты. Стою в тени — платан среди платанов —
Кувшину сердца суждено пролиться,
Уходит день — хевсур светлобородый,
|
529
У снегопада тоже почерк свой.
Бубенчик славит санную дорогу, Метель подходит к самому порогу, — Я рад сегодня гостье снеговой. Причудливо, задумчиво и тихо
Как звезды, хлопья в воздухе повисли,
Что мне еще в такое утро надо!
Как я мечтал — пушинку снеговую
Хотелось мне, чтобы она, не тая,
Хотелось мне сказать, что эта стужа,
Но от прикосновения ладони
|
530
Одна лишь нежность в сердце не растает,
Она надежней снежной кутерьмы. Возьми ее — она перерастает В любовь, с которой неразлучны мы. |
Преследует меня капризный март, —
то пронесется вдруг в обнимку с ветром, то письма вдаль — как паруса шумят, — попробуй-ка за ним угнаться следом. Все нарасхват! Летят в пространство дни,
Куда иду — я не могу понять.
Три месяца — январь, февраль и март
|
МИКОЛА БАЖАН
(Род. в 1904 г.)
С украинского
1
Пустая ночь земли, тумана, трясовицы,
Как колдовской цветок, раскрылась и цветет, И, сброшена с небес в песок, на дно криницы, Звезда, как рыба, плавниками бьет. |
531
Гнильем и плесенью пропитаны станицы —
И пышно по-над травами плывет Стенанье самки, что во сне томится, Чье целомудрие, как скорбь, гнетет. Где в сумерках пустынных котловин,
Там в камышах причалил тихо челн,
2 |
Пред полночью земля затосковала...
Тень ездока шатается в реке... Конь, вздрогнув, стал. И пена засверкала, Вскипая на чеканном ремешке. Измучен конь. Но все ж ездок усталый
Кривою пляской сумеречных чар,
Сошел казак. И заплутал во мгле,
3 |
Кончается ночей прохладных половина,
И круглых звезд дозрел богатый урожай. В чарованных лесах ты, дева, ожидай Себе могучего и радостного сына. |
532
Как кубок пенистый, пролился через край
Густых и влажных слов тяжелый запах винный, Порвала на груди своих монист рубины И гостю пришлому докинула розмай. Отдала всю любовь, когда померкнул свод,
Потом приподнялась. Пошла в туман. И вот
1926 |
ТРИ ПОВЕСТИ О ТОВАРИЩЕ КИРОВЕ
(Отрывок)
«...Многоязыкий мой край! Я слышу, как ты встаешь. Я слышу, как ты идешь. Я слышу — приходишь ты. Для моря твоих людей теперь берегов не найдешь, Для роста твоих людей мало уже высоты. Народы, один за другим, на ста языках земли Расписываются на листе под рубрикой «делегат». Пришел Зангезур, Баку, Карабах и Тифлис пришли, И возле московских бойцов стоит величавый тат. Каспийский матрос и лезгин бок о бок стоят, сплочены. Различен их алфавит, но смысл — неизменно схож. Я слышу, как ты встаешь, я слышу, как ты идешь, |
533
Как люди твои растут —
пулеметчики и чабаны. Мингрельскую ржавую пыль стряхивая с подошв, Расспрашивает грузин украинца про Перекоп. Я слышу, как ты идешь, я слышу, как ты растешь, Как люди твои встают — архитектор и рудокоп. Рассказы друзей-армян, слова земли Наири Повторяет усатый тюрк — эйбатских тартальщиков вождь. Я слышу, как ты растешь, я слышу, как ты встаешь. Как люди твои идут — виноградари и плугари. И в самый просторный дом, какой в этом городе есть, В городе древних стен, где дома, точно скалы, встают, Съезжаются люди твои, неся о грядущем весть. Люди, что знают смерть. Люди, что знают труд. Идут из селений своих батрак, и шахтер, и кузнец, Идут из аулов и сел, с далеких ущельных путей, Принося на высоты трибун биение лучших сердец И звучание лучших слов из сказанных в жизни своей. И тесно этим словам — пришельцам с нагорных крыш — На гулких паркетах дворца, в анфиладах просторных зал. Рождаешься ты в тишине, ты входишь сюда и гремишь, Истории первый такт — наш «Интернационал». 1935—1987 |
534
Идут полки. Размерный лязг металла.
Прифронтовых дорог суровый лад. Над заводями, над кустами тала Клубятся горы дыма. Сталинград. За дымной далью, за стенами зноя,
Не звук, а судороги волн и суши,
Обвалы бомб — всей пастью бездны взвыли!
Идут полки. Готовятся отряды
Да будет он благословен навечно —
Подобного никто не знал похода,
1942 |
Земля, осыпавшись над шумною водою,
Ползет и крошится туда, где целый день Играет волнами под самою скалою Бескрайний блеск огней, морская светотеиь. |
535
Она приходит в стих мятежный, буйным шуиом
Забытых образов, предчувствий и примет, И вот уж нет конца твоим тревожным думам, И в одиночестве тебе покоя нет. Тут море лишь и ты, тут только ритм и теня, Живой гекзаметр волн, молчанье берегов. А все вокруг кричит, все ищет воплощений, Все жаждет образов, все просит форм и слов. Ты напряженно ждешь, когда, бушуя снова, Внезапный шквал стиха на душу налетит И принесет с собой чудесный залах слова, И непокорства пыл, и соль былых обид. Ты не удержишь стих, когда он рвется с гневом, Как не излечат боль пылающей души Ни острословие, ни клятвы юным девам, Ни вздохи страстные гаремного паши. Пускай когда-нибудь из шепота «Ekskuz'ы»1 Поймут твои друзья, что, посланы судьбой, — Одни эринии, а не подруги-музы В час одиночества владели здесь тобой, Владели здесь тобой, над морем вод свинцовым, Над шумом черных бездн, в тот одинокий час, Когда ты был таким, каким ты был, — суровым Предтечей вещих дел, прославленных не раз. 1955—1956 |
Пряма, тверда, как меч легионера,
Расщелина пробила лоб скалы, Достигнув плит, где, дерзостно смелы, Касаньем крыл накрыли камень серый Свирепые имперские орлы. Орлы хрипят. Волчица скалит зубы. Гробницы гулких отзвуков полны. Кубы былой постройки грудой грубой Друг к другу громоздятся у стены. Базальтом черным к невысокой туче Вознесся хмурый силуэт столпа. Пробита в ржавой, оголенной круче Тарпейская гранитная тропа. |
1 «Извинение» — название одного из сонетов А. Мицкевича (полъск.),
536
Чуть стонет мрамор, тронутый ветрами.
Лист, как резьба, по мрамору прошел. А на фронтоне факел, и орел, И дикторские палки с топорами. Где в осыпи карниза вязь слепа,
1961 |
(Вариации на тему Р.-М. Рильке)
Сквозь хлипкие стены каморки он слышит все шумы и шарки,
Все споры, и смехи, и свары, все звуки парки и варки, Как мельтешатся лакеи, как громко судачат кухарки, Как шепчет шашлык на шампурах, лепечут жаркие шкварки, Как грохают об пол поленья с плеча — с одного, с другого, Как дворник кухонным бабам пускает крепкое слово. Хозяйка, как куль крупчатки, дебела, бела и здорова, Кричит на кухаря басом: «Когда уже будет готово?» И вот секачи зазвенели, кромсая лук и морковку, И вот черпаки загремели, взятые наизготовку, Хозяйка в сердцах хватает скалку или мутовку И ляпает крепко и звопко по заду служанку-плутовку. С рассвета, когда розоватым светом мерцает оконница, До ночи, когда успокоиться уму не дает бессонница, Весь мир этот жрет и гогочет, хлопочет, ссорится, гонится, В дыму над плитой колдует, над жирной мискою клонится. Коптят, чадят, задыхаются, распаренные и ражие, Отмеривают и взвешивают, считают копейку каждую, Чтоб княжье чрево насытить едой поистине княжьею — Винами, соками, зеленью, мяса и сала поклажею. Отборное жито Кахетии, яблоки Карталинии, Травы душистой Пшавии, гроздья — желтые, синие, Собранные осторожно, в сизо-сребристом инее, Сочные смоквы Грузии, плод роскошных долин ее. Задавленный чадом и смрадом, станами кривобокими, Подглядывая сквозь щели досок, покрытых потеками, |
537
Мечтаю ночами дождливыми, безмолвными х безокими
О сладких смоквах ее, что полны багряными соками. Здесь, у ее подножья, искристо-светлый танец, Высыпанный на травы блеск золотых кружалец. Боже, свет оторви, чтоб очи мои разжались, Чтоб цвет красоты и славы я разглядел, скиталец. Что я умею? Краску накладывать на картонку, Чтоб лица, вещи и горы вдруг обретали контур, — Рядом с кармином — белила, рядом с синькой — зеленку, Черное рядом с желтым — так, чтоб ярко и звонко. Складывать краски мира просто и ясно, без мути, Так, как флейтист выводит дыхом единым звуки. В этом твое уменье, радость твоя и муки, Мастер голодноокий, художник жаднорукий! Блюдечко сажи, белила, оттенки соков и глин, Резкая зелень, веселый, как рот Маргариты, кармин, Цветные липучие смеси — и в этом запев и зачин Того, что звучит на картонах моих нехитрых картин. Чтоб заманить выпивоху, картину, как зазывалу, Вывескою цепляют к духану или подвалу. Иль присобачат к стенке сырого, темного вала, И там она мокнет, и меркнет, и гибнет мало-помалу, Медведь в сиянии месяца, желтый олень удивленный, Вертел с багровым мясом, округлость бочки смоленой, Толстый бурдюк, как брюхо пьяницы, оголенный — Вот моя бедная живопись, цвет мой неутоленный! Тускнеет она и жухнет, коробится, гаснет рано, Гниет на полу кладовки, стареет в углу чулана. Разве что вдруг понравится она владельцу духана И будет повешена косо над изголовьем дивана. Поставлю перед собою в светлом углу каморки Сны свои недописанные, виденья свои, восторги — Зори царицы Тамары, орлов, что недреманно зорки, И взгляд прощальный солдата, и девушку на пригорке... Глаза. Чтобы влиться свету, две дырки во лбу прокручены. Два ясных луча, два пламени, что стали могучими, жгучими, Чтоб прокричать про надежду тем, кто безверьем измучены, В тьму одиночества ввергнуты, радости не научены. Но гибнет мой крик, вмалеванный во взгляд людской и звериный, В сухой пылище базарной, в густой дымине трактирной, И я в кухонной конурке, как пес голодный и смирный. Мое всевиденье гаснет, как уголь в золе каминной. Безудержна гибель красок, белила мертвы — хоть плакать! Безжизненна гладь клеенки — какая в ней скука и слабость! |
538
Что делать? Неужто снова рвать, и марать, и ляпать,
Плевать в эту плоскую раму, в ее бесцветную слякоть? Стою перед ней. Здесь мой крах. И прах. И камень с погоста. Здесь — яма, провал. Ничто. Здесь даже нет с тенью сходства. Распяты здесь на кресте надежда и благородство, Просохли, как хилый плод, как гнойной язвы короста. Чем зренье свою утолю, которое неутолимо? Какую краску увижу, что прочим была незрима? Тот ярмарочный мир, как шут, под слоями грима, Потопчет мои холсты и протанцует мимо! Бесплодный, как желтый лист, и желтый, как ветвь на сломе, Безвольно, беззвучно умру в углу на мокрой соломе. Лишь тихий вечерний луч, как ангел, промчится в доме, Но я не услышу его в своей последней истоме. И бог не сойдет ко мне по душу мою убогую, Никто не вспомнит меня, я значил для всех не много. Сойдется случайный люд, выпьют вина из рога, И мой неказистый гроб проводят в свою дорогу. И комья грузинской земли ударят в крышку гроба, Чтобы услышать я мог отзвук земного грома — Тук-тук, тук-тук... Кто стучит? Что это быть могло бы? — Ты жив еще, человек? Дверь приоткрой немного! — Под сдвинутыми бровями — взор угрюмый и вещий, Уставленный в смерть, в злосчастье, куда-то далече, далече, Шея втиснута в тело, грузно обвисли плечи, Видно, ему привычно толкаться в базарном вече. Трактирный дворник — хрипучий, никчемный, ненужный дед, Вырос в дверном пробое, в темный тулуп одет, И вносит поднос с едою, — чего там только нет! — Куча отличной снеди — на пбминах так и след. Это — как холм священный, чьи запахи благовонны, Стебли, цветы и листья его украшают склоны, Яблоки рассыпные, дети цветущей кроны, Сладостью полные гроздья, кислой прохладой — лимоны. Терпкой миндальной горечью, вялым розовым цветом, Плещет вино в кувшине — на расставанье со светом, С этим чужим, неприютным, серым дождем одетым. Трав весенних побеги, свежих листьев ладони, Блики, цвета и запахи встали в пенье и звоне, Растанцевались, вздыбились, словно живые кони, На медном круглом подносе, в узорном кованом лоне. Смоквы Грузии! Чувствую их дыханье из дали — И чад кухонный сплывает, и словно стены упали, И ветры садов тбилисских вдруг заблагоухали... |
539
— Кто вас прислал ко мне так вовремя, генацвале?
Кто разложил на подносе эти цветы и злаки, Кто обошелся без ханжества — не пожалел бедняги. Но труда и понятья прислал мне добрые знаки, Чтоб я не умер, брошенный в этом грязном бараке? — Думаешь — вот жратва, чтобы пожрал перед смертью? Думаешь, что спьяна я проявил усердье? Мясо, перец, шашлык, этот кувшин и вертел... — Нет, это благая весть. Думаю — это бессмертье. Эти плоды впитают красок моих игру, Яблоки позолотой украсят свою кожуру. Я служил не обжорству, а красоте и добру. И не страшусь погибели, ибо весь не умру. Нет, меня не обманешь ты, что стал у порога И воплотился сейчас в дворника-кривонога, Вещие очи твои на меня уставились строго. Гляди на мое бессмертье, суровый посланец бога! 1966 |
АЛЕКСАНДР ЖАРОВ
(Род. в 1904 г.)
Версты, как дни, пролетают,
Конь подо мною кипит. Юность моя удалая — Цоканье звонких копыт. Взор мой — немеркнущий факел.
Встречным огнем опаленный,
Там, за крутыми холмами, —
|
540
Скажешь — задвижутся скамьи.
Глянешь — улыбки вокруг. То, что не выскажу сам я, Договорит политрук... Если мой недруг повержен,
Ну-ка, тряхну удилами.
Славно под говор акаций
1922 |
(Песня)
Взвейтесь кострами,
Синие ночи! Мы пионеры — Дети рабочих. Близится эра Светлых годов. Клич пионера: Всегда будь готов! Радостным шагом,
|
541
Мы поднимаем
Алое знамя. Дети рабочих, Смело — за нами! Близится эра Светлых годов. Клич пионера: Всегда будь готов! Грянем мы дружно
1922 |
Мне теперь всегда кричат об этом
Дорогих знакомцев голоса: — Саша Жаров, ты ли стал поэтом? — Саша Жаров, что за чудеса! По какой, скажи, случайной воле
Ты у нас, брат, секретарил ладом,
Вгорячах однажды, помнишь, было:
|
542
А потом ватагою веселой
К речке шли и возле бережка Шумно оглашали «Карманьолой» Спящие окраины городка. А теперь ты стал везде известен.
Ведь для вас, и вами вдохновляем,
Все равно теперь я тоже с вами, —
Если ж вдруг заминка может выйти:
1926 |
(Песня)
Холодные волны вздымают лавиной
Широкое Черное море. Последний моряк Севастополь покинул, Уходит он, с волнами споря... И грозный соленый бушующий вал О шлюпку волну за волной разбивал... В туманной дали
|
543
Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела волна штормовая... Он камень сжимал посиневшей рукою И тихо сказал, умирая: — Когда покидал я родимый утес, С собою кусочек гранита унес — Затем, чтоб вдали
Кто камень возьмет, тот пускай поклянется,
Пусть свято хранит
Сквозь бури и штормы прошел этот камень,
И в мирной дали
1943—1945 |
(Песня)
Грустные ивы склонились к пруду,
Месяц плывет над водой. Там, у границы, стоял на посту Ночью боец молодой. |
544
В грозную ночь он не спал, не дремал —
Землю родную стерег. В чаще лесной он шаги услыхал И с автоматом залег... Черные тени в тумане росли.
Трудно держаться бойцу одному.
Грустные ивы стоят у пруда,
Вместе с победой спокойные дни
1946 |
Двадцатый год.
Разруха, голод, холод. Шла осень, громом битвы грохоча. В Москве На Третьем съезде комсомола Мне довелось увидеть Ильича. Сердца юнцов
|
18 Советская поэзия, т. 1
545
Могучей мыслью
Бережно и смело Он нас через ненастье и мороз Вдруг перенес В весенние пределы, В преддверье коммунизма перенес. Мы от него
Прошли десятилетья не напрасно —
Как памятен мне
1956 |
Не могу я на вас наглядеться,
Подмосковные наши края... Здесь Неслышно прошло мое детство, Здесь промчалась и юность моя. Здесь лазурью блеснула впервые
|
546
С той поры разрослись, разгорелись
Кроны кленов, рябин и берез... Этот ласковый лиственный шелест В дальний путь Я с собою унес. И в дороге в года грозовые,
После долгих путей-перепутий
Но кругом нас — сады молодые,
1964 |
САЛОМЕЯ НЕРИС
(1904—1945)
С литовского
Ветер, ой ветер!
Ветер, все ветер! Косы запутал, веет и дует, За плечи обнял и щеки целует. Желтый лист палый,
|
18*
547
Мчаться и мчаться!
И не угнаться... Очи закрыты, ветер крепчает, — Мчит и качает — озорничает. 1926 |
На косах — яблони цветенье.
Сад словно снегом заметен. Из белой башни сновиденья Придет сегодня снова — он! Полоска озера — и стая
Сад дышит. В жизненном скитанье
Цветут в глубинах огонечки:
1926 |
Я вернулась к тебе, моя белая муза,
Я вернулась к тебе... Я оттуда, где розы, где движутся чаши по кругу, Где не ведают бед. Я видала, как юность нагая в кружении бала
|
548
И рыдала я, глядя, как молодость гибнет покорно,
Как желтеют цветы. Я рыдала, — не я ли пила тот напиток тлетворный! — Сладкий яд на губах не остыл... — Нет, не здесь твое счастье, где розы, вино и удача,
Ты эовешь меня с гор. Этот путь и обрывист и узок,
1927 |
О жизнь моя — ветер бродяжьей воли!
Как сокол летишь над весенней землей. О жизнь моя — эхо степных раздолий! О жизнь моя — сон ужасающий мой! Люблю тебя пламенной, вольной, могучей,
А ты, моя мать, о земля родная!..
Люблю я тебя, стихия свободы!
1927 |
Ты не брани меня, суровый отчим!
Ты, мачеха, напрасно не вини! Лес пожелтел, и стали дни короче, Цветам остались считанные дни. |
549
Я к вам пришла сплясать веселый танец
И, улыбаясь лету, песню спеть, Разжечь очаг, пока мы не расстались, — Пусть он вас долго-долго будет греть. А я уйду от вас, плясунья-гостья,
1927—1928 |
* * *
Как алые пятна стыда
на лице проступают — так вы, мои строки, возникли на белой бумаге. Но муку мою,
И если я нынче смеюсь или верую в счастье,
Низвергнув алтарь, пред которым молилась так долго,
1928 |
Осень. Грязь. Туман не тает,
Ни один не светит луч, Журавлей большая стая Разрывает полог туч. Словно клич несется вольный:
|
550
Мчатся птицы, мчатся тучи,
С ними мчится мысль моя, — Если бы рукой могучей Бедность задушила я! Дайте крылья мне скорее,
Я виновна, что глухая
1935 |
Когда-нибудь, о мой апрель,
Ты вновь сюда вернешься, Вернешься ты, дружок апрель Но мне не улыбнешься. Гнедого осадив коня,
1936 |
Взгляд твой милый растаял
В паровозном угаре, Свет надежды растаял, — Это больно забыть. В сердце скорбь нарастает, Горечь в каждом ударе. Я хочу, словно стая Паровозов, завыть. Убегает береза.
|
551
О, дорога большая!
Возвращусь ли сюда? Ты моя ли, береза? И гремит многократно, Голос мой заглушая: Ни-ко-гда! Ни-ко-гда! (1939) |
Ты снишься — сиротой без крова, —
В крови, в слезах, в печали... Я сотни миль пройти готова, Чтобы узнать — жива ли! Сады ль твои зарозовели,
Ты озираешься тоскливо,
Где лучшие из лучших дети?..
Как снятся мне твои просторы,
1941 |
Зачем ты шествуешь сквозь бурю
И вихрь седые кудри рвет? Остановился, глянул хмуро И снова ты идешь вперед. |
552
Что было в прошлом? Великаны
Или пигмеи — все равно... Шагает время неустанно, И ты с грядущим заодно. Где те, о гений одинокий,
Ты необъятен, словно море,
Тебя не солнце провожает
Пусть льется кровь, пусть горе бродит,
Чтоб к солнцу стяг был поднят алый
1942 |
Пой, сердце, жизнь, тобой любимую,
Лазурь безоблачную, чистую, И тучку, ветерком гонимую, И в сосняке тропинку мшистую. Пой жизнь без пуль, без думы черной,
|
553
Пой о войне всепожирающей,
Пой, как всегда, без принужденья, О жизни, в пламени сгорающей, О жизни, ждущей возрожденья. Пусть льется песня, обгоняя
Когда ж, залив очаг пылающий,
Рази врага словами колкими,
Пой, сердце, все, чем ты гордишься, —
1943 |
Зацветает вереск. Наступает осень,
В теплые пределы улетают птицы. Светлая береза — меж двух темных сосен — Как тебя мы любим — белая сестрица. Мы попросим бури: будьте осторожны,
1943 |
Как я бездольна!
Слезыньки застят Очи мне тьмою... Будешь ли снова, майское счастье, Счастье весною? |
554
Будет ли песня вновь раздаваться
Скворушки-братца? Петь я хочу, хочу улыбаться, Звонко смеяться... Слов не хватает! — все-то их мало,
1943 |
Бушует черная гроза,
И в небе сумрачном и рваном Пороховые облака. А ты все так же далека!.. Озер тишайшие глаза Прикрыты тьмою и туманом. Налились кровью небеса.
Не жалко сказочных коней,
Скатилась чистая слеза
1944 |
555
* * *
Настанет май, в садах сирень очнется,
И соловей безмолвствовать устанет... И пусть пока — в руинах ветер бьется, Над мертвою землей — вороньи стаи, Пороховая гарь, обугленные трубы
Настанет май, и ранние зарницы
1944 |
О ветры предвесенние! Взлетая,
С веселым смехом мчитесь вы над нами, Как белых голубей большая стая, Как голуби — с зелеными ветвями! Развейте, ветры, тленье и удушье,
Пускай крылами, стоя вровень с небом,
Поля — в потоках солнечного света,
1945 |
556
ТЕОФИЛИС ТИЛЬВИТИС
(1904-1969)
С литовского
Растаял дым. Кровь смыта. Рассветает.
Ушли на запад сумерки и муть. Литва! Передо мною вырастает Единственный твой осветленный путь. Ужасные, чудовищные годы
Твой сын наладил плуг. Он хлеб посеет,
А в час, когда росой овраги дышат,
Вот он крадется тихо по деревне,
Или, таясь у ветхого уступа
Вечерний час. Все плавится в закате.
|
557
И человек снимает шапку строго,
Он просит бога доброго помочь. А старший сын его во имя бога Из-за угла подстрелен в эту ночь. На лбу отца, как на коре древесной,
А на заре, когда прохладны росы,
Увидишь ты, как на телеге тряской
В день троицын отбрызгали кропила,
Упырь-мертвец приблизил к чаше губы,
И вот уже слуга Христа в постели.
И снова натощак, едва светает,
Он хлеб святой разделит мирной пастве,
|
558
Откуда ж эта нечисть вековая?
Зачем она является из тьмы, Крылами смерти солнце затемняя, Уродуя народные умы? Или еще от солнечного блеска
Уже моя зеленая планета
1947 |
Грохочет Балтика, и волны, пенясь, мечут
Янтарь сверкающий и дышат тяжело. В полдневную жару, в июньский тихий вечер На Неринге легко, привольно и светло. Пески накалены, волна бежит со звоном.
Погожий день. Малыш играет на песке.
1950 |
Вниз по Волге плывет
И плывет пароход, За кормой только пена густая. Берег виден едва, Я чуть слышно слова На знакомый мотив повторяю: |
559
«На востоке, вдали,
Где просторы легли Нашей мирной земли, Поднялись Жигули». Пролегла, широка,
Жигули, Жигули
И взорвал аммонал
Жигули, Жигули!
Где когда-то в бою
Жигули, Жигули...
1951 |
560
Где я стою — назавтра будет море.
Здесь повстречаются суда. Быть может, я и сам поверю вскоре, Что было так всегда. Где я стою — промчатся рыбьи стаи,
Где я стою — звенеть волне свободной,
Советским людям — честь, хвала и слава
Где я стою — назавтра будет море.
1951 |
ААЛЫ ТОКОМБАЕВ
(Род. в 1904 г.)
С киргизского
Потомки, я у вас прошу на миг вниманья.
Хочу найти в сердцах ответ и пониманье. Когда вы в Ленинград помчитесь на «Стреле»,
|
561
Мелькают за окном то вдалеке, то близко —
То в поле, то в лесу простые обелиски. Здесь был когда-то бой. Здесь каждый был — солдат.
Все были — как один. Винтовки и шинели.
Никто не отступил. Все — братья по судьбе.
Тут остановок нет, тут лоезд мчит стрелою.
Каленые штыки. Солдатские сердца
Они тут навсегда, чтоб мы не забывали
Подумайте, друзья, о тяжкой их борьбе.
Мы вечно быть должны солдатам благодарны,
Потомки, вам дарю я этот скромный стих,
1945 |
Зацвели сады вокруг,
Будто иней выпал вдруг. И над яблоней пчела Золотой свершает круг. Утро в каплях серебра,
|
562
И гудит до темноты.
Клонит ласково цветы. И дивишься, сколько в ней Хлопотливой доброты. Рассердить страшись ее!
А бывает, попадет
Золотой гудящий рой
1955 |
Он вышел иэ кустарника. И шест
На голове восстал восьмиветвистый. Дитя и украшенье этих мест, Спокойно озирал он край гористый. При этом чутким ухом шевеля. О чем же говорила с ним земля, — С ним, кареглазым и красивостанным? Он был свободным, я был мальчуганом, А детство и свобода — та чета, С которой песня жизни начата. Я не забыл его до старых лет.
|
563
Но что это? У русла речки звонкой,
Лишайника одеты грубой пленкой, Валяются могучие рога... Где встретил он жестокого врага? Давно ли сердце перестало биться? Охотник ли с ружьем — его убийца, Или его зарезал серый вор? Кто отнял у него земной простор, И лунный вечер, и зари пыланье, И длинные глаза любимой лани? Чей облик был запечатлен в зрачках
Навек твой образ в сердце сберегу.
1967 |
Это сок самой солнечной горной травы — мумиё.
Драгоценные капли стекают с камней, говорят. Мумиё обновляет, второе дыханье дает, Нет на свете лекарства ценней и верней, говорят. Та трава под луною сияет; кто выпьет ее,
Зелье пил Улукман-врачеватель, и старость ему
|
564
Мне порою приходит на ум, что поэзия — как мумиё.
В чем секреты? Что слову и запах и цвет придает? Сокровенное слово, где только тебя не искал!.. Мумиё над обрывом сочится из тяжести скал. 1969 |
Юность, не беги, постой на месте
Иль замедли быстрые шаги. Те цветы, что мы растили вместе, Людям раздарить мне помоги. Слишком кратким было их цветенье,
У меня семян в запасе много,
А когда того дождусь я срока,
Но земля пребудет дорога мне,
Если же средь полдня золотого,
1969 |
565
Уже туманы утра стали зыбкими,
И солнце на долину ляжет скоро, Уже пришли кузнечики со скрипками, И птичий хор поет без дирижера. Уже созрела влажная смородина, А ягоды ее — глаза любимой. Ты — не вовне, ты в нашем сердце, Родина, Сияешь красотой неизъяснимой. О, сколько в скалах неги и суровости,
Вот по камням бегу я, с гор низвергнутым,
Я думал, что земля моя бесценная —
Но сочетались в думе человеческой
1970 |
566
СЕРАФИМ ЭЛЛЯЙ
(1904-1977)
С якутского
В тайгу выходит молодость,
И говорит тайга ей: — Бери у меня золото, Я щедрая такая! Сияет солнцеликое Безоблачное небо — Твои дела великие, Бездельничать нелепо!.. — Гора большую голову Вздымает над пространством И говорит геологу: — Ищи мое богатство! В тайге сверкнуло озеро
Трава зеленокрылая
Просторы необъятные,
1930 |
567
АЙБЕК
(1905-1968)
С узбекского
На мой термометр вдруг дохнул ты с высоты,
и ртуть склонила стан, свой синий стан и нежный. Повсюду твой привет подброшен в письмах снежных, как падающий лист, так пляшешь, легкий, ты. Гость мрачный птичьих гнезд, к тревогам птичьим глух,
И громкое «апчхи» уж с улицей дружит,
«А вот и снег!» — кричит у школы детвора,
О лете лучшее храня воспоминанье,
1938 |
Вечер душный, усталый на отдых залег,
Гаснут на небе огненных маков луга. Ужин варится, рдеет в золе уголек, Мать-старуха на корточках у очага. А над ней, на жердях, тяжелы и плотны,
|
568
Пятерых молодцов, одного за другим,
У нее отняла, оторвала война. И тоскует она по своим дорогим, Видеть их — нестерпимым желаньем полна. Голоса их в ушах не смолкают у ней,
Вот развязывает она кончик платка,
Призрак сына, кивнув, удаляется прочь.
У ограды колышутся пять тополей,
Мать вздыхает. Она одинока опять.
Снова даль бирюзовая, песней звеня,
По садам, по дворам будут рыскать ветра,
День великий придет, день победной весны —
|
569
И как будто бы солнце ворвется в сердца,
И, смеясь, и от радости слез не тая, Ты увидишь, уэнаешь: как даль без конца, Засияет прекрасная старость твоя! 1942 |
Все мне кажется: день уберет
дымку памяти с летнего часа, и на давний высокий порог выйдет женщина та величаво. Точно трудная ей задана, не по силам задача. И четко и ревниво блестит седина в ее гладкой и черной прическе. Солнце низится за горизонт, полнит тысячи глиняных оспин. Как крыло стрекозиное, зонт пропускает малиновый отсвет. Ей, идущей, далеко видна вся в тенях тополиных дорога. В истомленном арыке вода пробирается в тень понемногу. А ташкентское лето кипит, перепутав наречья и лица, и под цоканьем частым копыт мостовая горит и дымится. Но встают перед женщиной той на экране духовного зренья кровь, и дымы, и город пустой — весь немыслимый ад разоренья. Горе горькое в гору свали — и под всеми завалами теми ты не сыщешь уже, где — свои, где — отчизны скорбящей потери... Но осанка идущей — стройна, крылья шарфа недвижны косые. |
570
Полной мерой дала ей страна горя,
веры и силы России. Вижу я в отдаленье глухом, как черты ее чутки и строги: в золотящихся струях Анхор золотые ей жалует строки... 1968 |
ПЕТРУСЬ БРОВКА
(Род. в 1905 г.)
С белорусского
Надрывалась земля
В своей муке исконной, Человеческим голосом Умоляла ты нас: — Засевайте меня, Убирайте любовно, Чтобы жар в груди моей Не погас. Мы же рвали ее
|
571
Мы же только, ремень подтянув,
Да потуже, Хлеб свой горький пекли С лебедой пополам. Из мякины тот хлеб
Много бед мы узнали
Но пришел наш черед,
А теперь мы избавим тебя
1931 |
572
Я солдат-фронтовик,
А война так сурова, Что я думал порой — Мне уж больше не жить. Восемь ран залечил, В строй вернулся я снова, Только рану одну Не могу залечить. Улеглась бы тоска,
Эту жажду ничем
1943 |
Ночь летит, как ласточка,
Сладко спится Насточке. Ветер ходит у окон,
|
573
А под утро — чуть светло —
Будто стукнул кто в окно, Задрожала хаточка, Рассуждает Насточка: «То волна по донышку, То стучит сосеночка, То ведь дятлы раненько...» Не проснуться маленькой. Спит, покинь ее, докука,
То ль по небу громами,
Сон слетает, улетает,
Да как вдруг поднимется,
1945 |
Я не страшусь
Ненастья злого, Перед метелью устою: За жизнь держусь, как лист дубовый За ветку держится свою. В осенней мгле,
|
574
Он полыхает, словно медь,
Чтобы в ответ на посвист бури Раскачиваться И звенеть. Когда зимою
Но, вешней горькой
1956 |
Тот день сквозь годы людям светит,
Все в нашей волости глухой — И деды, и отцы, и дети — На сход пришли одной семьей. Здесь едкий дух махры и пота
Листок, что был в руках матроса,
Читал моряк могучим басом,
|
575
Он взбудоражил нашу волость,
В огне испытанный герой. Но и его гремящий голос Срывался и дрожал порой. Не шибко грамотой владел он,
Листок потрогать все старались.
И каждый спрашивал с волненьем:
1957 |
Не позабыть мне песню далекой той весны:
«По Муромской дороге стояли три сосны...» Бродили мы и пели, и с песней ты цвела.
Любил тебя тогда я, — зачем теперь таить? —
Взять василек, но краска — всего-то в нем одна,
Взять колокольчик, может... Да всех ты краше их!..
Летело время, мчалось, мне навевая сны,
Прошли весна и лето. Зима — над головой...
1962 |
576
«Калi ласка!»1 — два коротких слова
Повторяю снова я и снова. Сколько ни живу, они со мною,
В них открытость и. добросердечье,
Гости к нам — счастливое событье.
Сразу печь заполыхает жарко,
Бульба и домашняя колбаска.
Парень, позабывший на свидании
Помнит, что признания основа —
А затем придет и остальное:
В дом войди, и станет он пригожим,
Гром гремит над житом и над просом.
Лейся, дождь, не крупный и не редкий,
Если непогодь над нашим краем, —
|
1 Милости просим (белорусск.).
19 Советская поэзия, т. 1
577
Калi ласка, выйди из-за тучи,
Все согрей и освети получше! — Калi ласка! — слышится при встрече
— Калi ласка! — повторяю снова
|
О телеграфе партизанском
Ни диссертаций, ни статей. Од проще азбуки-морзянки, А в чем-то, видимо, сложней. Пастушьей дудки звук певучий,
Телеграфист лесной, бывало,
Дозорный, разрешив задачу,
Приказы, данные разведки,
В землянках уточняли планы,
|
578
Пусть силы еще не набралося лето,
Но речка играет, полна красоты. И аира сабли пробилися к свету, Поднялися к солнцу из мутной воды. Лоза распушилася — вдруг осмелела
А месяц взойдет — аж до дна проникает,
|
Когда в краю, где бегал босым,
Бывал я, — верьте или нет, — «День добрый!» — я шептал березам, «День добрый!» — слышал я в ответ. И сердце гулко так стучало,
Разгорячась, я шел напиться,
И благодарен, и взволнован,
|
Напрасно люди ждут покоя.
Но я не тот. Не из таких. И ты, волнение людское, Со мною с первых дней моих. |
579
Да.что там я! Легко заметить —
Оно не нам одним дано: Оно во всем на белом свете. Во всем как есть. Везде оно. Глядишь, оно и в море синем,
Оно и в соловьином пенье,
Увидишь вдруг пушинку в небе —
Покоя нет. И мне сдается:
|
* * *
Не спишь. Тревожно сердце бьется,
Ища себя в строках твоих. Поэзия — рытье колодца: Чем глубже, тем прозрачней стих. Копай упрямо, чтоб оттуда,
Чтоб кто-то, иссушенный жаждой,
|
580
ПЕТРО ГЛЕБКА
(1905-1969)
С белорусского
* * *
Зачем гадать, мечтая о далеком,
Тому, кто в жизнь не верит всей душой? Нальется яблоня румяным соком И зашумит весеннею листвой. Но не собрать ей листьев, что опали,
Как месяц молодой, гляжу на эемлю, —
1925 |
Каким он выдался счастливым
И урожайным — этот год! В саду — крыжовник, зреют сливы, Клубники полон огород. Пустырь вчерашний, никудышный,
Над самой речкой, средь крушины,
|
581
Ах, что за ягоды лесные!
Полянки щедро зацвели, Когда весенний луч впервые Коснулся утренней вемли. Сперва возникла земляника,
К исходу сладостной малины
А на болотистой поляне —
Каким он выдался счастливым
1940 |
Идут кровавые бои —
сильней день ото дня. Четвертый день друзья мои на линии огня. На них два раза танки шли,
Они врага отбросят вспять
1941 |
582
На ратном поле умирал солдат,
Он смело дрался до последней пули, Его друзья уже навек уснули, Теперь он замыкал их скорбный ряд. Он тихо отходил — обрел покой,
И жаждал человек в свой смертный срок
Да только пусто было перед ним —
Но как в былинах у слепых певцов,
Лазурь сгущалась и сближалась с ним,
Но свет его бессмертный золотил
Вот солнце уже кануло на треть,
И губы остывавшие бойца
|
583
Молю судьбу — дай мне такую смерть,
Чтоб на краю разверзнутой могилы И мне хватило мудрости и силы В своей последней песне жизнь воспеть. 1944 |
Ну вот и мы с тобою дома!
За поворотом будет сад, А дальше — хаты. Нам знакомо Все это с давних лет, солдат! Сгустились сумерки, как прежде.
Войной гонимые по свету,
Но все тут нам давно знакомо:
Иль заблудились мы с тобою?
За ним вот тут стояла хата,
Нам нет пристанища с тобою,
|
584
Каких примет нам не хватает?
Я узнаю тебя, земля, В том, как звезда в ночи мерцает, Как пахнут свежестью поля. Нет, ошибиться мы не можем,
Где смерть пожаром бушевала,
Чуть-чуть поспим, а на рассвете
И снова станет все знакомо:
1945 |
* * *
Я спал. И сны мои летели
Неслышно в тишине ночной. А может, и на самом деле Сегодня ты была со мной. Я целовал живые руки,
И вот проснулся... Надо мною
|
585
И я, неверующий, верю —
Со мной была твоя душа. Как след находки и потери, В тетради — след карандаша. 1957 |
Лесок похвалялся
Убором зеленым, А озеро — синим, А розы — червонным. Лишь радуга
Над лесом, над садом,
1965 |
САНДЖИ КАЛЯЕВ
(Род. в 1905 г.)
С калмыцкого
Говорят, что степной орел
Постоянно, хоть раз в году, Прилетает к тому гнезду, Где он крылья свои обрел. Так и мне навек суждено,
|
586
Ленин!.. С именем этим слит
Моих дум вдохновенный стих, Ибо имя это стоит У начала всех строк моих. Мне и в трудные те года
Никогда душой не кривил,
Если кто меня спросит вдруг —
«Послушай, друг!
И добавлю: «Уверен будь,
|
ВАЛДИС ЛУКС
(Род. в 1905 г.)
С латышского
Неправда,
Что жизнь люди больше не любят И что, проклиная себя и других, Ножи точат, и петлю себе готовят, И ждут, как спасенья, авто из мертвецкой. |
587
Неправда. Не так это. Нет!
Каждый день
О нет! Не хотят умирать пролетарии.
Нет!
1934 |
Этой ночью, одинокой ночью,
Когда в поле мечется метель, Не хочу под взвизгиванье вьюги Лечь в постель. Этой ночью, одинокой ночью,
Но ты знаешь: все это смятенье,
Это — ритм природы: эти битвы,
|
588
Знай: петли на свете не осталось,
Что тебя могла бы задушить! Ты придавлен? Ты затоптан? Встанешь! Будешь жить! 1938 |
Снова со смертью мы в споре.
Сотни ракет, словно зори, брызжут из тьмы. Трубки дымятся и тлеют... «Кто же из нас уцелеет?» — думаем мы. Вьется дымок вдоль наката,
Снова со смертью поспорим.
Северо-Западный фронт, 1943 г. |
Каналы, скованы гранитом,
Струятся, уходя под землю, Их щукам не рябить сердитым, В их рукавах туманы дремлют. Их берега расшила осень,
|
589
По вечерам в их водах чистых
Свершает город омовенье. И на подвесках серебристых В них звезд и окон отраженье. 1945 |
Дождь теплый, урожайный тихо льет,
цветут дуга, и рожь в пыльце цветет. Цветет земля. Там, где борозд следы,
И пахарь, полный радости, глядит,
Ласкает он колосья. Где давно
Дождь теплый, урожайный тихо льет,
Мельчайший корень тянет жизни сок,
Вот так и ты, согрет весны лучом,
1950 |
ЛЕОНИД МАРТЫНОВ
(Род. в 1905 г.)
Я не знаю — она жива или в северный ветер ушла,
Та искусница, что кружева удивительные плела В Кружевецком сельсовете над тишайшею речкой Нить? Кружева не такие, как эти, а какие — не объяснить! Я пошел в Кружевной союз, попросил показать альбом, Говорил я, что разберусь без труда в узоре любом. |
590
Мне показывали альбом. Он велик, в нем страницы горбом,
И, как древних преданий слова, по страницам бегут кружева. Разгадал я узор — сполох, разгадал серебряный мох, Разгадал горностаевый мех, Но узоров не видел тех, Что когда-то видал в сельсовете Над тишайшею речкой Нить, — Кружева не такие, как эти, а какие — не объяснить! Я моторную лодку беру, Отправляюсь я в путь поутру — ниже, ниже по темной реке. Сельсовет вижу я вдалеке. Не умеют нигде на свете эти древние тайны хранить, Как хранили их здесь, в сельсовете, над тишайшею речкой Нить. Славен древний северный лес, озаренный майским огнем! Белый свиток льняных чудес мы медлительно развернем. Столько кружева здесь сплели, что обтянешь вокруг земли— Опояшешь весь шар земной, а концы меж землей и луной Понесутся, мерцая вдали... Славен промысел кружевной! Это те иль не те кружева? Мастерица! Она жива? Да, жива! И выходит она, свитой девушек окружена. Говорит она: — Кружева мои те же самые, те же самые, Что и девушки и молодушки. Не склевали наш лен воробушки! Не склевали лен черны вороны, разлетелись они во все стороны! Кружева плету я снова. Вот он, свиток мой льняной. Я из сумрака лесного, молода, встаю весной. Я иду! Я — на рассвете! Встретьте девицу-красу В Кружевецком сельсовете, в древнем северном лесу! 1932 |
Кто ответит — где она:
Затопило ее море, Под землей погребена, Ураганом сметена? Кто ответит — где она, Легендарная страна Старых сказок — Лукоморье? |
591
Это я отвечу вам:
Существует Лукоморье! Побывал мой пращур там, Где лукой заходят в море Горы хладные. У скал Лукоморье он искал — Волшебную эту местность, Страну великих сокровищ, Где безмерна людская честность, Но немало див и чудовищ. Здравствуй, северная Русь!
Что мой пращур? Голытьба!
Баба-яга сердита. —
Верно, пращур?
|
592
Сторожила берега Мангазеи и Обдорья,
Неприступна и строга, охраняла Лукоморье. Злата шкура на плечах, Золотой огонь в очах, — Грейся, пращур, в тех лучах! — Ах, гостеприимна,
Ты остался, пращур, там?
Лукоморье!
Знаю я: где север дик,
|
593
Я не знаю, кто она, —
Инженер или пастушка, Но далекая избушка, что за елками видна, Снова сказками полна. Здравствуй, дивная страна! 1945 |
Вода |
Благоволила
Литься! |
Она |
Блистала,
Столь чиста, Что — ни напиться, Ни умыться. И это было неспроста. |
Ей |
Не хватало
Ивы, тала И горечи цветущих лоз. |
Ей |
Водорослей не хватало
И рыбы, жирной от стрекоз. |
Ей |
Не хватало быть волнистой,
Ей не хватало течь везде. Ей жизни не хватало — Чистой, Дистиллированной Воде! 1946 |
594
* * *
Что-то
Новое в мире. Человечеству хочется песен. Люди мыслят о лютне, о лире. Мир без песен Неинтересен. Ветер,
И иду я
Города и пустыни,
Но еще не успел я потрогать —
|
595
На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти, Холст растрескивается с хрустом, И смывается всякая плесень... Дело пахнет искусством. Человеку хочется песен. 1948—1954 |
От города не отгороженное
Пространство есть. Я вижу: там Богатый нищий жрет мороженое За килограммом килограмм. На нем бостон, перчатки кожаные
1949 |
* * *
Он
Перед нами Открывает душу, А может быть, и новые моря, И новую неведомую сушу, И глубь, и высь... Короче говоря —
Как открывает новую планету
|
596
Об этом что ни миг, то новом мире
Ведет он нескончаемый рассказ, И горизонты делаются шире От этого у каждого из нас. 1959 |
* * *
Отмечали
Вы, схоласты, Птолемея Юбилей. Но дошла к вам
Но
Отмечать
1960 |
Я поднял стихотворную волну,
Зажег я стихотворную луну Меж стихотворных облаков И вот решил: «Теперь возьму засну, Засну теперь на несколько веков!» Но я забылся не на сотни лет, А стихотворный заблистал рассвет, И не в мою он даже честь вставал, А величайший наступил расцвет Всего того, что я предсоздавал. |
597
И будь я даже в сотни раз сильней —
Не мог бы на минуту хоть одну Пресечь теченье стихотворных дней, Объявших стихотворную страну! 1963 |
* * *
О, если бы писали мы
О том лишь, что доподлинно известно, — Подумайте, о трезвые умы, Как было бы читать неинтересно! Не думал бы Колумб, что Индии достиг,
Пойду — у папы римского спрошу:
1964 |
Поэзия
Отчаянно сложна, И с этим очень многие боролись, Крича, что только почвенность нужна, В виду имея только хлебный колос. Но иногда, в словесном щебне роясь, И там, где не восходит ни зерна, Ее мы обнаруживаем, то есть Она везде, и не ее вина, Что, и в земле и в небе равно кроясь, Как Эребус, венчая Южный полюс, |
598
Поэзия не ребус, но вольна
Звучать с любого белого пятна, Как длинная и средняя волна, И на волне короткой весть и повесть! 1972 |
МИХАИЛ ПЕТРОВ
(1905-1955)
С удмуртского
— О счастье песню я пою, —
Ты говоришь, поэт. А где источник песни той, Ты думал или нет? Любил ли ты когда-нибудь
Запечатлел ли ты в стихе
Делил ли горе ты с людьми,
Скажи нам: верил ли ты в жизнь,
Жива в народе счастья песнь!
1953 |
599
МИХАИЛ РУДЕРМАН
(Род. в 1905 г.)
Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи! Видишь, облако клубится, Кони мчатся впереди. И с налета, с поворота
Эх, тачанка-ростовчанка,
Эх, за Волгой и за Доном
И неслась неудержимо
Эх, тачанка-киевлянка,
По земле грохочут танки,
|
600
И врагу поныне снится
Дождь, свинцовый и густой, Боевая колесница, Пулеметчик молодой. Эх, тачанка-полтавчанка,
|
ОСМАН САРЫВЕЛЛИ
(Род. в 1905 г.)
С азербайджанского
Едва успевает погаснуть закат —
По гнездам устроиться птицы спешат, Все твари летят, и ползут, и бегут В заветное логово, норку, закут; Скиталец, затерянный в темных ночах, — И тот вспоминает родимый очаг. А ты? Под какою ты кровлей живешь? Мороз... Пробирает бездомного дрожь, В богатых палатах не знает забот Счастливое племя госпож и господ, Всю ночь веселятся ханум и ага, — О каждом печется, как нянька, слуга. А ты, если зимняя ночь впереди, По улицам грязным скитайся, броди, Проси, замерзающий, слез не таи, — Подаст запоздалый гуляка шаи. Настойчив твой странно внимательный взгляд — Глаза твои грустью голодной горят. Как пламя, нутро твое голод печет, Как ветер, по улицам гонит, влечет. Обветрен, обуглен голодной тоской, Ты — пепел от конченой жизни людской. Ты молишь, — но мимо идут господа. В их памяти ты не оставишь следа, — Скорее растрогаешь камни, кремни, Чем эти сердца, — недоступны они! |
601
Упившийся песенной сладостью слух
Ко всякому неблагозвучию глух, Бездонный! Тебя не всевидящий рок, А шах на печальную долю обрек: Ты хлеба просил, о насущном скорбя, — Он шляпу-панаму надел на тебя. О, разве рождаются люди на свет
Лишенные крова, придите ко мне,
|
602
Без страха рассказывай, душу деля, —
Как если бы уши имела земля. Так слушать я мог бы всю ночь до зари, Как слышит земля... Говори! Говори! |
Вечереет.
Над ущельем, над скопленьем грозной мглы, Как орел, я опустился на крутой уступ скалы. Тень моя ползет по склону всем теням наперекор, Как душа моя, открыто каменное сердце гор. Здесь бы надо человека, знающего чудеса, Здесь бы надо живописца, чтоб не умерла краса; Позолоченные солнцем поднебесные хребты И до головокруженья ощущенье высоты. Бурная река в ущелье извивается змеей, Валуны над нею с просо кажутся величиной; А пещеры приоткрыли пасть большую, как у льва. Над развалинами замка заугукала сова. О ущелье! Если б мысли были так же глубоки И прозрачно было б сердце, как вода твоей реки, Высоко б летала песня — над горами, над людьми И не каждый торопился б состязаться с Низами. Горы! Трещина коснулась их высокой седины, Словно вражьими мечами надвое рассечены. |
603
Не ответите ли, скалы,
прорезающие высь, Сколько здесь мечей бряцало, как пожары здесь вились; Как гранит тысячелетний дымом пороха пропах, Как звенящие копыта затоптали Карабах; Как, дворец свой бросив, в горы убежал Ибрагим-хан, Свил гнездо себе, как коршун, возле скал Ибрагим-хан. Не ответите ли, скалы, вам увидеть привелось, Сколько пролилось на камни материнских горьких слез? Сколько здесь сестер рыдало, как был горек плач вдовы, Впрочем, что вам эти слезы, если каменные вы! Сколько сбрасывали лучших и отважных со скалы, Сколько с родиной рассталось незабвенных Кер-оглы? Сколько горестей храните, как трава на вас горька, Сколько крови на граните накопилось за века? Сколько воинов бесстрашных не снесли здесь головы, Впрочем, что мои вопросы, если каменные вы. |
УЙГУН
(Род. в 1905 г.)
С узбекского
Ты пришла бессмертного надеждой,
Радуя, даря, животворя, Рея зорь стоцветною одеждой, Радугой дождей своих горя. |
604
У тебя опять обычай прежний, —
Будто бы играя, без труда, К жизни будишь ты простор безбрежный, Устали не зная никогда. Ты дохнешь — и голые деревья
Девушку-колхозницу ты будишь,
В небеса ли синие, в глаза ли,
Звоном соловьиного дастана
Ты идешь и на землю низводишь,
Ты во всем подобна жизни нашей,
1928 |
Озаренная луною ночь
Из-за моря южного встает, И поэт у моря, и над ним Ореолом звездный небосвод. |
605
Он стоял на темном берегу,
Руку положив себе на грудь. И у ног его шумел прибой, Вечных волн необозримый путь. Бушевал глухой морской простор
И, глубокой думой обуян,
Да, он сам был морем, и над ним
И чем больше в даль его стихов
Вечности печать несут они,
1937 |
Нет, мой милый, заботливый доктор,
не прикладывай ухо к груди, хоть и долго живет мое сердце, а стучит оно гордо, упрямо. Если пульс мой желаешь проверить, по стихам моим новым суди: их горенье, порывы и взлеты — это точная кардиограмма! 1965 |
606
ЯКОВ ШВЕДОВ
(Род. в 1905 г.)
Орленок, орленок,
Взлети выше солнца И степи с высот огляди! Навеки умолкли веселые хлопцы, В живых я остался один. Орленок, орленок,
Орленок, орленок, гремучей гранатой
Орленок, орленок,
Орленок, орленок,
Орленок, орленок,
1936 |
607
БЕТТИ АЛЬВЕР
(Род. в 1906 г.)
С эстонского
Когда к бурде привыкшие невежды
сок драгоценный смешивают с грязью и гонят Музу в нищие одежды, чтоб Золушкой служила безобразью, — тогда, не унижаясь до укоров,
Как выкрики сердитого ребенка,
Ему известно, что все те же люди,
|
Когда смолкает город, никнет ветер,
в храпящий рот луна из окон светит, грибы глядят сквозь мох небесный — звезды, тогда не сплю, хожу, смотрю, — в просторах рождается какой-то странный шорох, и дальнюю сирену глушит воздух. Но вдруг — звучанье арфы и органа,
|
608
А. И. Лактионов.
Письмо с фронта. 1947
От смеха флейта в облаках икает,
в земле гигантский бубен не смолкает, и я еще справляюсь, несомненно, с нашествием, грядущим еженощно, но сквозь меня уже стремится мощно великая симфония вселенной. |
Безумная муза, слепая во злобе,
умерь свои стоны, утихни на милость! Мы скоро с тобою зашамкаем обе, вот нынче, и верно, я зуба лишилась. И вовсе не думай, что долг мой доставить
И что это вдруг от подружек веселых
Вдвоем, как за пазухой господа бога,
|
Бедняга мой отец играл в оркестре,
я рано флейту приняла в подарок, и блики чудные во мгле души воскресли,- был нотный лист таинствен, сладок, ярок. Смеялась флейта, жаловалась миру, а я играть должна была трактиру, где часто пил отец и день и ночь и пьяницам хвалил флейтистку-дочь. |
20 Советская пооаия, т. 1
609
Отца вогнали в гроб трактир и пьянки,
и стали ноты меркнуть и пылиться. Пошла учиться — барышни-мещанки сочли, что я — дурнушка и тупица. Весной ушла бродяжить, очень скоро меня до нитки обобрали воры: ни паспорта, ни денег, слезы, больно, — так нить судьбы запуталась невольно. Обидчики смеялись над слезами,
|
* * *
Говори со мною тихо,
слух становится острее. Говори со мною тихо, тихое пойму быстрее. Счастья голос и кручины
|
АГНИЯ БАРТО
(Род. в 1906 г.)
Знают нашего соседа
Все ребята со двора. Он им даже до обеда Говорит, что спать пора. |
610
Он на всех глядит сердито,
Все не нравится ему: — Почему окно открыто? Мы в Москве, а не в Крыму! На минуту дверь откроешь —
Нынче день такой хороший,
Я поправился за лето,
— Ах ты, мишка косолапый, —
Мы давно твердили маме:
У стены с диваном рядом
Так обрадовался папа:
Но пришел Иван Петрович —
|
611
Он сказал, что все не так:
Что со шкапа слезет лак, Что совсем он не хорош, Что цена такому грош, Что пойдет он на дрова Через месяц или два! Есть щенок у нас в квартире,
Он не пьет еще из блюдца.
Но однажды все ребята
Почему ты видишь тучи
— Прочь! — сказал Иван Петрович.
Отошли подальше дети:
1938 |
612
На Арбате, в магазине,
За окном устроен сад. Там летает голубь синий, Снегири в саду свистят. Я одну такую птицу
Ярко-розовая грудка,
Из-за этой самой птицы
Но у мамы есть привычка
Что в карманах по дыре,
Я ходил за мамой следом,
Было сухо, но галоши
Я почти не спорил с дедом,
|
613
Трудно было жить на свете,
И, по правде говоря, Я терпел мученья эти Только ради снегиря. До чего же я старался!
Как увижу я девчонку,
Мама очень удивилась:
И ответил я с тоской:
Добивался я упрямо,
Я принес его домой.
Я им буду любоваться,
1938 |
Вышла Леночка на сцену,
Шум пронесся по рядам. — От детей, — сказала Лена, — Я привет вам передам. |
614
Лена в день Восьмого марта
Говорила мамам речь. Всех растрогал белый фартук, Банты, локоны до плеч. Не нарадуются мамы:
Как-то в зале райсовета
Лена держится так смело,
Третий год, зимой и летом,
Ночью Леночке не спится,
Говорит спокойно Лена:
Лена, девочка с букетом,
1954 |
615
Нет, в жизни мне не повозло,
Однажды я разбил стекло. Оно под солнечным лучом Сверкало и горело, А я нечаянно — мячом! Уж как мне нагорело! И вот с тех пор,
Воды немало утекло
Но стоит только мне вздохнуть,
Нет, в жизни мне не повезло,
Идет навстречу мне вчера,
Хочу начать с ней разговор,
Нет, в жизни мне не повезло,
Когда мне стукнет двести лет,
|
616
— Правда, дед,
Ты брал булыжник в руки, Пулял по каждому окну? — Я не отвечу, я вздохну. Нет, в жизни мне не повезло,
1965 |
Я дверь открыл своим ключом.
Стою в пустой квартире. Нет, я ничуть не огорчен, Что я в пустой квартире. Спасибо этому ключу!
Спасибо этому ключу!
Могу свистеть, стучать дверьми,
Спасибо этому ключу...
1968 |
Есть в нашем лагере весы,
Не просто так, не для красы, — Мы выясняем по утрам, Кто пополнел, на сколько грамм. |
617
Нет, мы не ходим в дальний лес:
А вдруг в походе сбавим вес?! Нам не до птичьих голосов. Проводим утро у весов. Нельзя бродить нам по лесам:
И сколько здесь бывает драм:
Вдруг изменился наш режим;
1969 |
АНТАНАС ВЕНЦЛОВА
(1906-1971)
С литовского
Все выше в горы мчались мы,
Асфальт дорог синел Между камней, темнее тьмы, Кружася в вышине. Здесь сон коричневой руды,
И лес, чьи желтые листы
|
618
Нас горный дух хранил в горах,
Вино крепчало в погребах. А где кустарник в скалах лег,
Пред нами плыл библейский вид.
Исчезло солнце. Дождь и мгла,
Но вдруг костер пахнул дымком,
Вино из бочек, смол густей,
Ты угощал героев в час
И шашлыки кипят вокруг,
И кажется, что с чабаном
Ходила чаша вкруг стола,
|
619
Вновь солнце нам улыбку шлет,
Светя на весь простор, Мы жили, как один народ Кировабадских гор. И нам казалось, что мы все —
Уж звезд сплетались письмена
1947 |
Расцветают фиалки на синем Дунае в апреле,
Пахнет ивовой зеленью, глиной весенних дорог. Где-то песня звучит, и высоко взлетают качели, На головке у девушки венской цветущий венок. А сквозь дымку синеют зазубрины леса, и Вена,
Я бродил по холмам и, в глуши пробираясь древесной,
Или жил в Шауляе, служил подмастерьем-рабочим?
В бликах пламени пенились синие волны Дуная.
|
620
Вот подходит работница и на могилу чужую
Молча сыплет фиалки и молча поникла в тоске. И на грустную женщину с грустным участьем гляжу я: Что напомнит ей имя на этой могильной доске? Долго, долго стоит и молчит эта женщина, сгорбясь.
«Я не знаю, кем был он. Но здесь, у родного Дуная,
Он пришел из далекой страны, где рождаются зори,
«Не одна, слышишь, мать, не бедна одинокая старость,
1948 |
Весь этот край я вижу, как во сне.
Здесь Пушкин жил, изгнанник и отшельник. Играет луч на бронзовой сосне, Качается под ветром старый ельник. Как будто с той поры и сивый мох
Здесь Анна Керн впервые улыбнулась,
|
621
Вот бедный дом, где знал он строгий труд,
Где столько дней, нерадостных и мглистых, Ждал, что его темницу отопрут, И тосковал о братьях-декабристах; Где сказка няни старенькой была Полна таким значеньем, так светла. Вот пробегает ветерок по ржи.
Ты говорил когда-то: «Здравствуй, племя
1949 |
В теснине, — может быть, Дарьяла,
В Пасанаури, где простор, В игре волны светлей кристалла — А может, в старой песне гор — Слыхал я голос, что порою
Гудели в нем бойцов удары
Чонгури звон, и арфы пенье,
|
622
И этот голос сердцем правит,
И манит вдаль волны звончей: Как великан, гудит Рустави Огнем мартеновских печей. Здесь люди, скалы, сталь — как песня.
1950 |
САМЕД ВУРГУН
(1906-1955)
С азербайджанского
Ты мне говорила, расставаясь:
«Не вернуть в гнездо тебя, мой аист!» Много лет прошло с тех давних пор. Много раз тебя искал мой взор, Если рассказать про все, что было, На бумаге выцветут чернила. Да и как сказать, про что начать? В книге жизни — мелкая печать. Города меня в объятья взяли,
Треск поленьев, дым родного дома —
|
623
Бедной жизни мелкие черты,
Нежный перезвон родного сазя. Как тебя узнать я мог бы сразу — Тихую столетнюю судьбу, Легшую на материнском лбу! Эту жизнь я бросил за собою, Что могла бы стать моей судьбою. Ты мне говорила, расставаясь:
Матери остывшее объятье...
Мой привет струится по ночам
Подмети наш двор и домик бедный.
|
624
Говорить, что матеря примет
Много носит на себе поэт! Ты — моя природа и искусство, Без тебя бы сердце было пусто; Будь благословенно, молоко, Брызнувшее песней далеко! Будь благословенна навсегда, Давшая мне силы для труда! Сядь со мною, мать моя, поближе, Пусть нам будет шелестящей крышей Дерево любимое одно — Дерево страны моей родной... Чтоб под этим густолистым скатом Новый день смеялся над закатом. Пусть читают все, что напишу, Все, что в сердце с детства я ношу. Чтобы встал до самых легких облак Твой высокий, драгоценный облик. Чтобы быть последним злому дню, Дню, в который клятве изменю. 1935 |
Как уносятся птиц вереницы,
Поколенья уходят в отлет, — Человечество то веселится, То отраву смертельную пьет. То в тисках, то ломая оковы, Точно русла стареющих рек, Изменяются снова и снова И вселенная и человек. Всех на счастье влечет изначала, Но, над нами смеясь искони, Подпускало к себе, ускользало И звало на бегу: «Догони!» О безумная, дивная пери, Брось негодную, злую игру, Я свидетельствую и верю: Все живое стремится к добру. |
625
Этой тяги таящейся ради
Окажи свою помощь живым. Смерть — проклятое ада исчадье, Жизнь — сияющий серафим. С сотворения мира две силы — Свет и тьма — в вековечной войне. Тьма — зияющая могила, Солнце — к воле взывает извне. Зло досталось вселенной в наследье В незапамятные времена, Но, дыханье зимы обезвредя, Настает в ваших душах весна. Между горестями и весельем Нет похожего ничего. На два мира особенных делим Мы уныние и торжество. Но крылит из столетья в столетье Мысль, исполненная огня, — И фантазия щелкает плетью, Погоняя веками коня. Утро счастья, таинственный гений, Перелей благодать через край, Осчастливь и направь поколенье, Руку помощи людям подай. Чем ты радовать станешь, стихия, Если будешь, как камень, гола? Как бездетности недра сухие, Бесполезные гибнут дела. Не сойди же со сцены в бесплодье, Стань за новую правду горой. Дай победу над рабством свободе, Славой сторону нашу покрой. Божество прошлых дней, угнетенье, Нами вдоволь натешилось встарь. Отжила и становится тенью Эта подлая старая тварь. |
626
Счастье — детище нашего века
И, как истинное дитя, Улыбается человеку, Солнцем будущего светя. 1942 |
Все в звездах небо, с моря дует ветер.
Мы встретим за стаканами зарю. Не говорю: «Забудем все на свете!» — «Согреемся немного», — говорю. Пусть длится ночь, пусть опоздает утро В объятьях дум сижу я у огня. Пусть то, что я скажу, не так уж мудро, Но мудрость друга — выслушать меня! Пока любить и петь я мучим жаждой, Пока, живой, теплом земли дышу, Я жизнь продлю в ее мгновенье каждом, Мне некуда спешить. Я не спешу. Любовь моя! Чтоб лет моих не выдать, Не говори, что я устал и стар. Я видел меньше, чем хотел бы видеть! Встань, обойдем земной летящий шар! И если парус дум моих летучих Нас бросит в океаны и моря, Не бойся! Я дорог не знаю лучших, Чем те, где не встают на якоря. Звезда ль меня лучами с неба тронет, Иль сам звезду на небе погашу, Пусть радость и печаль своих коней не Мне некуда спешить. Я не спешу. И ты, мой друг, охотник, всю округу Облазивший со мною на веку, Давай пройдемся медленно по лугу И «здравствуй» скажем каждому цветку. Я должен над цветами наклониться Не для того, чтоб рвать или срезать, А чтоб увидеть добрые их лица И доброе лицо им показать. |
627
Они раскроются по доброй воле
На час, на день, на сколько попрошу. Куда спешить мне? Я не ветер в поле! — Мне некуда спешить. Я не спешу. Пусть туча медленней пройдет над нами. Пусть медленней течет река. И пусть, Весь мир на капли разделив глазами, Я каждую запомню наизусть. Не думай, я не постарел, я просто Хочу, чтоб все в нас оставляло след, Чтоб мы, не доживающие до ста, Прожить умели за день десять лет. Пусть не спешит перо в руке поэта Скорее книгу жизни завершить, Пусть длится день! Пусть вертится планета! — Я не спешу. Мне некуда спешить. 1953 |
Ты помнишь, друг, как я назад три года
В Москве с утра к тебе ворвался в дом? И сколько б мы ни пили в ту погоду. Дай бог, чтоб чаще было так, вверх дном! Южанин, был я в ту метель простужен, И как же ты ругал меня, корил! Что даже пусть я сам себе не нужен, Тебе я нужен! — так ты говорил. Сняв телогрейку, теплую от тела, Бе мне по-солдатски подарил. «Простуженный поэт — дрянное дело! Не смей болеть!» — так мне ты говорил. И голос твой, как огонек за вьюгой, Не позабуду я, пока живу. Пусть будет щепкою подарок друга, — С той щепкой я моря переплыву! |
628
Когда теперь с ружьем в степи шагаю
И зимний холод режет, как стекло, Я сразу телогрейку надеваю, Хранящую еще твое тепло. Когда в Баку ударит норд весенний, И с легкими опять вдруг канитель, И все родные хором — нет спасенья — Зовут врачей, чтоб класть меня в постель, — Я надеваю телогрейку эту И в ней сижу упрямо у огня. Каких врачей еще искать по свету, Когда ты взялся вылечить меня! 1953 |
Поэт, как рано постарел ты...
Ты, говорят, счастливый самый, Хотя всю жизнь ты горем сыт, — Как снег в горах, оно висит Над головой твоей упрямой. И скольких бы других ни грел ты, Ни влек бы к сердца очагу, Вся голова твоя в снегу! Поэт, как рано постарел ты... Вчера, когда окончил ты
Охотой увлекался ты,
|
629
Ты был жесток в житейских схватках,
Был друг друзьям, был враг врагам. Но тот, кто в жизни только лгал, Кто дружбу предлагал, как взятку, Кто с лестью лез — чтоб подобрел ты, Сейчас, скрывая торжество, В твой дом вползая, шепчет: «О Поэт, как рано постарел ты...» Да, голова твоя седа, Поэт. Но это не беда: Ни женщина, что ты любил, Ни родина, чьим сыном был, — Те двое, для кого горел ты, — Пусть голова твоя седа, Тебе не скажут никогда: «Поэт, как рано постарел ты!» 1953 |
АРВИД ГРИГУЛИС
(Род. в 1906 г.)
С латышского
Мы с боем шли через селенье.
Вокруг весна, и смерть вокруг. И ветка сбитая сирени К моим ногам упала вдруг. Как талисман, я ветку эту У сердца спрятал, под плащом. А вскоре я очнулся где-то С пробитым пулею плечом. И вот палатка медсанбата И ты, печальная, и ты... Блестят ли волосы, как злато? Твои возможны ли черты? |
630
По всем законам этикета
И первым признакам любви Я подарил сирени ветку Тебе... она была в крови... Но почему я вижу слезы? Тебе улыбка так пойдет! Придут другие скоро весны, Сирень другая расцветет... Тебе цветы на стеблях длинных Другие руки принесут... А душу песней журавлиной От горькой памяти спасут... Под Паевой, 1944 |
Пусть бьет волна, ты устоишь над ней.
Пусть голос бури обретает море, Страх смерти не знаком душе твоей, Душе, рожденной в штормовом просторе. Под Полой, где в лучах прожекторов
Пусть море машет паруса крылом,
И даль обводит взгляд спокойно твой,
1945 |
Как долго были мы в разлуке, море!..
Когда-то вдаль простор твой звал меня. Но мне пришлось идти сквозь смерть и горе Дышать пространством дыма и огня. |
631
И я разрушил темной силы своды!
И небо наше с каждым днем светлей; Мы шли спасти, и мы спасли народы. Свободный парус — символ наших дней. К моим ногам швырнув янтарь и гальку,
1945 |
Возможно ли, что ты отныне не со мною?
Еще ты здесь, я слышу шаг твой легкий, Но звук его уже такой далекий, Как будто ты идешь дорогою другою. Когда звучит твой смех веселый в этом зданье,
На ветке, обожженной холодом и болью,
Возьми, душа, в дорогу этот хлеб с собою
1955 |
(В горах)
Иду с кизиловою палкой
Я с пастухами в царство гор. Кругом пылают розы жарко, А небо выгнуто дугой. |
632
Под чертовым мечтаю камнем
Зарыть назойливую боль, А вместе с ней одну любовь, Чтоб снова стала жизнь легка мне. Садится жаркое светило.
1959 |
МУСА ДЖАЛИЛЬ
(1906-1944)
С татарского
Песни, в душе я взрастил ваши всходы,
Ныне в отчизне цветите в тепле. Сколько дано вам огня и свободы, Столько дано вам прожить на земле! Вам я поверил свое вдохновенье,
В песне зажег я огонь, исполняя
Низкие радости, мелкое счастье
Сердце с последним дыханием жизни
|
633
Пел я, весеннюю свежесть почуя,
Пел я, вступая за родину в бой. Вот и последнюю песню пишу я, Видя топор палача над собой. Песня меня научила свободе,
26 ноября 1943 г. |
Я открываю солнцу грудь.
«Чахотка», — доктор говорит... Пусть лижет солнце эту грудь, Она от прежних ран болит. Ну что ж, ей надо отдохнуть. И солнцем вновь она блеснет... На белом камне я сижу. Мне слышится весны поход — Идут деревья, ветры ржут... Преступен разве отдых мой? Дышу я теплотой ночей, Готовящих работу дней... Я взял свое от войн и гроз. Зачем же не смеяться мне, Прошедшему сквозь грохот гроз, Когда весна, сломав мороз, Скачет, как бешеный снеговой поток. Скачет, как бешеный снеговой поток,
|
634
За то, чтобы крикнуть идущим дням:
«Эти весны нам принадлежат!» — Я легкое отдал, я жизнь отдам, Не оборачиваясь назад... Я радуюсь дрожанью вен — Весна по руслам их течет. И я кричу: «Ломая плен, Не кровь ли двинулась вперед В днепровский яростный поход, Трудом вскипает и поет?!» «Чахотка», — доктор говорит... Не прав он: это гул годин, Которые, теснясь в груди, Хранят походов грозный ритм И пламя флагов впереди. 1933 |
Покидая город в тихий час,
Долго я глядел в твои глаза. Помню, как из этих черных глаз Покатилась светлая слеза. И любви и ненависти в ней
Я приник к святому роднику,
И отныне светлая слеза
|
Февраль 1942 г.
Волховский фронт |
635
И в час, когда мне сон глаза смыкает,
И в час, когда зовет меня восход, Мне кажется, чего-то не хватает, Чего-то остро мне недостает. Есть руки, ноги — все как будто цело,
Когда в темнице речь твоя немеет,
Что мне с того, что не без ног я вроде:
Я вырос без родителей. И все же
В стране врагов я раб тут, я невольник,
Моя свобода, воля золотая,
Не передать, не высказать всей боли,
Но коль судьба разрушит эти своды
Июль 1942 г. |
636
Бараков цепи и песок сыпучий
Колючкой огорожены кругом. Как будто мы жуки в навозной куче: Здесь копошимся. Здесь мы и живем. Чужое солнце всходит над холмами,
За лагерем простерлось к лесу поле,
Ты, пташка, не на этом пой заборе.
Ой, гостья легкокрылая, скорее
В душе непокоренной просьба эта
По крыльям-стрелам и по звонким песням
Враги надели на него оковы,
Свободной песней пленного поэта
Август 1942 г. |
637
Однажды на крыльце особняка
Стоял мальчишка возле самой двери, А дотянуться пальцем до звонка Никак не мог — и явно был растерян. Я подошел и говорю ему:
— Нет, пять! —
Декабрь 1942 г. |
Какая вдали земля
Просторная, ненаглядная! Только моя тюрьма Темная и смрадная. В небе птица летит,
Растет на воле цветок,
Я знаю, как сладко жить,
Август 1943 г. |
638
Амине Дороги! Дороги! От отчего дома
Забыть не могу я Замостье родное
Когда уходил я, дожди бушевали;
С тревогой родные края покидая,
Дороги, дороги! Людские мученья
Дороги! Чье смелое сердце впервые
Мы странствуем смело. Так юность велела.
Я с детства, бывала, пускался в дорогу,
|
639
Дороги, дороги, в сторонку родную
Ведите из дальних краев. Я в думах тревожных, по милой тоскуя, Лечу под отеческий кров. Октябрь 1943 г. |
Порой душа бывает так тверда,
Что поразить ее ничто не может. Пусть ветер смерти холоднее льдя, Он лепестков души не потревожит. Улыбкой гордою опять сияет взгляд.
Пускай мои минуты сочтены,
Ноябрь 1943 г. |
Не преклоню колен, палач, перед тобою,
Хотя я узник твой, я раб в тюрьме твоей. Придет мой час — умру. Но знай: умру я стоя, Хотя ты голову отрубишь мне, злодей. Увы, не тысячу, а только сто в сраженье
Ноябрь 1943 г. |
640
К. Бекмурадов.
Пробуждение безмолвных. 1968
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Устал он, отстал он, упал», — Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если верят в меня. | |
Кровью со знамени клятва зовет:
Силу дает мне, движет вперед. Так вправе ли я устать и отстать, Так вправе ли я упасть и не встать? | |
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Изменник он! Родину предал», — Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если любят меня. | |
Я взял автомат и пошел воевать,
В бой за тебя и за родину-мать. Тебе изменить? И отчизне моей? Да что же останется в жизни моей? | |
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Погиб он. Муса уже мертвый», — Не верь, дорогая! Слово такое Не скажут друзья, если любят тебя. | |
Холодное тело засыплет земля, —
Песнь огневую засыпать нельзя! Умри, побеждая, и кто тебя мертвым Посмеет назвать, если был ты борцом! | |
20 ноября 1943 г. |
Андре Тиммермансу Здесь нет вина. Так пусть напитком
|
21 Советская поэзия, т. 1
641
Уходишь, борода седая,
Навеки землю покидая? Ты крепко запер нас в подвал. Прощай! На счастье уповая, Я поднимаю мой бокал. Довольно жизням обрываться! Довольно крови утекло! Пусть наши муки утолятся! Пусть станет на душе светло! Да принесет грядущий Новый
Пусть будут жаркие объятья
1 января 1944 г. |
СЕМЕН КИРСАНОВ
(1906-1972)
Скорый поезд, скорый поезд, скорый поезд!
Тамбур в тамбур, буфер в буфер, дым об дым! В тихий шелест, в южный город, в теплый пояс, к пассажирским, грузовым и наливным! |
642
Мчится поезд в серонебую просторность.
Все как надо, и колеса на мази! И сегодня никакой на свете тормоз не сумеет мою жизнь затормозить. Вот и ветер! Дуй сильнее! Дуй оттуда,
Мы недаром то на льдине, то к Эльбрусу,
Мне кричат: — Поосторожней! Захолонешь!
Мои руки, в холодах не костенейте!
Так и надо — то полетами, то песней,
1933 |
Человек
стоял и плакал, комкая конверт. В сто ступенек эскалатор вез его наверх. К подымавшимся колоннам, 21* |
643
люди
к залу, где светло, разные наклонно из метро. Виден я: земля уходит из-под его ног. Рядом плыл на белом своде мраморный венок. Он уже не в силах видеть движущийся зал. Со слезами, чтоб не выдать, борются глаза. Подойти? Спросить: «Что с вами?» Просто ни к чему. Неподвижными словами не помочь ему. Может, именно ему-то лирика нужна. Скорой помощью, в минуту, подоспеть должна. Пусть она беду чужую, тяжесть всех забот, муку самую большую на себя возьмет. |
644
И поправит
и поставит ногу на порог и подняться в жизнь доставит лестничками строк. 1947 |
Счастье — быть
частью материи, жить, где нить нижут бактерии; жить, где жизнь
где улит
Счастье — жить
быть, стоять
часть мольбы
часть страны,
|
645
Счастье — дом,
снегом заваленный, где вдвоем рано вставали мы; где среди
Шар земной,
Дел и снов
Нет, не быть
1960 |
Мой родной, мой земной,
мой кружащийся шар! Солнце в жарких руках, наклонясь, как гончар, вертит влажную глину,
Керамической печью
|
646
наливает в тебя
голубые моря, и, где надо, — закат, и, где надо, — заря. И когда ты отделан
и отходит за воздух
Ни отнять, ни прибавить —
Он, руками лучей
дорожи, не разбей —
1961 |
Что такое
новаторство? Это, кажется мне, на бумаге на ватманской — мысль о завтрашнем дне. А стихи,
|
647
В черновом чертеже ли
или в бое кувалд — это опережений нарастающий вал. Это дело суровое —
Да, я знаю —
это доводы строит
Не устанет трудиться и искать
1964 |
* * *
Жизнь моя,
ты прошла, ты прошла, ты была не пуста, не пошла. И сейчас еще ты,
|
648
Но сейчас ты не путь,
а пунктир по дуге скоростного пути. Самолет улетел,
Но она расплылась и плывет...
1964 |
Я год простоял в грозе расшатанный,
но не сломленный. Рубанок, сверло, резец — поэзия, ремесло мое! Пила! На твоей струне заржавели все зазубрины, бездействовал инструмент без мастера, в ящик убранный. Слова, вы ушли в словарь, на вас уже пыль трехслойная. Рука еще так слаба — поэзия, ремесло мое! Невыстроенный чертог как лес, разреженный рубкою, желтеющий твой чертеж забытою свернут трубкою. |
649
Как гвозди размеров всех,
рассыпаны краесловия. Но как же ты тянешь в цех — поэзия, ремесло мое! К усталым тебя причли,
Хоть пенсию пенсией дай —
Не так уже ночь мутна.
1972 |
СЕРГЕЙ МАРКОВ
(Род. в 1906 г.)
Горячий ветер, солью гбря
Сегодня губы не вяжи! На землю пляшущие зори Бросают алые ножи. О чем звенит камышный ворох,
|
650
С чуть розоватой горькой пылью
Смешался огненный песок. Я жар солончаковый вылью В клокочущие русла строк. И — разве может быть иначе? —
1924 |
Я сел на коня и темную копоть
Костров азиатских с лица не смыл, Впивался в сосны месяца коготь, И теплый ветер на стремени стыл. Я слышал гул веселых молений
Так низко к земле закаты упали,
«Он не заблудится в горных туманах!»
На девичьих лицах лимонный глянец,
...Я бросил поводья в зеленой пене.
|
651
Меня боялись враги и звери.
Я меткость свою показать бы смог! Но я лишь толкнул звенящие двери Перешагнув через гулкий порог. 1927 |
Доброй прикинулась... Положила
На сердце мое ладонь, Захороводила, закружила, Толкала, как сноп, в огонь. Торжествовала и улыбалась,
Долгой разлукой ее испытуя,
Пришла и туда. И к земле припала —
Но не хватило яростной силы
1956 |
1
В строгий вечер у дверей
Грудью трогала перила, Провожала егерей, Черный веер уронила. |
652
Окна снежною слюдой
Затянуло на полгода. Самый злой и молодой Не вернулся из похода. Так сказал седой усач...
Ты прекрасна и легка
Плачешь, мертвого любя,
Бьет мальчишка в барабан,
Ведь, беспутных сыновей
Ты ль со смехом у дверей
2 Но ударила гроза
|
653
И шумят судебный зал,
Словно каменный колодец, И не любит трибунал Анархистских богородиц! Высшей мерой бредит снег,
3 Новый час в твоей судьбе,
«Хорошо известно нам,
Что она верна кресту,
4 Край чужой не по душе,
Слушай льстивую хвалу.
Твой поклонник — желтый бес —
|
654
И с подарком наконец
Он стоит перед дверями. Сделан редкостный ларец Хохломскими кустарями. Рассмотри его одна.
Клонит ясное лицо,
Ниже голову нагни —
Свет живого янтаря
5 Ты сейчас не рада дню,
О тебе лишь говоря,
Слышишь громкую молву?
|
655
Как отточены клинки —
Пусть враги узнают сами», — Повторяют казаки — Волки с синими глазами. Но ответ им был таков:
6 Не видать путей и вех,
Ты сюда пришла сама
Мчится снежная труха
Ты увидела вдали
7 Долго думал атташе
Где, какой нашла конец,
1928—1967 |
656
СУЛЕЙМАН РУСТАМ
(Род. в 1906 г.)
С азербайджанского
Уснули улицы Баку —
я позабыл о сне, Я гулким шагом придаю звучанье тишине. Я в целом городе один — мне это не впервой, Легко и радостно бродить полуночной порой. Я предан думам и мечтам, в их власти нахожусь. Я приготовился ходить, 'пока не нахожусь. Пишу на улицах стихи, Пригреет рано утром, чтоб не вытоптали их. Ни на мгновенье не могу сомкнуть бессонных глаз. Иду и вижу все вокруг как будто в первый раз. Иду, нашептываю стих, прокладываю след. Не выхожу на свет, как тень, а в темь вхожу, как свет, Ночь вдохновенна и щедра, богата светом ночь, Иду — и медленно идет за мною следом ночь. Мой шаг, как шаг страны моей, уверен и широк, И над моею годовой — созвездье, как венок. Ночь строго требует: «Пароль?» Я говорю: «Ильич!» Не только я, но вся страна тот произносит клич. В моей груди мечта и явь, как факелы, горят, |
657
И взглядом надвое делю
я небо, как гранат. Чем жажду сердца утолить? Я становлюсь высок, Ловлю губами льдинки звезд и пью небесный сок. Я этой ночью прохожу и в сердце у себя Страну родную проношу, нто молода, как я. Ночь вдохновенна к щедра, богата светом ночь, Иду — и медленно идет за мною следом ночь. Цепочкой тянутся огни, за светлым рядом — ряд, Как строки лучшие ной— гирляндами горят. Моя любимая не спит у дальнего окна, Огонь — и около него, как бабочка, — она. Не спит. И не от кого ей волнение скрывать, Пустует в доме допоздна двуспальная кровать. Ей нет ни месяца, ни звезд у грустного огня, И мир ее — особый мир, где пусто без меня. А в том окне — поэт, мой друг, склонился над столом, Он бастионы слов берет, кидаясь напролом. «Работай, сердце, — шепчет он, — работай, голова, Воспеть бессмертный мир нужны бессмертные слова I» А в том окне моя сестра, моей отчизны дочь, Листает Маркса первый том — и сон уходит прочь. А там нефтяник разостлал рулоны чертежей, |
658
Неуловимый прежде пласт
сдается, черт, уже1 И вышки высятся в краю, сияньем залитом, Пророча сбыточность мечты о море золотом. Ночь вдохновенна и щедра, богата светом ночь, Иду — и медленно идет за мною следом ночь. Я вышел к берегу и стал на берегу морском, С ним, как с приятелем своим, я запросто знаком. На этом самок берегу, где я теперь стою, Я не однажды поджидал любимую свою. Сливались в юности для нас вода и небосвод, И не сводило вешних глаз тогда и небо с вод. Пора! Я вдоволь побродил. Вдали — начало дня. А ночь — посмеет ли она ослушаться меня! И ночи на ухо: «Не стой, идет заря, — сказал. — Что окна наглухо? Раскрой!» — любимой я сказал. 1934 |
ЯСЫР ШИВАЗА
(Род. в 1906 г.)
С дунганского
Появился я на свет среди волн,
Подрастал я и мужал среди волн. Проведу остаток лет среди волн — Никогда я не дрожал среди волн. |
659
Я родился для волны, для волны,
Пел, пою и буду петь о волнах, Скачут волны, холодны, солоны, Но останусь я и впредь на волнах. Волны, волны, вашей музыкой полн,
1933 |
На земле лежал — на запад головой,
Будто полз вперед, будто был живой. Руки распластал — землю обнимал, Защищал ее до конца герой. Сын все ждал его. Говорил малец:
Ты не жди его, ты пойми, хоть мал:
1944 |
Она стучится наконец у ворот,
Сейчас она во двор хозяйкой войдет И счастье приведет с собой в мирный дом, И солнце выглянет из туч за окном, И расцветут, как розы, камни крыльца, И мать обнимет сына, а сын — отца. 1945 |
Я опять смуглянку встретил, | |
улыбнулся, как знакомой. | |
Так легка ее походка — | |
не раздавит муравья. |
660
В этом белом, легком платье, | |
будто вправду невесома, | |
Будто соткана из света, | |
из лучей скользящих вся. | |
Нарвала цветов озерных. | |
И в ее руках, под солнцем, | |
Стал букет еще пышнее, | |
уподобясь ей самой. | |
С ней заигрывает солнце, | |
и смуглянка так смеется, | |
Будто солнце в самом деле | |
светит только ей одной. | |
Вдруг умолкла, спохватившись, | |
будто в чем-то виновата, | |
Будто вспомнила о чем-то... | |
И сказала наконец: | |
«Во дворце многооконном жил китайский император, | |
Для него отец мой бедный | |
строил мраморный дворец». | |
1957 |
Снежинка, снежинка кружится,
К земле неуклонно летя. Огромного неба частица, Мороза и солнца дитя. Звездою блестя многогранной,
Холодного солнца сиянье
Любуясь, смотри на жемчужный
|
661
Летящая искорка света —
Померкнет, растаяв, она. Но капелька круглая эта Иного значенья полна: Весною в таинственный, новый
Снежинка, снежинка кружится,
1957 |
Мальчугашка ползает в саду,
Воздух, как река, прозрачно-синий. Голуби набрали высоту, Плещут в небе крыльями своими. На дорожке сада, приземлясь,
Вы играйте вместе, сколько надо,
1959 |
Луч солнца, утомленный
Трудом большого дня, Баюкает пионы: «Цветите без меня!» И мраморные цапля
|
662
Над плещущим фонтаном
Взлетает без конца В сиянье многогранном Прохладная пыльца. В том радужном свечевье,
Подумала немножко
Иди, моя надежда,
Раскинул сын ручонки,
Шагай по свету властно
1961 |
НИКУЛ ЭРКАЙ
(Род. в 1906 г.)
С мордовского-эрзя
* * *
Двери в лес распахивая настежь,
Утренней зарей восток горит. Пусть весь мир услышит, как о счастье Солнце с лесом звонко говорит. |
663
Вот березы стали за дорогой
Парами — какая красота! И роса такая, что не трогай, — Словно слезы детские, чиста. Этим утром, солнечно-зеленым,
Заходи в него — смотри и слушай.
1970 |
МИХАИЛ БЕЗБОРОДОВ
(1907-1935)
С мордовского-мокша
Лес мой ветвистый,
Густо-зеленый, Тень подарили мне Ясени, клены. Часто брожу я В чаще отрадной, Шум твой протяжный Слушаю жадно. Вьется порою Над головою Лист, Оброненный Ветвью густою; Вьется листочек, Шепчет И тужит: «Близится осень, Близится стужа...» Вьется листочек И под кустами Никнет, |
664
Блестя
Золотыми зубцами... Никнет... А в чаще, Не замолкая, Песню выводит Вольная стая. 1933 |
КОСТЬ ГЕРАСИМЕНКО
(1907-1942)
С украинского
Iдитъ, думи, на Вкраïну.
Батареи всю ночь грохотали,
|
665
Здесь когда-то молча брела.
Тополь стройный обнять бы в поле И сказать, что каждый из нас Не изменит священной воле, Для которой страдал Тарас. Край родимый, хоть ветром синим Из далекой земли повей: Ты под немцем не сгорбил спину, Ты встаешь всей силой своей. И Холодный Яр оживает, На врага ополчась, как встарь, Из концлагеря убегает Непокорный слепой кобзарь. Он заходит в каждую хату, Он приносит привет от нас: «Подымайтесь, близка расплата! Бейте недруга, в добрый час!» И о землю гремят оковы, И сквозь пламя, за рядом ряд, Партизаны выходят снова — Это факелы их горят. Батареи гремят, негодуя... Край родимый, с прижатым к груди «Кобзарем» вновь к тебе иду я, С гордым словом родимым. Жди!.. 1941 |
КАРЛО КАЛАДЗЕ
(Род. в 1907 г.)
С грузинского
Гимном встречает жаворонок
Я расскажу о сущности искусства...
|
666
Но жаворонок,
Павший на жнивье, Игрушечными черными главами Смотрел на небо, А не на нее. Я понимал, что смерть его подсудна. Я с ним пошел. Я тих и странен был. Прохожих останавливал повсюду И спрашивал я: «Кто его убил?» Мне отвечали старики и юноши У горных пастбищ, У долинных рек: «Да разве можно, друг, стрелять в поющего? Да как ты мог подумать? Это — грех...» И лишь в Мухрани объяснил мне старец, Что смерть такая — Плата за полет, Что если петь о солнце птица станет, Она летит к тому, О чем поет. Внизу снега, внизу желтеет жатва, Внизу — птенцов горластая семья, А в синем небе жаворонку жарко От молодости, солнца и себя. Уже, в пространстве синем затонувший, Не виден он... Летит он в высоту, Но вот, от счастья небом захлебнувшись, Он падает и гибнет на лету! ...Вокруг темнело, Облака разбухли, И слышались раскаты вдалеке. Стоял я тихо в трепетном раздумье С бестрепетною птицею в руке. И знал я, что пора настанет, — Пускай за это жизнью заплачу, — Но лишь над миром снова солнце встанет, Я руки распахну и полечу! Ни разу ни на что не оглянувшись, Я полечу! Пусть плачут обо мне, — Как жаворонок, солнцем захлебнувшись, Умру я в небе с песней о земле! |
667
1 Я возвратился в дом отеческий
|
668
И, полный радости и гордости,
В большой, ветвистой их семье, Уже ни грусти и ни горечи Не ощущаю я в себе... 2 Такая ночь сегодня будняя,
|
669
* * *
Летит с небес плетеная корзина.
Ах, как нетрезвость осени красива! Задор любви сквозит в ее чертах. В честь истины, которую мы ждали, доверимся младенчеству маджари! А ну-ка, чашу! Чашу и черпак. Опустимся пред квери на колени,
Лоза хмельная ластится к ограде.
|
Мне этот миг запомнился недаром —
Ресницы и глаза на камне старом. Как он писал, художник тот влюбленный.
Как он писал, как мучился и правил?
Кто нам о нем расскажет в наши годы?
Он верил? Не постигнуть никогда мне.
Лишь знаю — кисть держал, когда трудился,
|
670
Лишь знаю — сердце жгут ресницы эти
И в дни, когда уж нет его на свете. О пальцы, пальцы! Кланяюсь их силе.
А как он жил, в тени иль в вихре блеска.
|
Я за солнцем не гонюсь,
Взглядом друга обойдусь, Да ущелья тишиной,
Да кувшинчиком вина,
Мне до самой смерти лень
Я люблю мой день — сегодня,
|
Был я камнем и, в твердыню
Встроенный среди камней, На плечах держу поныне Древность родины моей. Кладка общая — доверье И любовь родит в камнях: Льнут к долине Кахабери И Саингило и Ках. Был я камнем... Призван к славе,
|
671
За стеной стена вставала,
Шел орнамент по камням: И в каком из них начало Наступающим векам? Был я камнем, твердью, силой
|
ДМИТРИЙ КЕДРИН
(1907-1945)
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый, Под нетрезвую руку Тебя колотивший не раз... На окне моем — кукла. От этой красотки безбровой Как тебе оторвать Васильки загоревшихся глаз? Что ж!
Лишь однажды я видел:
|
672
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив, Красный галстучек носит, Задорные песни поет. Как темно в этом доме! Ворвись в эту нору сырую Ты, о время мое! Размечи этот нищий уют! Тут дерутся мужчины, Тут женщины тряпки воруют, Сквернословят, судачат, Юродствуют, плачут и льют. Дорогая моя!
Неужели и ты
Нет, моя дорогая!
|
22 Советская поэзия, т. 1
673
Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе, С черствою коркой Ты бежала в чулан Под хмельную отцовскую дичь, — Надрывался Дзержинский, Выкашливал легкие Горький, Десять жизней людских Отработал Владимир Ильич? И когда сквозь дремоту
И придут комсомольцы,
1932 |
В колокол, мирно дремавший,
В тот колокол, что звал народ на вече,
|
674
Услышав этот голос недовольный,
Бас, потрясавший гулкое нутро, В могиле вздрогнул мастер колокольный, Смешавший в тигле медь и серебро. Он знал, что в дни, когда стада тучнели
Когда ж врывались в Новгород соседи
Леса, речушки, избы и покосцы
И рухнули перил столбы косые,
30 августа 1942 г. |
Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок, У рязанских молодок, согбенных трудом, На току молотивших снопы спозаранок. У вихрастых мальчишек, что ловят грачей
С большака перешли на отрезок холста
S сентября 1942 г. |
675
На окнах, сплошь заиндевелых,
Февральский выписал мороз Сплетенье трав молочно-белых И серебристо-сонных роз. Пейзаж тропического лета
7 февраля 1943 г. |
* * *
Такой ты мне привиделась когда-то:
Молочный снег, яичная заря. Косые ребра будки полосатой, Чиновничья припрыжка снегиря. Я помню чай в кустодиевском блюдце,
Что ж! Прав и я: бродяга — дым становий,
1944 |
...Итак, приезжайте к нам завтра, не позже!
У нас васильки собирай хоть охапкой. Сегодня прошел замечательный дождик, — Серебряный гвоздик с алмазною шляпкой. Он брызнул из маленькой-маленькой тучки
|
676
На Пушкино в девять идет электричка.
Послушайте, вы отказаться не вправе: Кукушка снесла в нашей роще яичко, Чтоб вас с наступающим счастьем поздравить! Не будьте ленивы, не будьте упрямы.
Вам будет на сцене лесного театра
6 июля 1945 г. |
МИРДЗА КЕМПЕ
(1907-1974)
С латышского
Да славится весна!
Животворящие, шалые ливни, Трепет ростков с изумрудным отливом, Тайное пламя зерна. Солнечный луч, клокотанье теченья, И розоватых просторов свеченье, И мотыльков белизна. Да славится ветки березовый прочерк, Нетронутость первых раскрывшихся почек, И пахаря след на дымящейся почве, И утренних зорь глубина. Да славится сердце, хмельное до края, И все, в чем грядущая жизнь играет, Да славится эта весна, Что мир к осиянной груди прижимает И к жизни над смертью его поднимает. |
677
Да, в Белом озере вода
Чиста. Глотнешь ее, бывало, И будто выцвела беда, Вражда — не стоила труда, И на душе светлее стадо. О родины глоток! Все мало, И не напьешься никогда. Я ем пахучий хлеб ржаной,
Я крепким воздухом дышу.
В разлуке тосковала я.
|
Незапамятной весной
Ветка в море обронила, В глубине похоронила Каплю крови смоляной, Чтоб она песка коснулась И, уснув на сотни лет, Словно легкий лунный свет, На руке моей проснулась. |
678
Настольная лампа. Вокруг темно.
Я пишу, а в распахнутое окно Мотыльки влетают, на свет нацелясь. Я слышу крылышек хрупкий шелест. Горячим стеклом испытав отвагу, Обожженные, падают на бумагу. Им лампочка кажется солнцем, и вслед Другие летят на обманный свет. Жаль их. Пошла, окно затворила, Опять над стихом упорно застыла. Нет мотыльков. Но в доме не тише — Взволнованный шепот сердца слышу! — К свету лететь, не исчезать! Ложное солнце солнцем не звать! |
Ради тебя я затеяла это —
Спорю со временем, спорю с наветом, Ради тебя смерть отвадить смогу, Ради тебя зеленею в снегу. |
Над мавзолеем Тимура
Мертвая слава встает. Здесь я на камне буром Имя пишу твое. Время, идущее мимо,
Имя, которое стер ты
|
679
Здесь предала я тленью
То, что ты умертвил. Тяжкая тень мавзолея Встала над смертью любви. |
Когда страданья сердце мне гнетут,
Что мне поможет? Ты ответил: — Труд. Друг изменяет — стынет в сердце кровь.
Устала я, и силы нет подняться.
Могучий дух! Ты видишь, я слаба.
|
Осени меня белейшей
Из березовых ветвей. Одари меня навеки Светлой нежностью твоей. Листья дуба подари мне,
Брось мне липы цвет
|
680
Дай мне грозный шелест
сосен, Блей ледяной покой, Трепет жаждущей осины — Все дай щедрою рукой! Чтобы навсегда из сердца
|
Тиха и легка была твоя поступь,
Так тихо лишь свет умеет идти. Себе ничего не просил ты, а просто Был счастлив, что время нарциссу цвести. В себе разноцветные звуки плавил,
И люди яснели, заслушавшись ими,
|
Сюда хочу вернуться, где грохочут штормы,
Где зов ветров не знает сна. Вернусь к тебе, морская сторона, И лягу в эту землю, на которой Каким-то днем была я рождена. Все лучшее, что мне дано судьбою, Пусть остается, родина, с тобою. А ты легчайшим веяньем листов Тогда благословишь меня за то, Что только для тебя я пела. И я уйду в песок твой белый, |
681
И будет ночь моя спокойна
В земле, где кровь людей алела, В земле, познавшей смерть и войны. Она меня обнимет. Над моим покоем Взойдет цветок и вспыхнут зеленя. Но море глухим голосом прибоя Все будет звать и звать меня. |
БОРИС КОРНИЛОВ
(1907-1938)
За кормою вода густая —
солона она, зелена, неожиданно вырастая, на дыбы поднялась она, и, качаясь, идут валы от Баку до Махачкалы. Мы теперь не поем, не спорим,
А потом —
Я стою себе, успокоясь,
|
682
Нас не так на земле качало,
нас мотало кругом во мгле — качка в море берет начало, а бесчинствует на земле. Нас качало в казачьих седлах,
Водка, что ли, еще?
Только звезды летят картечью,
Стынет соль
Что мне море?
Что мне (спрашиваю я), если
Каспийское море — Волга, 1930 |
683
Нас утро встречает прохладой,
нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка? | |
Не спи, вставай, кудрявая!
В цехах звеня, страна встает со славою на встречу дня. | |
И радость поет, не скончая,
и песня навстречу идет, и люди смеются, встречая, и встречное солнце встает — | |
горячее и бравое,
бодрит меня. Страна встает со славою на встречу дня. | |
Бригада нас встретит работой,
и ты улыбнешься друзьям, с которыми труд, и забота, и встречный, и жизнь — пополам. | |
За Нарвскою заставою,
в громах, в огнях, страна встает со славою на встречу дня. | |
И с ней до победного края
ты, молодость наша, пройдешь, покуда не выйдет вторая навстречу тебе молодежь. | |
И в жизнь вбежит оравою,
отцов сменя. Страна встает со славою на встречу дня. |
684
...И радость никак не запрятать,
когда барабанщики бьют: за нами идут октябрята, картавые песни поют. | |
Отважные, картавые,
идут, звеня. Страна встает со славою на встречу дня! | |
Такою прекрасною речью
о правде своей заяви. Мы жизни выходим навстречу, навстречу труду и любви! | |
Любить грешно ль, кудрявая,
когда, звеня, страна встает со славою на встречу дня. | |
1932 |
У меня к тебе дела такого рода,
что уйдет на разговоры вечер весь, — затвори свои тесовые ворота и плотней холстиной окна занавесь. Чтобы шли подруги мимо, парни мимо и гадали бы и пели бы, скорбя: — Что не вышла под окошко, Серафима? Серафима, больно скучно без тебя... — Чтобы самый ни на есть раскучерявый, рвя по вороту рубахи алый шелк, по селу Ивано-Марьину с оравой мимо окон под гармонику прошел. Он все тенором, все тенором, со злобой запевал — рука протянута к ножу: «Ты забудь меня, красавица, попробуй... я тебе тогда такое покажу... |
685
Если любишь хоть всего наполовину,
подожду тебя у крайнего окна, постелю тебе пиджак на луговину довоенного и тонкого сукна». А земля дышала, грузная от жиру, и от омута Соминого левей соловьи сидели молча по ранжиру, так что справа самый старый соловей. Перед ним вода — зеленая, живая — мимо заводей несется напролом; он качается на ветке, прикрывая соловьиху годовалую крылом. И трава грозой весеннею измята, дышит грузная и теплая земля, голубые ходят в омуте сомята, пол-аршинными усами шевеля. А пиявки, раки ползают по илу, много ужаса вода в себе таит: щука — младшая сестрица крокодилу — неживая возле берега стоит... Соловьиха в тишине большой и душной... Вдруг ударил золотистый вдалеке, видно, злой, и молодой, и непослушный ей запел на соловьином языке: — По лесам, на пустырях и на равнинах не найти тебе прекраснее дружка — принесу тебе яичек муравьиных, нащиплю в постель я пуху из брюшка. Мы постелем наше ложе над водою, где шиповники все в розанах стоят, мы помчимся над грозою, над бедою и народим два десятка соловьят. Не тебе прожить, без радости старея, ты, залетная, ни разу не цвела, вылетай же, молодая, поскорее из-под старого и жесткого крыла. И молчит она, все в мире забывая, — я за песней, как за гибелью, слежу... Шаль накинута на плечи пуховая... |
686
— Ты куда же, Серафима?
— Ухожу. — Кисти шали, словно перышки, расправя, влюблена она, красива, нехитра, — улетела. Я держать ее не вправе — просижу я возле дома до утра. Подожду, когда заря сверкнет по стеклам, золотая сгаснет песня соловья — пусть придет она домой с красивым, с теплым — меркнут глаз его татарских лезвия. От нее и от него пахнуло мятой, он прощается у крайнего окна, и намок в росе пиджак его измятый довоенного и тонкого сукна. 5 апреля 1934 г. |
ВАСИЛЬ МЫСИК
(Род. в 1907 г.)
С украинского
* * *
Стенной простор от края и до края
за горизонт уходит в тихий дым. Над степью небо синевой сверкает шатром своим. В густой траве отарами уходят
|
687
А далее — седые льются волны,
среди овец в траве стоит чабан, — в разливе стад он высится безмолвно, виднеясь сквозь туман. Степной дорогой вдаль неутомимо
1923 |
Полынь, в стране твоей степной
Травы нет горше ни одной — С чего такая доля? Или весенних сладких вод, Росы медовой каждый год Ты не видала вволю? Ты серебришься вдалеке,
1926 |
* * *
Плывет над полем матовая мгла,
Все залито бесстрастным тусклым светом, И борозда осенняя легла На тропки убегающего лета. 1940 |
688
Паденье яблок глухо, словно бой
ночных часов, когда из глуби грозной на плодоносный, черный пласт земной, как семя мира, вниз стекают звезды. 1940 |
Рожь терпеливо молчала,
В садах тяжелели ветви. Уж было убитых немало, И плач раздавался где-то... Летело лето бесстрастно,
1941 |
Лазурь блестит,
Она ни на мгновенье не смежит Пылающего ока. Ни крупицы Дождя! Как детский голос, шелестит В стеблях сухих: «Водицы бы! Водицы! Над горизонтом облачко стоит, В сухом овраге грустно плачет птица. 1946 |
След тучки тенью светло-синей
Из балки выплыл на бугор. Пропал в прозрачности. Пустыня. Простор. |
Засохшие следы овечьи
У водопоя. Поросло Полынью все. Как жар из печи, Течет тепло. Как душно! Ветру бы от моря. От Черного! Дождей — таких. Чтоб крики чайки— стоны горя — Утихли вмиг! Чтоб на прошитые ручьями Холмы — у солнца на виду — Под радугою шел полями Могучий дух Трав и хлебов... 1946 |
Рубашка липнет к телу.
Горячо Сверкает солнцем гладь речного плеса, И тяжело ложатся на плечо Жнецам усталым спелые колосья. Доносит ветер еле слышный звон От кузницы, и вновь все глохнет в зное. День тишиной налит по горизонт, Как чаша с золотящимся настоем. Под шелест трав, под песню зрелых нив Проходят дни, один другого краше, И солнце трудится, как мастер у горнил, Сплавляя жар сегодняшний с вчерашним. И золотом расплавленных лучей Все зерна терпеливо наполняя, Сливает тяжесть долгих трудодней В один громадный слиток урожая. 1947 |
690
Давно заснули горы, долы,
но я сегодня не засну: я вычитал, что Марко Поло сюда добрался в старину. Ручья напевы горловые,
Виновны, верно, только книги
Жарой и снегом пренебрег он
Как тихо здесь! Как мертво, голо
1958 |
Ты, юность, на ходу легка,
но тропки, те, где ты прошла, не зарастут — хоть засевай, запомнятся — хоть запаши. Ты так спешила выйти в мир,
1958 |
691
Травинки ветер не колышет,
Весь мир охвачен тишиною. Но что-то высоко над крышей
В затишье, в час рассветный, ранний
Как будто мерное дыханье
Весь мир, большой и неизвестный,
Ему открыт — и как чудесно,
1962 |
Протерся, как рядно, и поредел туман.
Зубцами обозначились деревья На светлом небе. Призрачных видений И снежных снов полуночный дурман Рассеялся. Все дальше степь видна. Ручей готов звенеть и петь свирелью, Лишь знак подаст к согласному встуиленью Над лесом солнца медный барабан. И все проснется: шорохи и звуки, Дремавшие под спудом темноты В оковах льда. Из зарослей густых К лучам далеким тянутся, как руки, Побеги робкие. Серебряное утро Становится багряно-золотым! 1963 |
692
Планету надо бы с любовью и заботой,
Как грядку огородную, выпалывать, Водицею колодезной выпаивать, Ходить за ней прилежно и охотно. Держать ее опрятно, как светелку, Прочь выметя все дрязги и раздоры, Чтоб солнышко смотрело без укора На полные питьем и снедью полки. Чтоб на столе всего стояло много, И чтобы ложки каждому хватало, И чтобы вспомянуть не забывали Про добрую соседскую подмогу. Планету надо бы... Но землю плодовитую Взрыхляют не лопатой, а снарядами, И поливают пулями и ядами, И удобряют трупами убитых. И, благодатная, она доныне полнится Не всходами зелеными и пышными, А ядерными взрывами и вспышками, Безумием политиков и войнами. И солнце смотрит тускло и мертвенно На выжженные горькие просторы, Где смерть берет жестокие поборы По всем голодным стонущим селеньям. А ведь могли бы голые околицы, Изрытые окопами, как оспою, Украситься садами плодоносными, Амбарами высокими обстроиться. И как подумаешь: всего и надо сделать — Закрыть глаза воспоминаньем кратким О матери, склонившейся над грядкой Под вечным склоном радостного неба. 1963 |
693
ЮЛИЯ НЕЙМАН
(Род. в 1907 г.)
Обманув своих караульных
(На мгновенье мороз исчез), Ночью ожил сухой багульник, Подтвердив одно из чудес. Где, — скупой порой предвесеннею, Когда все в природе мертво, Сил набрало для воскресения Это слабое существо? На окне, где еще стынь-перестывь, И ничуть не пахнет весной, Воссиял он звездою перистой, Лиловато-легкой, сквозной. Как рожденное стихотворение, Сохраняя души тепло, В нежно-розовом оперении Он вспорхнул и сел на стекло Исполнением обещания, Одолением обнищания. |
В дни, когда не думали о войнах
И лишь музыка была в чести, Тщились две соперницы достойных Мастерством друг друга превзойти. Знающие тайны полнозвучья,
...Из дремотных зарослей на Ганге,
|
694
Горькой волей, степью без предела,
Рокотом цикад и соловьев Надышалась скрипка. И гудела, Влагой жизни полнясь до краев. И когда плясуний белозубых
Бились груди — золотые рыбки,
А другая — та жила без света,
Скорбной силой стала выше боли.
...И швырнули обе скрипки в кучу
И слыхали мы от очевидца,
Будто скрипки не застыли в пепле,
Пробивается она и дышит
|
695
Еще вчера все мрело, все текло,
Переливаясь медленно друг в друга, Как свойственно июлю, полдню, югу, А нынче — точно вставили стекло Меж миром и тобою... Воздух чист, И на ветле заметен желтый лист. |
МАМЕД РАГИМ
(1907—1977)
С азербайджанского
Как птица океанская, сильна
Мечта певца, ушедшая в полет. Ныряет в море вечности она И перлы древних былей достает. В степи Арабистана Антара
В поту кровавом, занеся клинок,
Не думайте, что Антара устал,
Он овладел страданием своим.
|
696
— Он ранен был отравленной стрелой!
Как может быть, чтоб он остался жив? Лежит он где-нибудь в пыли степной. Меч из ладони мертвой уронив... Так совещался беглецов отряд.
Но хоть и умер храбрый Антара,
Как будто башня сумрачная, он,
Стоял, как будто думами объят,
Арабы мчались на лихих конях,
Он был герой, воитель и поэт.
1938 |
Над старой мельницей в степи белеет облаков гряда,
И мельничное колесо толкает медленно вода. Шумит вода под колесом, свершающим впустую круг. О муках предков говорит мне этот заунывный звук. Ты помнишь, мельница, зимой бурливый замерзал ручей, Случалось людям голодать во мгле томительных ночей. |
697
К тебе забытая тропа травой высокой поросла,
И по асфальту ныне хлеб везут машины без числа, Не сыщешь в зелени густой заброшенную колею, Ведь электричество теперь вращает мельницу мою. Сияет празднично мой дом, и лампы озаряют сад, Как золотистые плоды, среди ветвей они висят. Тебя не станем разрушать. Как прежде, у дороги стой. Уснешь с полдневным пеньем птиц, ютящихся в листве густой. Тебя на утренней заре разбудит блеянье ягнят. О мельница, в твоей тени прохладу травы сохранят. Крутя впустую колесо, ты еле переводишь дух. Отныне завсегдатай твой — колхоза нашего пастух. 1950 |
Прячутся в зелени плоские кровли из глины.
Тихо сияет над ними воздушная высь. Словно невесты, деревья цветущей долины Принарядились — насилу весны дождались! Солнце взошло. Небеса голубые покаты.
Принадлежит кузнецу или животноводу
В каждом труде мы ему пожелаем удачи.
Крепко зажмурив глаза, улыбнулся спросонок
1950 |
698
На закате листва становилась час от часу мглистей.
Серебристые ивы теснились толпой у ручья, Ветви тихо сплетались, шуршали задумчиво листья. Дед сказал мне: — О счастье земном шелестит их семья. Даже в шорохе листьев он слышал о счастье беседу,
Старый дед мой скончалея, не ведая жизни счастливой,
Серебристые ивы, теперь мы не станем на тризне
Чтоб гордились колхозы обильным своим урожаем,
Нам осенней порой удалось потрудиться на диво.
Ширь колхозных полей насажденья лесные обнимут,
1950 |
* * *
Если бы жизнь моя только в пирах проходила,
Я бы сказал: как тоскливо я прожил и пусто. Как хорошо, что на этой земле, и жестокой и милой, Было не только мне весело, было и грустно. |
699
Если б судьба посулила мне век беспечальный,
Я бы сказал, что такой себе жизни не мыслю. Если б душа не болела за ближних и дальних, Значит, в приходе моем и уходе бы не было смысла. Пил я горечь, и пил наслаждения чашу,
Боль и отрада, веселие братского пира,
|
Тебя зовут луной, зовут звездой.
Ты смотришь горделиво и, признаться, Полна уверенности молодой, Что нелегко в твое пробраться царство. Сравненья эти, ты меня прости,
И мерой отдаленности теперь
Давай-ка лучше побродим в горах,
Сравнить тебя с звездой совсем не трудно,
|
700
Войди в него. Пусть эта глубина
Тебя своим земным теплом приветит. И помни, что и звезды и луна Томительно завидуют планете. И если в самом деле ты звезда,
|
АРСЕНИЙ ТАРКОВСКИЙ
(Род. в 1907 г.)
Я бессмертен, пока я не умер,
И для тех, кто еще не рожден, Разрываю пространство, как зуммер Телефона грядущих времен. Так последний связист под обстрелом,
На снегу в затвердевшей шинели,
Где когда-то с боями прошли мы
Это старая честь боевая
|
701
Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается. Где лампы-«молнии»? Где черный порох? Где черная вода со дна колодца? Где «Остров мертвых» в декадентской раме?
Где Надсона чахоточный трехдольник,
Где кудри символистов полупьяных?
Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?
Я сделал для грядущего так мало,
А где у новых спутников порука,
|
Я человек, я посредине мира,
За мною мириады инфузорий, Передо мною мириады звезд. Я между ними лег во весь свой рост — Два берега связующее море, Два космоса соединивший мост. |
702
Я Нестор, летописец мезозоя,
Времен грядущих я Иеремия. Держа в руках часы и календарь, Я в будущее втянут, как Россия, И прошлое кляну, как нищий царь. Я больше мертвецов о смерти знаю,
|
А. А. Ахматовой Я кончил книгу и поставил точку
Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Я тот, кто жил во времена мои,
И не покину пиршества живых —
|
Не для того ли мне поздняя зрелость,
Чтобы, за сердце схватившись, оплакать Каждого слова сентябрьскую спелость, Яблока тяжесть, шиповника мякоть, |
703
Над лесосекой тянувшийся порох,
Сухость брусничной поляны, и ради Правды — вернуться к стихам, от которых Только помарки остались в тетради. Все, что собрали, сложили в корзины,
|
1 Предчувствиям не верю, и примет
2 Живите в доме — и не рухнет дом.
|
704
3 Я век себе по росту подбирал.
|
* * *
Пляшет перед звездами звезда,
Пляшет колокольчиком вода, Пляшет шмель и в дудочку дудит, Пляшет перед скинией Давид. Плачет птица об одном крыле,
|
ПЕДЕР ХУЗАНГАЙ
(1907-1970)
С чувашского
Стоят леса в серебряном уборе,
И толщиной в аршин зеленый, лед Уже сковал теченье волжских вод. Хоть яростна зима в своем напоре, |
23 Советская поэяия, т. 1
705
Но полынья на ледяном просторе
Кругла, светла всю зиму напролет. Она стихию победила в споре. «Глаз Волги» — так прозвал ее парод. Неистовствует стужа, иней блещет,
Проходят годы, но желал бы я,
1949 |
Знаете ли вы страну такую,
Древнюю и вечно молодую, Где в лесу тетерева токуют — Словно песней сердце околдуют, Где, коль праздник, — от души ликуют, Коль работа — гору дай любую1 Знаете ли вы такой народ, У которого сто тысяч слов, У которого сто тысяч песен И сто тысяч вышивок цветет! Приезжайте к нам — и я готов Это все проверить с вами вместе. 1970 |
ВЛАДИМИР ДЕРЖАВИН
(1908-1975)
1 Поет в лесу труба туманной влаги.
|
706
И лес — пролог к неизреченной саге —
Над головою ходит и трепещет. И вдруг между стволов просвет нежданный И облаков дождливых отсвет рдяный. 2 Катясь, кольцо серебряное суток
3 Утиных вод щербленая чеканка,
1930 |
Я бродил одиноко
В пустынном осеннем лесу, Я валялся, как труп, У заросших травой придорожий И последнюю нежность Тебе бережливо несу, Как цветочную пыль В волосах, на губах и на коже. Я осеннюю нежность Ревниво хранил для тебя, |
23*
707
Как последнюю влагу
В забытом людьми водоеме. И устал одичало бродить, Никого не любя, По хрустальным лесам, Спотыкаясь в сухом буреломе. Пусть с кудрей твоих льется Густой золотой полумрак, Мои губы горьки, А твои — горячи и певучи. Вот уж небо лиловою медью горит, И в горах, Как чудовище, с шумом ползут Допотопные тучи. 1934 |
1 В чернильнице моей поют колокола,
2 Где тополя шумят над красной черепицей,
|
708
3 Как желтых туч пласты — осенние леса
4 ...И книгу февраля с застежкой золотой
5 Я не его любил. Моим заветом не был
1936 |
* * *
Когда гудит под ветром лес,
Как струны гуслей под руками Сказителя, и свод небес Скрывается за облаками, |
709
И, как драконы, на лету
Клубятся ярусами тучи, И, как в горах, воздушной кручи Я ощущаю высоту, И кружится земля, как глобус, Под крышей быстрых облаков, И полночь, радуясь и злобясь, Встает из-за глухих холмов, — Тогда с огромным лбом Шекспира, Со взглядом, блещущим, как меч, В мой дом вступает образ мира, Плащ на пороге сбросив с плеч. И музыка за ним клубится, Как волны, изнутри светясь. И с плеч его слетают птицы, На мой рабочий стол садясь. Неисчерпаемо-чудесным Тогда все снова мнится мне, Как в юности, — подобно песням, Когда-то слышанным во сне. 1940 |
Будто в небе задумались облака альта-кумулюс,
Будто — мир в человецех и благоволение, Может быть, я сейчас первый раз на веку молюсь, Первый раз и последний встаю на колени я. Как со дна необъятного капища тления,
|
710
Загремите весенней икрою перловою,
Покидая павеки пучину небесную, — Бросьте горсть ваших капель в палату трапезную, Где сидит мой отец за нерадостной чашею И беседа иссякла струей замолчавшею. Вы ему прошумите листвой заокопнишною —
|
ДЖАСМЭ ДЖАЛИЛ
(Род. в 1908 г.)
С курдского
Мечта пастуха, словно небо, бездонна,
Чиста и кротка — Звенит тихим ветром, бегущей по склонам Струей родника. Со мною он сдержан, почти бессловесен,
Когда говорит он, то словно сухие
Росинка, сверкнув янтарями заката,
Заветное с детства таю я желанье —
|
711
И хочется так в этот ласковый вечер
Немного тепла... Летела б любви долгожданной навстречу Быстрей, чем стрела. 1962 |
ТАИР ЖАРОКОВ
(1908—1965)
С казахского
Нынче так чиста небес голубизна,
Словно зонт огромный, надо мной она. И предела этой нет голубизне. Солнцем золотым земля ослеплена. Голову закинув, я стою. И мне Маленькая точка светлая видна В этой бесконечно ясной вышине. Что это за точка искрится, плывет,
Самолет все выше, выше... А на нем
1928 |
712
После ручки с пером впервые
Здесь винтовку держит рука. Вам, друзья мои тыловые, Поручаю стихи пока. Здесь бумагой мне — поле битвы,
Я вам был по перу собратом —
К вам, Аскар и Сабит с Габитом,
Не сердитесь на это слово, —
После ручки с пером впервые
1942 |
1 Зелень трав, тишина голубая,
|
713
Слушать ветра полынного поступь
В этом войлочном легком дому! Сердце новые речи находит, Очи смотрят светло и остро, По бумаге задумчиво бродит Птицекрылое чудо-перо. Он глядит на Чингисские горы. Ветру войлочный полог открыт, Озаряя степные просторы, Златоглазое солнце горит, Там, где бегают рыжие дрофы, Там, где беркут стрелою взлетел, Взмыли звонкие Пушкина строфы, Парус лермонтовский забелел. 2 В пароконную сел он коляску:
3 Прояснилось чело его снова,
|
714
И не в этом ли предназначенье
Стихотворца — судьи и певца?» Прям душою и думами светел, Земляков пробуждал он своих... Замечтался Абай, не заметил, Что доехал, что цели достиг. 4 Утро льет на дома городские
1954 |
МИКАИЛ МУШФИК
(1908-1939)
С азербайджанского
Да это ведь неслыханная честь —
Поэтом стать, в людских сердцах прочесть, Что чувствуют, чем полнятся сердца, Без спроса в них войти И разрушать отважно, до конца Все злое на пути! |
715
Мне губы многолюдных толп слышны,
И с этой всенародной вышины Я вижу, как идут ко мне друзья, Смелы и горячи. Кто мне прикажет, бедами грозя: — Не говори, молчи! Я вижу зелень рощ и пену вод. Я вижу одаренный мой народ. Я вижу свадьбы, праздники, пиры, Сверканье всех чудес. Я вижу, как несет свои дары Народу Тетергэс. Пусть отойдет любитель болтовни! Пусть хлебороб и сталевар одни Со мною ладят и войдут в мой стих, — Для них дорога есть. Выть другом их и стать поэтом их — Неслыханная честь! Запела медь, и заплясал огонь, И черный мрамор дыбится, как конь. От стольких дел великих голова Сама кружится тут. Но прежде чем стихи писать, сперва Пусть слезы потекут! Да, для меня неслыханная честь Поэтом стать, в людских сердцах прочесть, Что чувствуют, чем полнятся сердца, Без спроса в них войти И разрушать отважно, до конца Все злое на пути! |
Я мощный мост.
Я смелый переход Из прошлых тяжких лет в грядущий год, Из тьмы развалин к цветникам весны, Из увяданья в молодые сны, |
716
Из смерти в жизнь, от рабства к мятежу.
Вы знаете, как честно я служу. Что мне угрозы гор и ярость рек! Мне Ленин стал учителем навек. Как дивы, что уперлись в грудь земли,
За мной века, но вечность предо мной.
Весна и осень разом — вот мой путь.
И все, кто жаждет завтрашнего дня,
Я выстроен навечно, навсегда —
|
717
Смех твой, звенящий в моих ушах,
Если б ты знала, на что похож, — Это на маковых лепестках Передрассветных росинок дрожь. Смех твой как вспугнутый ветерок,
Этот смеющийся нежный рот
Птица, летящая в высоту,
День наступает счастливый мой,
Мир — это вечно цветущий сад,
|
Дождь идет —
это капель восторженный пляс, Он пригоршней жемчужин швыряется в нас. Две угрюмые тучи сшибаются лбом — В небе молнии блещут и грохает гром. Птицы спрятаться в гнезда свои норовят,
|
718
Молний просверк мгновенный — и вспышка и тьма.
Люди кто в подворотне, кто скрылся в дома. Но, глядите, малыш не боится дождя, Озорник распевает, по лужам идя. С головою накрывшись промокшим плащом,
|
СТЕПАН ОЛЕЙНИК
(Род. в 1908 г.)
С украинского
Один сердобольный предрайисполкома
По случаю, нам неизвестно какому, Зачислил когда-то Грицка Мацепуру В так называемую «номенклатуру». В районе товарищ номенклатурный
|
719
А первой за выгодный вид физкультуры
Взялась с увлеченьем жена Мацепуры. Едва лишь рассвет наступает в районе, Супруга хлопочет на стадионе. И там, так сказать, совершает «зарядку» —
И больше нигде никакой физкультуры...
Стыдили, срамили, журили — и сняли.
— Иди, — говорят, — возглавляй инкубатор.
В контору явилась большая фигура —
Но странно, однако, что из аппарата
А с ферм приезжают в район птицеводы:
Растет птицеферма. Не ферма — картинка!
|
720
И, дав нагоняй за провал и растрату,
Послали директором промкомбината. — Хотя налицо интерес его шкурный, Он все же товарищ... номенклатурный! Мы, видно, его воспитать не сумели...
Однако с приходом Грицка к руководству
Свистки лишь пошли Мацепуре в заслугу
...А завтра опять по широкой равнине
Друзья! Возникает тревожный вопрос:
1953 |
Он ни задний, ни передний,
План вывозит кое-как. Он колхоз в районе средний, Так и пишут: «Середняк». Председатель, нравом кроткий,
|
721
Обгонять?.. Чего же ради?..
Без усилий знай бреди! Есть всегда защита сзади И прикрытье впереди. Середняцкий «базис» прочен:
А повыше лишь прорвись ты, —
Уж тогда без брючек узких —
Нынче как? Бутыль да чарку
При малейшей неполадке
В этом званье лет уж десять
Если вдруг тебя с разгона
Будут устно и печатно
|
722
Будут в жарком, трудном споре
О тебе решать вопрос, Вслед за этим снимут вскоре И пошлют в другой колхоз... Но у нас пока надежно!
...К скорлупе своей припаян,
Есть еще в любом районе
1959 |
ЛЕОНИД ПЕРВОМАЙСКИЙ
(1908-1973)
С украинского
Будет слово, будет песня про степные вечера,
про безоблачные зори, про любовь и трактора. Веют молодо и люто в марте месяце ветра. Степь и ветер. Степь и солнце. Степь. Затишье. Целина.
Почему же ты, Ульяна, от бригады отстаешь?
|
723
Тут один, другой и третий говорит ей тракторист:
«Не твое, Ульяна, дело, не твое — и не берись!» А четвертый говорит ей: «Крой смелее, не стыдись!» День проходит. Два проходит... А Ульяна отстает,
Холодны вы, ночи марта! Зябнет поле. Целина.
Трое девушку встречают злой насмешкой у крыльца,
День проходит. Два проходит. Ночь и день, еще два дня...
Что ж вы, хлопцы, от Ульяны отстаете на версту?
Ой вы, мартовские зори, черноземная весна!
1934 |
Злые тучи. Пыль и ветер
над Берестовою. Сходит вечер. Вечер плещет медью листовою. Дуб и берест, клен и явор — в тучи головою. Листья рвет, бросает ветер
|
724
Что ж ты стала, не откроешь
милому ворота? Или мне не надоели рубка да забота? Или мне седло да сабля — только и работа? Видишь, убыло немало
Путь наш — степью, полем, лесом —
Кто привез тебе обнову?
Открываются ворота,
Как скользил с седла! Как в травах
|
725
Что вы — разве не знакомы
с гибелью такою? Тишина, и дождь, и ветер рвутся над рекою. Нет вам, братцы, передышки, нет нигде покоя... Злые тучи гонит буря
1934 |
Идут из Сибири солдаты,
но с ними Шандор не идет. Буран своей лапой косматой пути перед войском метет. Маячат над степью кошмары, как память недавних невзгод, — красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Покинув окопное поле,
«Товарищей вестью утешьте, —
|
726
И песни Шандора — удары
по миру сквозь ночи полет. Красногвардейцы-мадьяры, вперед, вперед! Карпаты — как черные тени,
1934—19S5 |
Его нашли в ночи на поле боя.
Вдали раскаты грома улеглись. Лишь молниею редкой, голубою Еще огни сигнальные рвались. Полк наступал. За рощицей недальней В ночную темноту бойцы ушли. Мы молча шли долиною печальной, Где наши братья в битве полегли. Боец лежал как будто на привале, Но нам тревога стиснула сердца. Склонились мы и партбилет подняли, Лежавший возле сердца у бойца. Мы дальше шли. Ни слова меж собою.
|
727
И я за ней увидел в жарком споре
Весеннее безумие земли, Цветенье трав, немолчный рокот моря, Все, что мы в мире жизнью нарекли. Боец, порывом движимый единым,
Друзья мои! И мы на поле боя,
1941 |
* * *
Если падает дерево в чаще —
Отзываются рокотом горы, Слышен в пропастях отзвук звепящий, Ропщут пастбищ просторы. Если ловчий подстрелит оленя —
Если песня — ей ночь не помеха —
1956 |
728
МАРИЯ ПЕТРОВЫХ
(Род. в 1908 г.)
Вот так и бывает: живешь — не живешь,
А годы уходят, друзья умирают, И вдруг убедишься, что мир не похож На прежний, и сердце твое догорает. Вначале черта горизонта резка —
Тот возраст, который с собою принес
Так много любимых покинуло свет,
Тем проще, тем легче ее перейти, —
|
* * *
От зноя воздух недвижим,
Деревья как во сне. Но что же с деревом одним Творится в тишине? Когда в саду ни ветерка,
|
Что с ним случилось? Что могло б
Случиться? Посмотри, Как пробивается озноб Наружу изнутри. Там сходит дерево с ума,
Иль хочет что-то позабыть
Трепещет, как под топором,
Не в силах дерево сдержать
Там сходит дерево с ума
|
* * *
Пожалейте пропавший ручей!
Он иссох, как душа иссыхает. Не о нем ли средь душных ночей Эта ива сухая вздыхает? Здесь когда-то блестела вода, Убегала безвольно, беспечно, В жаркий полдень поила стада И не знала, что жить ей не вечно, И не знала, что где-то вдали Неприметно иссякли истоки, |
730
А дожди этим летом не шли,
Только зной распалялся жестокий. Не пробиться далекой струе Из заваленных наглухо скважин... Только ива грустит о ручье, Только мох на камнях еще влажен. |
На свете лишь одна Армения,
Она у каждого своя. От робости, от неумения Ее не воспевала я. Но как же я себя обидела —
Поверь, любовь моя подспудная,
Со мною только дни осенние
Та величавая, двуглавая
И тайна острова севанского,
Орлы Звартноца в камень врублены,
|
731
* * *
Но только и было, что взгляд издалёка,
Горячий сияющий взгляд на ходу. В тот день облака проплывали высоко И астры цвели в подмосковном саду. Послушай, — в каком это было году? С тех пор повторяю: а помнишь, а знаешь? И нечего ждать мне и все-таки жду. Я помню, я знаю, что ты вспоминаешь И сад подмосковный, и взгляд на ходу. |
* * *
Ни ахматовской кротости,
Ни цветаевской ярости — Поначалу от робости, А позднее от старости. Не напрасно ли прожито
О, как сердце отравлено
Лишь начало мелодии,
Лишь тростник заколышется
|
* * *
Сердцу ненавидеть непривычно,
Сердцу ненавидеть несподручно, Ненависть глуха, косноязычна. До чего с тобой, старуха, скучно! Видишь зорко, да ведь мало толку
Ты права, во всем права, но этой
Надоела. Ох, как надоела.
Тот, кто подослал тебя, старуху...
Не было, и нету, и не будет
|
* * *
И вдруг возникает какой-то напев,
Как шмель неотвязный гудит, ошалев, Как хмель оплетает, нет сил разорвать, И волей-неволей откроешь тетрадь. От счастья внезапного похолодею.
|
Их зря обесславил писатель великий
За то, что бедны, холодны, однолики, Напрасно охаял он «кровь и любовь», И «камень и пламень», и вечное «вновь». Не эти ль созвучья исполнены смысла,
|
СТЕПАН САРЫГ-ООЛ
(Род. в 1908 г.)
С тувинского
Навсегда ли погасли глаза
Молодого лихого арата? И родители ждут и друзья — И никак не дождутся солдата... На Украине дружеской — там,
Город Ровно тебя приютил,
У ограды не вянут цветы,
Ты врага переспорил в бою,
1945 |
734
ТЕМИРКУЛ УМЕТАЛИЕВ
(Род. в 1908 г.)
С киргизского
Пускай хоть в сундуке хранится медь —
На меди зелень с каждым днем заметней, А золото не может потускнеть, От ржавчины истлеть тысячелетней. Живой талант всегда идет вперед, При нем эемля ликует и цветет. И если даже каменные плиты Ему на грудь живую положить, — Талант никак нельзя убить, джигиты, Назло врагам он будет вечно жить! 1939 |
Навеки проклят тот ушедший строй,
Нет красоты в короне золотой, — Зачем же ты в своем стихотворенье Сравнил Аркыт с короной, сверстник мой? Зеленый шум его ветвистых крон
И ханы, и цари, и короли
Ты словно свадьба вешняя, Аркыт,
|
735
Мне по сердцу твои лиственный наряд.
Естественней, чем он, найдешь навряд. Чужды тебе и золото и пурпур, Продажный блеск покоев и палат. Твой утренний стремительный ручей
1946 |
Я сроднился с тобой навсегда,
Горный край, где в ущельях туман. Там шумит молодая вода — Араван, Араван, Араван. Долго я этой встречи искал,
Говорил я с рекой снеговой,
Другом солнца я стал, осмелев,
По-особому дружим с тобой,
|
736
Д. Уметов.
Свежее утро. 1969
Мне б воспеть эти горы хоть раз
И долины, где хлопка ковер, Так, как Лермонтов славил Кавказ И Некрасов — российский простор. С вдохновеньем и силой такой
И трудиться, встречая рассвет,
Знать, что ты помогаешь стихом,
1957 |
1 Я человек простой, друзья мои,
Богатства не ищу и не коплю.
2 Джида серебрится!
|
24 Советская поэзия, т. 1
737
Надо иной склонилась ветка серебристая.
Будто девушка она — тонкая и чистая. Светлым ароматом наполняет утро. Будь вовек благословен твой садовник мудрый 1965 |
Помню: ясная ночь. Помню: как серп, луна.
Осенней стоянки дни. Гордый бег табуна. Помню: колючка впилась; помню: бежал босиком, Гнался что было сил за норовистым телком. Помню: сугробы белы. Их накрутил буран.
Помню дубы, что росли от озера невдалеке.
Помню: холмы, полынь. Запах крепкий, густой.
Видно, к березкам тем, что у ручья — гурьбой,
Вижу: осыпь, обрыв. Корни в камни впились —
Сколько помню себя, я не обижен судьбой,
1970 |
738
ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ
(Род. в 1909 г.)
С грузинского
«Зачем
богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый? Расселин горных образ неземной, поверженных во прахе — утешитель, обиженных — укромная обитель, страды великой незакатный зной. Ты — свет во тьме, пролитый щедрой чашей с небес на землю... Там и здесь — един. Ты — верой обретенная крепчайшей причина высочайшая причин. От колыбели и до дней последних, — и перейдя последнюю межу, — я твоего завета исповедник, всем существом тебе принадлежу. Все, что во мне созрело, — Слово, Дело, все, что зачахло, каждое зерно тобой неотвратимо и всецело в меня однажды было внедрено. Благодаря твоей всевышней власти аз еемь не зверь... Не зверь... Но Человек... 24* |
739
В дороге долгой
одолел напасти и заблуждений горестных избег. Учение твое — превыше правил... Ты, наставляя жить не по злобе, спас от греха, на правый путь направил небесным откровеньем: «Бог в тебе...» И если в чем-то я ошибся все же, о прегрешеньях суетных моих ты, вездесущий, узнавал не позже, всеведающий, ведал в тот же миг. Не знаю, похулишь или похвалишь, лишь твоему подсуден я суду, судья всевышний мой, и от тебя лишь великодушья и прощенья жду. Мой разум и сознанье высшим даром я почитал, не ведая вины, ибо они из всех существ недаром лишь человеку только и даны. Ты поклоненья требовал слепого, коленопреклоненья одного, по только мысли, воплощенной в Слово, я поклонялся, веря в естество. И если в замысле твоем высоком я человеком был, и если ты однажды взвесил совершенным оком мои несовершенные черты, и если ты печаль и радость — разом — дал мне вкусить на праведном пути, |
740
то я желал раскрепощенный разум,
освобожденье мысли обрести. Нежней молитвы и мощней хорала вошло желанье это в бытие. Избави бог, чтоб жизнь меня карала за это вот желание мое! Но если ты желанье это все же сочтешь за грех, помыслив о плохом, то где тогда, не ведаю, о боже, граница меж грехом и не грехом?! Не осуждай меня... Из дальней дали, недугами согбен, полуживой, пришел к тебе, поникнув головой, колени преклонив, проситель твой от имени желанья и печали. Зачем богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый!» |
* * *
Жаждешь узреть, — это необходимо —
(необходимо? зачем? почему?), — жаждешь узреть и собрать воедино все, что известно уму твоему. Жаждешь, торопишься, путаешь, боже, вот сколько нужно: глаза, голоса, горе... а радости? Радости тоже! Радости, шалости и чудеса! Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли? Вечер в Риони, клонящий к слезам солнцем и свадьбою: «Лиле»... «Макрули»... И Алазань? Как забыть Алазань? |
741
Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,
соединить без утрат и помех все, что творится при солнце и снеге: речи, поступки, и солнце, и снег. Жаждешь... Но если, всевышним веленьем,
|
Язык природы смею разуметь, —
Понятно мне, о чем рыдает медь Листвы осенней, сорванной ветрами, О чем лепечет и молчит моя Родная алазанская струя, О чем вздыхает поле под парами. Язык природы точен и правдив;
С горами разговаривать могу,
Словарь ее бессмертной красоты —
|
742
В круговороте грозном и великом,
Рассчитанном на долгие века, Жизнь кажется порой Лишь кратким мигом, Коротким дуновеньем ветерка. Но иногда на вечность жизнь похожа:
И мнится, что немыслима разлука.
Полвека за спиною ты оставил,
Жизнь полюбил и объяснялся с нею
|
* * *
Ты увидел? Заметил? Вгляделся?
В мире — прятанье, поиск, игра: улепетывать с резвостью детства, притаиться, воскликнуть: «Пора!» Обыскав ледники и теплицы,
|
743
Кутерьма адресатов и почты:
блеск загара грустит по лицу, рыщет дерево: где его почки? Не они ль утаили листву? Ищет сад — пребывания втайне,
Наконец все находят друг друга,
|
Деревья гор, я поздравляю вас:
младенчество листвы — вот ваша прибыль, вас, девушки, затеявшие вальс, вас, волны, что угодны юным рыбам, вас, небеса, — вам весела гроза,
я поздравляю с пчелами луга,
Как тяжек труд пристрастия к весне
|
744
ХАМИД АЛИМДЖАН
(1909-1944)
С узбекского
До чего эта улица мне дорога,
Где сегодня певуча душа, До чего же белы и пушисты снега, До чего тишина хороша. Эту ясность мне хочется в сердце сберечь,
А деревья белы, будто их облака
И по улице в первом пушистом снегу
1935 |
Всюду снег, ослепительный снег.
Как посмотришь — глазам станет больно. Перед ним — ни преград, ни помех, Он повсюду лежит своевольно. День бежит по дорогам степным,
|
745
И мне кажется, будто на степь,
Где и холи не виднелся доныне, Низвергается горная цепь, Вырастая на белой равнине. Удивленное чудом таким,
Солнце хочет разрушить огнем
Солнце, дымный низвергнув обман,
1936 |
Тишина степная. Даль ночная.
Гул в ночи. И снова тишина. И слежу за степью из окна я: Степь в чудесный сон погружена. Этот сон спокоен и недолог —
Ночь безмолвно по земле проходит,
Спит земля, и сон ей снится дивный:
|
746
За собой оставив величавый,
Неисхоженный степной простор, В гору поднимаются составы, Дерзкие, бегут к вершинам гор! Мчатся поезда в стране свободной,
1936 |
О Россия1 Россия! Могучая Родина,
Беспредельно огромная, как небосвод. Даже солнце, пока полпути им не пройдено, Тебя сраэу лучом своим не обоймет! Поезда в многодневном пути задыхаются,
Не обнять богатырской твоей поясницы
Сокрушит твоя сила все злые напасти,
Честь великая дней своих встретить начало
О, какою громадою дум обняла меня
|
И когда перед холода силою лютой
Птицы надают замертво в снег на лету, Твои дети, могучие храбрые люди, Гонят вражьи полки, как заря темноту. Под лучами любви твоей солнце светлеет,
И увидел я вражьи твердыни разбитые,
О Россия! Россия! Твой сын, а не гость я.
1943 |
ЕМИЛИАН БУКОВ
(Род. в 1909 г.)
С молдавского
Я ждал тебя, не как влюбленный
Подругу ждет — придет ли, нет... Я ждал тебя, как сад бессонный Ждет на заре, чтоб хлынул свет. Я шел к тебе, нетерпеливый,
Мне заступали путь руины
|
748
Пришла, как в небо голубое
Приходит солнышко весной, И смолк далекий грохот боя, Запели птицы надо мной. Мне столько слов сказать хотелось!
И столько чувств во мне боролось!..
1945 |
Кто сказал, что разные наречья
Разделяют нас? Не верю, нет! Мы сильны одной могучей речью, Нам один в веках сияет свет. За одну великую надежду
Если на пути леса и камни,
Даже и наречьями иными
Где б я ни был — в Минске, Ашхабаде, —
|
749
Дружным братьям враг любой не страшен.
Мы идем дорогою зари. И как солнце над землею нашей Вечно имя Ленина горит. 1948 |
* * *
Нет, мощь огня
я вижу не в золе, а в ливне света. Пускай бокал поэта наполнится пурпурными лучами. Какую гамму цвета скрывает пламя! Так больше песен утренней заре! В рассветном серебре умолкни, скорбный хор! Да здравствует мажор! 1962 |
Греби, о лодочник, греби!
Сжимай клещами пальцев весла и горькую волну руби. Недаром к звездам, недаром к звездам избрал ты путь через пучину. Мечту бесстрашную люби. Назад дороги нет отныне. Греби, о лодочник, греби! Стихия моря непокорна,
|
750
Но ветры грудь твою вздымают,
вздымают в море пенные горбы. Его вода, как жизнь, живая... Греби, о лодочник, греби! 1963 |
К. Г. Паустовскому Ввечеру небосвод недоступно высок,
1965 |
751
МАТВЕЙ ГРУБИАН
(1909-1972)
С еврейского
Перед самой войною,
Одержим и устал, У ворот твоих стоя, Я тебя целовал. Я запомнил ночные
Я с войны возвращаюсь
Рассказали мне, Лия,
Нахожу и теряю, —
И кладу я впервые
Вспоминаю в июле, —
|
752
Однажды я на берегу устало
Листок стихотворенья уронил, И море — все — еще синее стало От синевы размывшихся чернил. Я обратился к морю с нетерпеньем,
И мне в ответ, как в старой сказке, вскоре
|
АБУМУСЛИМ ДЖАФАРОВ
(Род. в 1909 г.)
С табасаранского
Один художник, мой хороший друг,
Картину мне нарисовал в подарок: Там горы, зеленея, стали в круг, И на вершинах снег был чист и ярок. И плыли караваном облака,
Но деревянный над оврагом мост
И цепкие раскинулись кусты,
|
753
Я отвечал: — Другой художник мне
Картину подарил прекрасней этой. — Да где ж она?1 — воскликнул, покраснев, Мой бедный друг, смущенный и задетый. Я ласково подвел его к окну:
Гремели гулко новые мосты,
Отары тучные овец паслись
Была, как жизнь, картина велика:
|
АРТУР МОРО
(Род. в 1909 г.)
С мордовского-эрзя
Мордовия моя — леса и пашни,
Цветов и птиц привольная страна. Ужели стороны родимой краше На свете есть другая сторона? Мордовия моя — моря пшеницы,
|
754
Мордовия моя — кварталы строек,
Станков фабричных четкий перестук. Здесь все великое и все простое — Плоды творения рабочих рук. Гляжу вокруг — друзья вдали и рядом,
1965 |
АБДУЛАХ ОХТОВ
(1909-1971)
С черкесского
Помнят горы, помнят реки,
Как за синим лесом Побратался русский воин С воином-черкесом. Побратались, обменялись
Много с гор воды сбежало
Реки горные мелели,
И сегодня помнят люди,
1957 |
755
ПАУЛЬ РУММО
(Род. в 1909 г.)
С эстонского
Возле топящейся печки я пистолет разбираю, —
Выпал мне после сраженья отдых в морозном лесу. Словно далекая Эльва, местность такая родная... Скоро ль родных я увижу, Эльвы далекой красу? В доме пахнуло смолою. Это с работы устало
Жив он теперь иль, быть может, в битве погиб на рассвете?
Враг нам принес это горе, враг раскидал наши семьи.
Возле топящейся печки, где еще угли пылают,
1943 |
Маленький полустанок.
Мы на Мурманской дороге. Женщина поезд встречает — Русская, с видом строгим. Фронт в стороне грохочет,
|
756
Ладога за спиною...
Мы на колесах снова. Вдали от полей эстонских, Вдесятером, без крова. Без крова?
А стрелочница у будки
Нас чистота встречает
Радушно к столу хозяйка
Слезу со щеки смахнула:
И сразу она бодрится:
Сил набирайтесь, спите.
1951 |
757
НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ
(1909—1969)
* * *
Нет, не весна, а ты сама
Моих друзей свела с ума. Нет, не заря, а ты сама Видна мне с каждого холма. Твои поля, твои луга,
Недаром в непогодь и в зной
Заводишь песню...
Но разве выговорю я
Тебя увидев за Десной,
Такую песню, чтоб она
|
758
Чтоб, услыхав ее вдали,
Из края в край моей земли Шумели грозы, ливни шли, Хлеба высокие росли. 1936 |
* * *
Мне нравится искусство бочара,
Когда, в карман не лезущий за словом, Он в зимние большие вечера Скрепляет клепку обручем дубовым. Врезает дно, храня суровый вид,
И снова, как вчера и завчера,
Нужны мне глаз и мудрость бочара,
1939 |
* * *
Прошедшим фронт, нам день зачтется
за год, В пыли дорог сочтется каждый след, И корпией на наши раны лягут Воспоминанья юношеских лет. Рвы блиндажей трава зальет на склонах,
И синего вина, вина печали,
|
759
Но и тогда друг другу в промежутках
Меж двух боев рассказывали мы О свах любви, и радостных и жутких, Прозрачных, словно первый день зимы. Перед костром, сомкнувшись тесным
А на снегу, как гроздья горьких ягод,
1942 |
* * *
Ты никогда так не была близка мне,
Как в эти дни тревожные, когда Столетних зданий распадались камни, В колодцах кровью пенилась вода. Детей теряли матери, а дети
Все пережить нам легче было б вместе.
От гнева губы сохли, как от жажды,
|
760
И я с тобой расстался, дорогая,
Меня послала родина в поход. В такие дни, любовь превозмогая, Дорогой чести мужество идет! 1942 |
* * *
Золотое облако зноя,
Запах трав — медовый, хмельной. Небо русское расписное Распахнулось передо мной. И пылят пути фронтовые
1943 |
От слов заученных и пресных,
От чувств, что плоте лишены, Мой современник, мой ровесник, Мы отвратились в дни войны. Под визг свинца, под скрежет стали,
В них переплавились, как в тигле,
И, недоступные гордыне,
|
761
Зато из нас уверен каждый.
Что светит нам одна звезда, И на губах, спаленных жаждой, Нет — значит нет, и да — есть да! Мы узнаем друг друга в песнях,
1945 |
Не в мастерской художника, где краскам
Дано грустить и радоваться, нет, — В глухом лесу, в становье партизанском Тот необычный создан был портрет. Когда над лесом проносились грозы
И стало вдруг светло под небом хмурым,
К нему тянулись тропки но оврагу,
Что были им фашистские угрозы,
И час расплаты видел мститель грозный,
1948 |
762
* * *
Куда ни посмотришь — родные,
Открытые сердцу края. Я весь пред тобою, Россия, Судьба моя, совесть моя. Не ты ли меня окружила
Не ты ль полновесного слова
Не раз к твоему придорожью
Так спрашивай строже — ответу
За песни, которым впервые
1959 |
* * *
Я помню долг свой пред тобой, Россия,
Я не забуду никогда о нем. Всего, чего просил и не просил я, Ты вдоволь мне дала в краю родном. Не все как надо видевший сначала,
|
763
Дала постичь, как колются колосья,
Оберегая золотой родник... Ведь если что-то сделать удалось мне. Так потому, что я к жнивью привык. Что кожу впору выдубило лето
1961 |
* * *
Я, признаться, жить хотел бы долго,
Каждый день но-новоыу ценя, Чтобы непогашенного долга Не осталось в жизни у меня. Чтобы ежедневно, ежечасно,
Ну, а если это невозможно
Не владевший рогом изобилья,
1963 |
* * *
Не оставили деды портретов для нас,
Уходя за ограду погоста мирского, Но родные черты узнаем мы сейчас У философов сельских с полотен Крамского. |
764
И пускай фотографии наших отцов
Улыбаются робко и скупо с простенков, — Русских витязей в них разглядел Васнецов, А в подруги им дал свою Ладу Коненков. О искусство! Останься влюбленным и впредь,
1963 |
* * *
Мужавший на сквозном ветру,
Я видел взлеты и паденья, Страстей высокое боренье И мелких помыслов игру. Но верю я, и с тем умру,
1963 |
Кому какой дается жребий,
Какая песня под луной, А я взрастал на черном хлебе, То хлеб земли моей родной. Его солил я крупной солью
Я молотил и веял жито,
|
765
Святая мудрость землепашца
В ней навсегда воплощена. Ни возгордиться, ни зазнаться Не даст в дороге мне она. И нужно мне под русским небом,
1965 |
ХАСЫР СЯН-БЕЛГИН
(Род. в 1909 г.)
С калмыцкого
* * *
Я — за стихи железные,
Чтоб в них, Как будто связанных узлом калмыцким, Легко и громко бы звенелось мыслям; Железно не эвенящий стих — Не стих! Я — за стихи железные, Чтоб в них Поэта настоящего прозренье Явило людям бы свое служенье И жгло б сердца людей Глаголом их! Я — за стиха железные, Чтоб в них Молотобоец оживал и резчик. Есть стих — кузнец и есть — краснодеревщик. А я? Я тёс беру Для строк моих. Я — за стихи железные, Чтоб в них Простой ли, сложный почерк был, но — веский! |
766
А я? Мой почерк прост — простой стамеской
Я выводить узор стиха Привык. Я — за стихи железные, Чтоб в них Глубин, высот бы раскрывались бездны... Правдивые стихи — всегда железны, Я льщусь надеждой На железный стих! |
АБДИЛЬДА ТАЖИБАЕВ
(Род. в 1909 г.)
С казахского
О русский боевой народ,
Услышь напев моей струны! От всей души тебе поет Поэт далекой стороны. Хоть я казах, но твой я сын.
Мы не устанем возносить
Четвертый коготь у орла
С тобой родной мой Казахстан,
|
767
И как не думать о тебе?
Не будь тебя — мы вновь рабы. Клянусь! Пути в твоей судьбе Отныне путь моей судьбы. Услышь меня! Хоть я казах
1939 |
* Как будто березки, на склоне, вдали,
Тебя я не сравнивал с пышным цветком,
Шли новые годы за старыми вслед,
В одной комнатенке, средь стенок пустых,
В те дни мы легко одевались с тобой,
* Но вдруг закричал — я его не пойму! —
|
768
P. X. Абдурашитов.
Бетонщики. 1970
Его ты кормила в назначенный час,
с него не спуская внимательных глаз. Качали мы люльку его, чередуясь, как, видно, когда-то качали и нас. Под мирной и тихою кровлей своей
За прежними днями другие идут,
* Просторен мой дом, и обширен мой свет,
Я стал отчего-то медлительней жить,
Бывает, захочешь для шумных гостей
За ними нет сил у меня поспешать.
...Тебя я не сравнивал с пышным цветком,
1955 |
25 Советская поэзия, т. 1
769
* * *
Дорогой жизни долго я шагал,
и вот, уже почтенным мужем стал. Вдали, вдали, меж гор и средь степей, остались годы юности моей. Есть у казахов старый разговор,
Ход времени, желая честным быть,
Ты, моего не погасив огня,
Пусть у меня пробилась седина —
Теченье лет, что прожил человек,
Земля моя!
1957 |
С почтительностью сына
За все благодарю, Как мать свою родную, Родную Сырдарью. |
770
Самим великим Гейне
Любимый Рейн воспет, А я, река казахов, Твой собственный поэт. Немало у Тараса
А я свое уменье
Ты — мать всего народа,
От старости бессильной
К тебе вернулся снова
Опять, как в зыбке детства,
Ты знаешь ли работу
Ты степи — по-днепровски
|
771
25*
И я победной десней
Прославлю подвиг твой, Как некий новый Гейне, Рожденный Сырдарьей. 1959 |
МИШИ БАХШИЕВ
(Род. в 1910 г.)
С татского
О мать, чья жизнь всегда была темна,
От мира светлого отстранена, Свои глаза хотя б на миг открой, Узнай, что сын тебе расскажет твой. Тебя за годом год, за веком век
Твой муж бродил вокруг тебя, как волк,
Но, брошенную волей мужа в ад,
Ты свечи жгла, дурманя бедный мозг,
Пойми, что цепь ты можешь разомкнуть,
|
772
Мать, подыми ресницы скорбных глаз, —
Социализм — он как весна для нас. Вот дочь твоя с улыбкой на губах, С тетрадкою и книжкою в руках. А вот и ты сама идешь вперед.
1934 |
ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ
(1910-1975)
Нет, я не знаю, как придется
тебя на битву провожать, как вдруг дыханье оборвется, как за конем твоим бежать... И где придется нам проститься, где мы расстанемся с тобой: на перепутье в поле чистом иль у заставы городской? Сигнал ли огненный взовьется, иль просто скажет командир: — Пора, пускай жена вернется, Пора, простись и уходи... — Но в ту минуту сердце станет простым и чистым, как стекло. И в очи Родина заглянет спокойно, строго и светло. И в ней, готовой к муке боя, как никогда, почуем вновь нас окрылявшую обоих единую свою любовь. И снова станет сердце чистым, разлука страшная легка... И разгласит труба горниста победу твоего полка. 1936 |
773
* * *
Не утаю от Тебя печали,
так же как радости не утаю. Сердце свое раскрываю вначале, как достоверную повесть Твою. Не в монументах и не в обелисках,
И я не таю от Тебя печали
1937 |
1 Все, что пошлешь: нежданную беду,
Как будто вновь забьют тогда окно
|
все равно.
Октябрь 1939 г. |
774
2 Не искушай доверья моего.
Сквозь жалкое предательство друзей.
Ни помыслом, ни делом не солгу.
1939 |
3 Изранила и душу опалила,
Не отнимай, чтоб горестный и славный
Осень 1939 г. |
...И все не так, и ты теперь иная,
Б. Корнилов |
1 О да, я иная, совсем уж иная!
Не стану прощенья просить я, ни клятвы —
|
775
но если сумеешь узнать, —
давай о взаимных обидах забудем, побродим, как раньше, вдвоем, — и плакать, и плакать, и плакать мы будем, мы знаем с тобою — о чем. 1939 2 Перебирая в памяти былое,
...Но годы шли все горестней и слаще,
А юные девчонки и мальчишки,
1940 |
* * *
...Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена. Я говорю с тобой из Ленинграда, страна моя, печальная страна... Кронштадтский злой, неукротимый ветер
Над Ленинградом — смертная угроза...
|
776
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад, и если завтра будут баррикады, — мы не покинем наших баррикад. И женщины с бойцами встанут рядом,
Руками сжав обугленное сердце,
Мы будем драться с беззаветной силой,
Август 1941 г. |
Памяти друга и мужа
Отчаяния мало. Скорби мало.
Зачем, зачем?
Ничьих забот, ничьей любви не надо.
|
777
И разве для меня победы будут?
В чем утешение себе найду?! Пускай меня оставят и забудут. Я буду жить одна — везде и всюду в твоем последнем пасмурном бреду... Но ты хотел, чтоб я живых любила.
Ну что ж, пусть будет так... Январь 1942 г. |
...И вот в послевоенной тишине
к себе прислушалась наедине. Какое сердце стало у меня, сама не знаю — лучше или хуже: не отогреть у мирного огня, не остудить на самой лютой стуже. И в черный час, зажженные войною
...И даже тем, кто все хотел бы сгладлть
И как стволы, поднявшиеся рядом,
|
778
так скорбь и счастие живут во мне —
единым корнем — в муке Ленинграда, единой кроною — в грядущем дне. И все неукротимей год от года
1945 |
Взял неласковую, угрюмую,
с бредом каторжным, с темной думою, с незажившей тоскою вдовьей, с непрошедшей старой любовью, не на радость взял за себя, не по воле взял, а любя. Я тайно и горько ревную, угрюмую думу тая: тебе бы, наверно, другую — светлей и отрадней, чем я. За мною такие утраты и столько любимых могил. Пред ними я так виновата, что, если б ты знал, — не простил. Я стала так редко смеяться, так злобно порою шутить, что люди со мною боятся о счастье своем говорить. Недаром во время беседы, смолкая, глаза отвожу, как будто по тайному следу далеко одна ухожу. Туда, где ни мрака, ни света — сырая рассветная дрожь... И ты окликаешь: — Ну, где ты? - О, знал бы, откуда зовешь! |
779
Еще ты не знаешь, что будут
такие минуты, когда тебе не откликнусь оттуда, назад не вернусь никогда. Я тайно и горько ревную,
Подумать — и точно осколок,
1942—1947 |
* * *
А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет, ненужно пройденных путей, впустую слышанных вестей. Нет невоспринятых миров, нет мнимо розданных даров, любви напрасной тоже нет, любви обманутой, больной, ее нетленно-чистый свет всегда во мне, всегда со мной. И никогда не поздно снова начать всю жизнь, начать весь путь, и так, чтоб в прошлом бы — ни слова, ни стона бы не зачеркнуть. 1952—1962 |
780
ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ
(1910-1937)
Вновь на снегах, от бурь покатых,
В колючих бусах из репья, Ты на ногах своих лохматых Переступаешь вдаль, храпя, И кажешь морды в пенных розах, — Кто смог, сбираясь в дальний путь, К саням — на тесаных березах Такую силу притянуть? Но даже стрекот сбруй сорочий Закован в обруч ледяной. Ты медлишь, вдаль вперяя очи. Дыша соломой и слюной. И коренник, как баня, дышит, Щекою к поводам припав, Он ухом водит, будто слышит, Как рядом в горне бьют хозяв; Стальными блещет каблуками II белозубый скалит рот, И харя с красными белками, Цыганская, от злобы ржет. В его главах костры косые, В нем зверья стать и зверья прыть, К такому можно пол-России Тачанкой гиблой прицепить! И пристяжные! Отступая, Одна стоит на месте вскачь, Другая, рыжая и злая, Вся в красный согнута калач. Одна — из меченых и ражих, Другая — краденая, знать, — Татарская княжна да б...., — Кто выдумал хмельных лошажьих Равгульных девок запрягать? Ресниц декабрьское сиянье И бабий запах пьяных кож, Ведро серебряного ржанья — Подставишь к мордам — наберешь. |
781
Но вот сундук в обивке медной
На сани ставят. Веселей! И чьи-то руки в миг последний С цепей спускают кобелей. И коренник, вовсю кобенясь, Под тенью длинного бича, Выходит в поле, подбоченясь, Приплясывая и хохоча. Рванулись. И — деревня сбита, Пристяжка мечет, а вожак, Вонзая в быстроту копыта, Полмира тащит на вожжах! 1934 |
Здравствуй в расставанье, брат Василий!
Август в нашу честь золотобров, В нашу честь травы здесь накосили, В налгу честь просторно настелили Золотых с разводами ковров. Наши песня нынче подобрели — Им и кров и прйбасень готов. Что же ты, Василий, в самом деле, Замолчал в расцвет своих годов? Мало сотоварищей мне, мало, На ладах, вишь, не хватает струн. Али тебе воздуху не стало, Золотой башкирский говорун? Али тебя ранняя перина Исколола стрелами пера? Как здоровье дочери и сына, Как живет жена Екатерина, Князя песни русския сестра? Знаю, что живешь ты небогато, Мой башкирец русский, но могли Пировать мы все-таки когда-то — Высоко над грохотом Арбата, В зелени московской и пыли! |
782
По наследству перешло богатство
Древних песен, сон и бубенцы, Звон частушек, что в сенях толпятся... Будем же, Василий, похваляться, Захмелев, наследством тем, певцы. Ну-ка спой, Василий, друг сердечный, Разожги мне на сердце костры. Мы народ не робкий и не здешний, По степям далеким безутешный, Мы, башкиры, скулами остры. Как волна, бывалая прибаска Жемчугами выстелит пути — Справа ходит быль, а слева — сказка, Сами знаем, где теперь идти. Нам пути веселые найдутся, Не резон нам отвращаться их, Здесь, в краю берез и революций, В облаках, в знаменах боевых! 1934 |
В наши окна, щурясь, смотрит лето,
Только жалко — занавесок нету, Ветреных, веселых, кружевных, Как бы они весело летали В окнах приоткрытых у Натальи, В окнах незатворенных твоих! И еще прошеньем прибалую — Сшей ты, ради бога, продувную Кофту с рукавом по локоток, Чтобы твое яростное тело С ядрами грудей позолотело, Чтобы наглядеться я не мог. Я люблю телесный твой избыток, От бровей широких и сердитых До ступни, до ноготков люблю, За ночь обескрылевшие плечи, Взор, и рассудительные речи, И походку важную твою. |
783
А улыбка, — ведь какая малость! —
Но хочу, чтоб вечно улыбалась — До чего тогда ты хороша! До чего доступна, недотрога, Губ углы приподняты немного: Вот где помещается душа. Прогуляться ль выйдешь, дорогая,
Так идет, что ветви зеленеют,
Так идет, земли едва касаясь,
Лето пьет в глазах ее из брашен,
И в июне в первые недели
А гитары под вечер речисты,
|
784
Ты кольцо из рук моих, забава,
Вместо обручального одень. Восславляю светлую Наталью,
Май 1934 г. * * * Родительница степь, прими мою,
6 апреля 1935 г. |
САВВА ГОЛОВАНИВСКИЙ
(Род. в 1910 г.)
С украинского
* * *
Без малого четырнадцати лет
Отправился он с узелочком в город. Кивал ему за речкой тополь вслед, Пока не скрыл села крутой пригорок... Про батька, павшего под Сивашом,
|
785
Его к столу позвали, хлопчик встал,
Взволнованный, как будто невеселый, И секретарь горкома подписал Билет заветный члена комсомола. И поздравляли все его вокруг,
И лишь в глазах, рассеянных чуть-чуть,
1930 |
Памяти Матэ Залки Онемев от восторга, вдвоем поднялись мы на кручу.
Там, внизу, где долина днепровской прохладой полна,
Этот шепот зеленый сюда прилетел издалека,
И промолвил я другу:
|
786
Всего лишь минуту назад
Эти яворы, эти дубы, эти полные свежестью липы, Эти светлые яблони, в белом цветенье сады Пронесли свои шелесты, шорохи, вздохи я скрипы, Шепот, таявший в воздухе, замерший в струях воды. Этот шелест, и шум, и порыв, наклоняющий ветви, —
Нет чудесней страны, нет прекраснее нашего неба!
Мы стояли вдвоем на высокой чернеющей круче
И мой друг отвечал мне:
Много песен пропел я в походах по скатам широким
Только есть небеса голубее и этого неба,
Там я рос, там я вырос, над синим и тихим Дунаем,
|
787
...Я слова эти слышал, они прозвучали так ясно,
Но потом он замолк. Он, казалось, на миг онемел. И, в восторге застыв, тишины он нарушить не смел, И казалось, душа его с далью сливалась согласно. Он смотрел на восток, на деревья, на птиц, что парят,
1940 |
Что там бубнит так глухо? С полчаса
все стук да стук я слышу спозаранку... Быть может, дятел? Вот так чудеса! Что он долбит, присевши на землянку? Я вышел. В свете утренних лучей
Ну, значит, вот вам, братцы, и весна,
Датированный вешним этим днем,
И всюду,
1943 |
788
НИКОЛАЙ ГРИБАЧЕВ
(Род. в 1910 г.)
(На темы карельских сказаний)
— Скажи, певец, что твой печалит лик?
Чем ты ничтожен в людях и велик? Какие думы, песни, голоса Тебе вручили пашни и леса? — Мой лик печален оттого, что он
— Скажи, певец, где взял ты свой талант,
— Талант дала любовь, слова — народ,
1933—1969 |
(Донская зарисовка почти с натуры — 1942 г.)
1 Неяркий, розовый с зеленым, | ||
Рассвет | ||
пробился | ||
над затоном, | ||
Над смутной степью перед нами,
Над кручей с меловой спиной, Над ножевыми полыньями С водой осколочно-стальной, |
789
Над лесом, стылым, как железо,
Ржавевшее десятки лет. | |
Чей — | |
нам покамест неизвестно — | |
Последний поднялся рассвет.
Еще молчит тот край передний
В лесном сарае у костра
|
790
2
Врут, будто в этот ранний час
Тоска о прошлом мучит нас, Свист соловья, винца услада, Неясных вспоминаний нить. Страшнее дума у солдата — Убить... убить... убить... убить! Убить, пока тот встречный выстрел Тебя не смял. Убить, пока Тебя в загробный мир не выселил Удар немецкого штыка. Убить. И нет другой задачи, Когда в такой идешь содом. Убить, чтоб жить. А что там дальше О том — потом... потом... потом! Еще о некой в помощь силе
3 Всё.
|
791
Но вот
щепоткой света скудного — Ракета... Гром... И степь в огне. Обвал в окопе. Дым из дота. Как летние перепела, Бьют автоматы... Ну, пора, Твоя пора пришла, пехота! Вперед, навстречу темной силе, Лицом к лицу, чтоб штык в крови... Поплачь над павшими, Россия,
1942—1969 |
Куда ушла ты, я не знаю, —
Пятнадцать весен смыли след. Один на горный склон в Домбае Я выхожу встречать рассвет. Меж Софруджу и Алибеком
Как бы сдвигая расстоянья
И чудится в минуту эту,
И жду мучительно я снова,
|
792
Но тихо все кругом. Лишь где-то.
Не замолкавший с той поры, Поток на зов тепла и света В долину рушится с горы, И ветер, вылетев не сразу
И пусть ты не меня любила,
1950 |
1
Июнь. Он сочен. Жарок. Зелен.
Лишаясь отдыха и сна, Он подбирает сотни зелий Для ягоды и для зерна. Земные отворив истоки,
Звенит пчелой. Капелью плачет.
Он химик сам себе. И физик.
|
793
И я в нем новым чувством полнюсь
И набираюсь новых сил. И вдруг вздохну. И вдруг опомнюсь — Что я посеял? Что взрастил? 2 Июль — как вход в гудящий улей
И все вокруг, что день, тяжеле,
Все ниже ветер клонит травы,
И ночи вязче. Тише. Глуше.
И вот уже, пофыркав бойко,
И вот я с тихой грустью вижу,
3 Ну, здравствуй, август. И прохлада.
|
794
И очищенье вод. И воздух,
Что свежим яблоком пропах. И на последних зерновозах Мельканье клетчатых рубах. Ах, август, август! Ходит в людях
А это, знаешь, сколько стоит, —
Ну, так добра тебе. Удачи.
1966 |
В них легкость ветерка и крепость стали.
Влюбленный вздох. Призыв. Приказ. Набат. Из них эпохам памятники ставили, Их в рев сражений гнали, как солдат. Они всех взлетов разума основа,
1968 |
Наш мир тревожен. И сомненья в нас
Мятутся иногда: куда все мчится — Жизнь, время, звезды? Что и где случится Через минуту или через час? |
795
Мы ползали в свой срок. Потом летали,
Подпорой взяв фанеру и перкаль. Теперь нас вынесло в такую даль, Где мы как бы раздваиваться стали, Где быт и космос лезут в общий ряд,
Жизнь — мысль. А наша мысль и тут и там.
Какой там режиссер придумал ход,
1969 |
ПЕТР КИРИЛЛОВ
(1910-1955)
С мордовского-эрзя
* * *
Как много пройдено дорог,
Мы шли вперед и днем и ночью! Среди лишений и тревог Мы смерть увидели воочью. Нам смерть подругою была:
Но не просили никогда
1943 |
796
МАГОМЕТ МАМАКАЕВ
(1910—1973)
С чеченского
Нам, людям, подобает увлекаться,
Мы — люди, нам даны любовь и гнев. Нам верить свойственно, и сомневаться, И в час нечеловеческий стараться Людьми остаться, боль преодолев. Приходят и уходят поколенья,
И мы, свой путь недолгий завершая,
1970 |
МИРТЕМИР
(Род. в 1910 г.)
С узбекского
Чирикают птицы, слетаются в стаи,
От пыли дорожной чинары — седые. Брожу я по саду, опять вспоминаю Зарю моей жизни, лета молодые. Здесь веточкой каждой, побегом, листочком
|
797
Весна — словно детство; она торопливо
В росинки запрятала солнечный лучик. Деревья шумят, и прибрежная ива Всплеснула руками над речкой бегучей. Весна, словно юность, чиста и прекрасна...
Прозрачный, медвяный, до капли он выпит.
Из глины построен их маленький город...
Осенней порою, казалось, возврата
Ростки прорастают сквозь прелый валежник,
Мы в юности с солнцем недаром дружили,
Ты в сад меня вызвала, и на мгновенье
Тебя узнаю я в улыбке ребенка,
|
798
Заря моей жизни, со мною ты снова,
В зрачках моих глаз ты останешься вечно. Виски поседели — след жизни суровой. Но сын мой расправил могучие плечи. 1937 |
Белым-белы, плывут, светлы, по небу облака.
Нам больше хлеба ждать от них иль больше молока? Белым-белы весны послы на небе голубом, Запахло в воздухе огнем и проливным дождем. Вверху — то гром, то тишина, тревожно-глубока... Не проходите мимо нас, пролейтесь, облака! Прольетесь — будет и трава, и молока река, И больше счастья этот год нам даст наверняка. Плывут по небу облака белым-белы, чисты.
1957 |
Как памятник пред нами предстает
подсвечник в кабинете Ильича. Бывало, Ленин ночи напролет
|
799
Земля в степи Голодной горяча —
пусть там родится плодоносный цвет!.. И озаряет тонкая свеча весь мир, всю новизну грядущих лет. 1962 |
В Коканде, в парке имени Фурката —
печального поэта, что когда-то живописал стихом свой милый край, кубинцы, черноглазые ребята, облитые сиянием заката, пьют в чайхане зеленый крепкий чай. Крылата музыка в Узбекистане!
Дутару, чангу, бубнам подпевая,
А утром — строгий свет аудиторий.
Как можно мореходу плыть без весел?
|
800
М. Сарьян.
Горы. 1923
Полям эеленым нет конца и края,
поля волнуются, как зыбь морская. Победоносно зреет виноград. Кубинцам нравится работать в поле... Узбек не пожалеет хлеба-соли для тех, кому он друг, кому он брат! — Спасибо! — говорят кубинцы братьям. Добром сердечным за добро заплатим, так с давних лет на Кубе повелось. — Идут домой, накинув телогрейки, и пестрота узбекской тюбетейки подчеркивает черноту волос. Заданий столько, что им хватит на год, устали за день, но в постель не лягут, покуда не заглянут в чайхану. Украшена портретами веранда, и Ленин видит в чайхане Коканда свободную кубинскую страну. 1962 |
БОКИ РАХИМ-ЗАДЕ
(Род. в 1910 г.)
С таджикского
Как поздно пришла ты, а мы тебя ждали втроем
С ночной луною, С речной волною. Ты мне показалась в смятенье, в горенье моем Ночной луною, Речной волною. Ты сердишься? Разве не ты — мой единственный свет, Восторг и расцвет? Давай же, не зная разлуки, по жизни пойдем С ночной луною, С речной волною! Завидует полночь душистым твоим волосам, А звезды — глазам. |
26 Советская поэзия, т. 1
801
Скажи мне, когда же ты стала, в сиянье живом,
Ночной луною, Речной волною? Чтоб я, запылав, не сгорел, не погиб от любви, Меня оживи. Ужель от меня ты уйдешь с наступающим днем, С ночной луною, С речной волною? Все дышит любовью, и ночь сладострастья полна И счастья полна. Ужели ты можешь остаться, играя с огнем, Ночной луною, Речной волною? Но тихо и нежно ты мне говоришь у реки: «Мой верный Боки, И счастье, и юности песню себе мы вернем С ночной луною, С речной волною». 1960 |
Помню, когда ты родился,
Читатель дорогой! Ты выслушай меня
Не каждый благодарностью богат,
Что человечность им и что гуманность им!
|
802
Но для тебя, читатель дорогой,
Я все словами расскажу своими. Ведь об одном мечтаем мы с тобой — Чтоб доброе о нас осталось имя... Увидел три могилы человек:
Что это — колдовство? Никак нельзя понять —
И глубоко задумался прохожий,
Они немалые прожили годы,
И, пораженный этой страшной былью,
Подобные полезные советы
Когда в тебе отсутствует порыв,
Пусть будут дни, как саженцы весной,
1961 |
26*
803
РАСУЛ РЗА
(Род. в 1910 г.)
С азербайджанского
Мы встретились с ней —
И глава меня обожгли. Я волненье не смог побороть. Что за косы! А гибкость стана! Сама женская суть, Обретшая плоть... Беатриче Данте, Лейла Физули, Венера Тициана! Встретились через года. Я смотрел На косы, На глаза, На губы. Увы! Все осталось где-то вдали! Кто воскресит и когда Беатриче, Венеру, Лейли? |
1926 |
* * *
Подозреваю, что стары, как мир,
мои прозренья, вспышки откровений. А то откуда столько набралось избитых истин, поговорок, мнений, затасканных метафор и сравнений, всосавших опыт сотен поколений? Как ни крути, а старость — не в годах. Не возраст нагоняет смертный страх. |
804
Полно седых с душою молодой
и молодых с душой совсем седой. Не вянет, не седеет, не редеет живая страсть, духовная идея, — все то, что в сердце, а не на лице! Дряхлеет и становится облезлым лишь то, что Жизнь считает бесполезным. Вот все, что я хотел сказать в конце. 1938 |
Едва лишь схлынули снега —
трава прорезалась по склонам. Подснежники, как жемчуга, горят на бархате зеленом. Как будто бы на яркий луг по капле облако упало... Цветут подснежники вокруг, как будто бы весна настала. Еще в ночи мороз жесток. Зима не отойдет без боя. Ты с доброй весточкой, цветок! За то и справятся с тобою. Пускай! Для всех живых сердец весть о весне всегда желанна. И, даже зная свой конец, спешит он, маленький гонец, в страну властителя-тирана. И если даже смерть его не опечалит никого, он все равно роптать не станет. Он не в обиде. Это честь — нести земле такую весть. Пусть он погиб — весна настанет! 1962 |
805
Мне нужен мир без заката,
Без легковесных шуток И тяжелого горя при этом. Чтобы были все дни без заката, Чтобы мир был полон светом. Человек, наверно, устанет От дня бее конца и края, Где солнце, едва только встанет, Больше зайти не желает, Где песчинка земного шара Во всемирном свете пылает? Нет! В мире свет исходит Не только от солнца. Потому что солнце восходит, А потом оно заходит. Есть сиянье сильней, чем у солнца. Есть сиянье жизни. Жизнь закатиться не может. Свет ее — незакатный. Жизнь прекратиться не может, Пока существуют люди, Не погаснет это солнце, Если не погасят люди. 1966 |
Капля за каплей — дождь.
Капля за каплей — слезы. Капля за каплей нисходит роса на зелень лугов и рощ. Капля за каплей — рожь собирается в закромах. Капля за каплей — забота растет. Капля воды ледяной для сведенного жаждой рта драгоценней других щедрот. Яда змеиного капли одной довольно, чтоб жизнь оборвать. |
806
Летучая искра — и капля одна
порождает пожар лесной. Капля за каплей — жизнь без конца восходит по жилам ветвей. Те, чьи сердца, словно капля, малы, каплями слов разбивают сердца. 1967 |
Без особых забот —
Будто нету задания проще — Мягко сел вертолет На железную площадь. Вдалеке от земли, Над каспийской колеблемой бездной, Неподвижно стоит Этот остров железный. Поразило меня То, что в царстве конструкций и стали Нас цветами живыми — Живыми цветами1 — встречали. Я видал не однажды Цветы на коврах и диванах, И на клумбах цветы, И поляны весенних тюльпанов. Почему же тогда Немудреные ваши букеты Осенили меня, Как открытие новой планеты? Как негаданно тут, На расчетливо сжатой площадке, Вы растете, цветы, Словно бы в колыбели нешаткой. |
807
Надо думать, тогда,
В те прошедшие годы, наверно, Не стояла вода В этих влажных огромных цистернах Здесь нефтяник, в тот срок Без воды задыхавшийся тяжко, Получал, как паек, Может, даже неполную чашку. Этой нормой дневной Привозной родниковой водицы, Обделяя себя, Успевал он с цветами делиться. Он отсчитывал их, Осторожно, с улыбкою хмурой. Капли этой воды — Словно капли целебной микстуры. И, наверно, потом Те ростки, что пробились наружу, Он своим же платком Заслонял от жары и от стужи. Пожилой человек, Удивленно, как будто парнишка, Я отсюда гляжу На сквозные ажурные вышки. Над моей головой — Там, где облачко белое тает, Высоко-далеко Непоспешно орлы пролетают. У меня на груди (Аромат ваш нестроен, но тонок) Вы уснули, цветы, Как доверчивый тихий ягненок. Я с цветами стою, Попирая подножье стальное. ...Пушкин как-то сказал Величаво: «Кавказ подо мною». |
808
Мне случалось не раз
(Вроде не к чему тут запираться), Многоглавый Кавказ, На вершины твои забираться. Мне случалось видать, Как, пространство тревогой наполнив Не вверху, а внизу Трепетало сверкание молний. И о том еще речь, — Это тоже со мною бывало! — Что и радуга с плеч Широко, как халат, ниспадала. Но какой же поэт (Расскажите мне, все остальные) Строфы песен слагал, Попирая опоры стальные! Вдалеке от земли, До отказа меня переполнив, Эти строки пошли, Догоняя друг друга, как волны. Словно в творческом сне, Подчинившийся силе рабочей, Это Каспий во мне Усмиренно, но сильно клокочет. 1968 |
Для врача сердце — это аппаратура,
для того чтобы кровь по телу гоняла... ...Для поэта такого определения мало. 1970 |
809
У рук —
есть свой язык. При разлуке один язык у рук, при встрече — иной. При радости — один, при горе — другой. Я внаю, что есть язык сожаленья, нетерпенья, отчаянья... ...Мои руки заговорили однажды своим языком, когда мои глаза понимающие встретились с твоими. 1970 |
Расцветший в саду,
одинокий жасмин! Душистый, как сон о ее волосах. Я вижу один средь росистых долин в слезинке любой на цветочных глазах— лицо дорогое в слезах. Расцветший в саду, одинокий жасмин! Любимая здесь проходила давно? Мой нежный, ты пил с ней, один на один, |
810
напиток разлуки — огонь и вино?
Расцветший в саду, одинокий жасмин! Не ты ли разносишь весеннюю весть, сюда приходя не вдвоем, а один, мою дорогую покинув, как есть, — с дорогою рядом, с разлукою-ядом, с безумным, далеким, рассеянным взглядом? Расцветший в саду, одинокий жасмин! От этой ли горечи листья унылы? Мой милый, пускай стебелек ни один, пускай, кроме нас, мотылек ни один не будет, не будет один! Мой жасмин, пускай одиноких не будет, мой милый! 1974 |
На прощанье блеснув белизной,
вы напомнили прошлое мне. И плывете с тех пор в глубине, чистой памятью в чистой волне. Лодки памяти, свет в небосклоне! Парусов белокрылые кони! Может, ныне две юных души
|
811
Было время, и я обладал
нежной тайной от всех, не от вас. Ваша преданность — выше прикрас, убедился я множество раз. Что угасло? Ты был не таким! Не плывите с вопросом таким... В синих сумерках жизни большой Человек отдыхает душой... Лодки памяти, свет в небосклоне! Парусов белокрылые кони! 1974 |
НИКОЛАЙ ТАРАБУКИН
(1910—1950)
С эвенского
Я долго ходил сегодня
Лесом и полем зеленым. Вот так бы землю и обнял! Так бы и умер влюбленным! Солнечные лучи густо кругом раскиданы,
Чудо! В лесу издревле,
Вот и хожу-брожу зарослями, опушками —
|
812
О лес мой, простор мой, воля!
Что есть дороже вас? Стою посреди векового раздолья, Как малый ребенок смеясь. Природа лежит, сверкая,
Открой вечной молодости секрет!
|
КАСИМ АМАНЖОЛОВ
(1911—1955)
С казахского
Дверь старого мира ударом ноги
Поэт распахнул, а вокруг — враги. Но смело прошел на почетный торь, И гулко звучали его шаги. А мир был надменен и чопорен был, Пришельца нежданного он оскорбил. На старца взглянул удивленный поэт И понял, что тот его сердцу не мил. И в будущее он пошел напрямик, И новые гулы, и новый язык Сквозь море обиды и горя пронес. И грома и плача исполнен был стих. И крикнул тогда во весь голос певец: «Я нового мира высокая песнь!» И старая муза, уши заткнув, Бежала стремглав, позабыв свою спесь. |
813
Ах, старая муза!
Зачем нам она? Как старая дева, глупа и нервна. Она в позапрошлом столетье живет, А в будущее устремилась страна. Ту музу отверг прямодушный певец. Стихи он ковал, как оружье кузнец. Разили страшнее дамасских клинков Удары его громогласных стихов! Весь мир перестроил, весь мир перетряс! И смерть наступила... Ушел он от нас. Рычал, словно лев, и, как сокол, парил! А все-таки скорбный приблизился час. Но голос его никогда не умрет, И строки его повторяет народ. Стихи проживут еще тысячи лет, Но жаль, что такой умирает поэт. 1940 |
Красив, как девичья любовь,
В суровый этот край Принес цветы и листья вновь Весенний месяц май. И солнце в небе зажжено, И тучка в нем видна. Тоска с души стекла давно, Дождем растворена. ...Была шинель моя из льда, И ливень шел свинцом... О май, не чаял я тогда Взглянуть в твое лицо. С тобой тепло мне, дорогой, Как в доме у огня; Стянул ты ласковой рукой Шинель мою с меня, |
814
Сапог мой сунул ты в ручей
И вытер о траву. Ты лаской солнечных лучей Наполнил синеву. Меня от пули и штыка Зовет твоя весна Туда, где сосны и река, Тепло и тишина. Но я весне шепчу: «Постой. Не кончена война, Не отгремел последний бой, Не всюду тишина. Идем в окоп, идем к друзьям, Идем в кромешный ад! Постичь ты можешь только там, Как хочет жить солдат». 1944 |
Ты великан,
Достойный наших дней. Тебе в минувшем было жить трудней. О, как терзались в тех печальных днях Твои талант, и разум, и размах! Разорвалось бы сердце от тоски, Когда б себя не вылило в стихи! Зато прекрасною была судьба — Воспеть народ, как самого себя! Тебя уже полвека с нами нет, Но кто поверит, что ушел поэт? Но что полвека? Как его сравним, Абай-ага, с бессмертием твоим? Тебе сто девять нынче было б лет, Но как ты молод, аксакал-поэт. Абай, почетный академик наш, Тебе вручен писательский билет. |
815
Все пленумы и съезды открывай
И председательствуй на них, Абай. Пусть те, что много пишут чепухи, Тебе стесняются читать стихи. Как нам нужны суждения твои, Исполненные правды и любви! И критика твоя всегда чиста И вымысла и зависти чужда. К нам из бессмертия, Абай, приди, Тебе ведь не заказаны путн. По улице своей, Абай, пройди И в знаменитый свой театр войди. У книг твоих такие тиражи, Что ломятся под ними стеллажи. Выходишь ты на разных языках, И люди благодарны от души. 44 А нынче вышла книга о тебе, О гении твоем и о судьбе... И вижу я: «Абая» взял Абай. Что ж, тамада, наш праздник начинай. Сентябрь 1954 г. |
СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ
(1911—1975)
Прямо с лета, прямо с хода,
поражая опереньем, словно вестник от восхода, он летит в стихотворенье. Он такой, что не обидит,
|
816
И ворчит, и колобродит,
и хвостом широким водит, и сверкает до озноба всеми радугами зоба. Мне бы надо затвориться,
С милым гостем по соседству
...Было за полдень. В ограду
|
817
Я к нему из-за пригорка,
побеждая страх, пополз. «Понимаю, — говорю, — понимаю дюже... Может, спину, — говорю, — затянуть потуже? Понимаю, — говорю, — но куда ж деваться?» (Говорю, а сам горю — не могу сдержаться.) Теребя траву руками, всадник веки опустил и, тяжелую, как камень, чуя смерть, заговорил: «Ты чалдон, и я чалдон, оба мы чалдоны... Положи свою ладонь на мои ладони. Слышишь, сполохи гудут по всему заречью — беляки по нашим бьют рассыпной картечью. На семнадцать верст окрест белые в селеньях, так что, кроме этих мест, нашим нет спасенья. Я, родной мой, прискакал на заимку эту, чтобы красный дать сигнал, если белых нету. Мы бы стали по врагу бить из-за прикрытья... Понимаешь, не могу дальше говорить я». Было душно. К придорожью медом веяло с гречих. Всадник вздрогнул страшной дрожью, отвернулся — и затих. Я, конечно, понял сразу то, что он не досказал. И решил, как по приказу: надо выбросить сигнал! |
818
Я — домой. Комод у входа.
Открываю я комод. Вижу: в ящиках комода — свалка, черт не разберет! В верхнем — пусто. В среднем — тесно. В нижнем? В ворохе тряпья теткин шелковый воскресный полушалок вижу я! Мне не жалко полушалка — разрываю пополам! Полушалка мне не жалко... На чердак бегу. А там со своей подругой вместе, боевой и 8Лой на вид, на березовом насесте голубь мраморный сидит. «Что ж, — кричу, — послужим, дядя! Повоюем на лету!» И, багровый клок приладя к голубиному хвосту, я свищу: «Вали на волю!» И пошел винтить трубач по воздушному по полю, по кривой рывками вскачь! То петлями, то кругами, то в разлете холостом! И багровый шелк, как пламя, за его густым хвостом! То на выпад, то на спинку, то как ястреб от ворон!.. Вихрем прибыл на заимку партизанский эскадрон. Солнце падало. Смеркалось. Скрылись белые за мыс. Восемь раз разбить пытались — восемь раз стекали вниз. Над заимкой тучи плыли. У заката на виду люди всадника зарыли под калиною в саду. |
819
И поставили подсолнух
у него над головой. И не дрогнул тот подсолнух, и стоял, как часовой. А когда дневное лихо заступили тьма и тишь, эскадрон ушел по тихой дальним бродом за Иртыш. И не мог я наглядеться на подсолнух ввечеру. ...О, далекий образ детства, белый голубь на ветру! 1934 |
Лучами красит солнышко
стальное полотно. Без устали, без устали смотрю, смотрю в окно. Леса, равнины русские, пригорки да кусты, платформы деревянные, железные мосты. Любимая, знакомая,
То фабрика кирпичная —
|
820
Любимая, знакомая,
зеленая, бескрайная, вемля родная — родина! Привольное житье! Эх, сколько мною езжено, эх, сколько мною видено, эх, сколько мною пройдено, — и все вокруг мое! Уже роса за стеклами,
— Любимая, знакомая,
1947 |
Ты говоришь, что все трудней писать
что не дается нужная строка. Вот, кажется, она уже близка, ан вырвалась, коварная, опять и дразнится, маня издалека. А ты терпи, коварству вопреки,
1958 |
821
АЛЕКСАНДР ГАВРИЛЮК
(1911—1941)
С украинского
Не старый инвалид со ржавым самопалом,
А точный пулемет глядит из-за стены; И проволокой мы кругом оплетены, И полицейский взор грозит нам острым жалом. Ты — дух Бастилии, виденье феодала,
Ты, новая Бастилия, не в силе
Отсюда, где сдались лишь слабые душой
1937 |
АШОТ ГРАШИ
(1911—1975)
С армянского
* * *
Если бы не вы, моя опора,
Плечи мои, крылья мои, — горы, Я не написал бы ни строки. Горы мои, как вы высоки! |
822
Вы как бы щитом меня прикрыли,
Горы мои, плечи мои, крылья. Я стою, как вы, Высок, как вы, — Не склоняя головы. Л паду, умру я — надо мной Пусть гора стоит, как часовой. Гроздь винограда — радуга, Прильнувшая к лозе; Пускай увидят все: Гроздь винограда — радуга. Сияет эта ягода, Как росы на косе, Гроздь винограда — радуга, Прильнувшая к лозе. Мне под ноги катятся воды Севана. Встречаю я, озеро, синий твой взор... Ты лоб повязало косынкой тумана. Мне под ноги катятся волны Севана... Тебя вспоминать я всю жизнь не устану. Вся синь твоя в сердце, как дар моих гор. Мне под ноги катятся волны Севана. Встречаю я озера ласковый взор... В детском краю возле дома Жаворонок, звеня, Совьет гнездо из соломы, Из усов ячменя. |
823
Будет весна
В те времена, В дни, как не станет меня. Розы отцовского сада Станут толпой у плетня, Выбегут за ограду Гулять в поля, в зеленя. Будет весна В те времена, В дни, как не станет меня. Пережитые событья, Мыслям и сердцу родня, Вечно, как звезды ночами, светите До наступления дня! Будет весна В те времена, В дни, как не станет меня. Вершины, высокие снежные горы, Седые, как будто отец мой и мать, С любовью на вас устремляю я взоры, Мне хочется детство свое вспоминать. От ветра — от вашего легкого вздоха, Внизу колыбель колыхалась моя. Покуда я жив и не стал горстью праха, Вас песней ласкать не устану и я. Песнь любви напишу я росой и лучом. Озарю ее свежим рассветом Земли И вечерней зарею, что гаснет вдали. Песнь любви напишу я росой и лучом. |
824
Родилась она в шелесте леса ночном,
Волны спеющих нив мне ее принесли. Песнь любви напишу я росой и лучом, Озарю ее свежим рассветом Земли. |
* * *
Осенние леса горят
Багряно-желтыми кострами, И в синей дымке тонет взгляд, — Осенние леса горят. Огнем бушует листопад Над потаенными тропами... Осенние леса горят Багряно-желтыми кострами. |
* * *
Года мои явились и ушли,
Им нет возврата, сердцу нет покоя. Мы слишком поздно встретились с тобою Года мои явились и ушли. Я долго ждал, но ты горишь вдали Недостижимой радугой цветною. Года мои, как реки с гор весною, Явились, отшумели и ушли. |
* * *
Землю без конца топтали кони,
Уходили вдаль войска, стада... И, стремясь укрыться от погони, Землю без конца топтали кони... Хоть земля под ураганом стонет, Будь, душа, как и она, тверда. Землю без конца топтали кони, Армии, и звери, и стада... |
825
* * *
Куда б я ни шел, вы за мною
Идете, армянские горы. Вершины — одна за одною, Куда б я ни шел — все за мною... Но вашею будет виною, Что с гибелью встречусь я скоро... Куда б я ни шел — вы за мною Идете, армянские горы. |
* * *
Я — олень, истекающий кровью,
Скрылось солнце мое за горами, И навеки простился с любовью Я — олень, истекающий кровью. Птиц не вижу, летящих к гнездовью, Лист последний засыпан снегами... Я — олень, истекающий кровью, Скрылось солнце мое за горами. |
У сердца спрашиваю я:
— Где, сердце, колыбель твоя? То ль карабахское село, Где я увидел свет? Жаль только — имени его На карте мира нет. Иль этот дом в лесной тиши, Где под шуршанье ветерка Лепечут звонко малыши, Как два нагорных ручейка? |
826
Иль виноградник золотой
На утренних холмах, Чей сладкий сок бурлит рекой На наших торжествах? Все, что в себе вместила Русь: Леса, и степи, и моря, — Весь необъятный наш Союз — Вот родина моя1 Страна, чье имя над землей, Как солнце ясною весной. |
ЛИВИУ ДЕЛЯНУ
(1911-1967)
С молдавского
Для сердца сила мне нужна,
И для стиха — такое слово, Чтобы во всем, в чем жизнь слышна Гореть и заполняться снова. Пока рука еще верна, Пока перо писать готово, Служу большой любви, она — Поэзии первооснова. За ним, за чувством этим — следом Спешу — почтительным аэдом, Слагаю гимны вновь и вновь. Оно одно — всем мерам мера. Моя единственная вера — К земле, ко всем живым Любовь. 1952 |
827
Юность, будто факел, подняла
Осень — живописец самый лучший, Наводя на полотно села Колорит — душистый, спелый, жгучий. Все оттенки красного горят На земле и на холме высоком, Вплоть до крамы — там, где виноград Пурпуровым истекает соком. Спелых гроздий светится янтарь В кущах ржаво-огненного цвета, Точно в сказке, что сложили встарь, Где краса Молдавии воспета. А в садах, где тронута листва Словно бы зарею бледно-алой, Персики смеются и айва, Солнцем налитые небывало. Только поле не обожжено Кистью пламенной и вдохновенной: Будто в золотом снегу оно — В кипени стогов и копен сена. И когда в Молдавию плывут Сумерки, развертывая крылья, Юные колхозники поют Песни счастья, песни изобилья. 1958 |
Томит меня жгучая жажда
К тому, что из нашей земли Травинкою тянется каждой, Чьи корни в глубины вросли. Исполнен я жаждой суровой, Прошедшей со мной сквозь года, К прекрасно-шершавому слову Людей, что не лгут никогда. |
828
И жадное это стремленье —
Стихи пополнять на пути — Способно свое утоленье Лишь в нашу эпоху найти. 1964 |
Как дети, за руки держась,
От солнца опьянев, от зноя, Сквозь тень, сквозь лиственную вязь Бежим, смеясь, бежим — мы, двое. Бежим бегом, бежим вдвоем, Мы бегом счастливы, как дети, И зрелость ароматов пьем Из чаш, из чашечек соцветий. Бежим, как дети... Жизнь легка! Нас ждут лишь радостные вести. И, розовея, облака Резвятся в небе с нами вместе. Бежим... но умеряем прыть. И вдруг остановились двое... Мы заигрались, может быть, Когда сочли любовь игрою?.. 1964 |
ЛЮБОМИР ДМИТЕРКО
(Род. в 1911 г.)
С украинского
Мы ночуем в хате.
Свист метели, Белый снег кружится за окном. Наши автоматы запотели. Женщина склонилась над столом. |
829
Бережет она наш сон глубокий,
Чутко слышит каждый вздох она. Ей, печальной, старой, одинокой, Нас послала грозная война. А как вьюга поутру уймется,
Сердцем с ним она теперь и с нами.
|
С детства запомнился скорбный и жгучий
Песни призыв на бои с палачами, Как отголосок набата могучий: «Вихри враждебные веют над нами». Песня — рабочих походов начало!
Здесь, у былых казематов Варшавы,
Твердо шагает по новой дороге
...Новую время запеть «Варшавянку»
|
830
Идут миллионы, они непреклонны —
И город встает из руин, возрожденный. То — воля народа, которой гордится Свободной страны трудовая столица. |
* * *
Когда я вижу ночью за Днепром
Огни Никольской слободы, согрета Моя душа невидимым теплом, Теплом вдали мерцающего света. Не потому ль, что каждый огонек Горит в окне далеком, но знакомом, Хоть и не всякий ступит за порог Того, что мы зовем обычно — домом. Меж нами есть невидимая нить, И эта нить не рвется у порога. Лишь человек умеет осветить Свое жилище и свою дорогу. |
* * *
Планшет, а в нем — исписанный листок.
Уже поблекли синие чернила. Он мне принес когда-то между строк Любовь, что жизнь в сраженьях сохранила. Он пожелтел, но руку узнаю. Она близка, до боли мне знакома. Давным-давно мы создали семью, Давно уж мир, и мы давно уж дома. И в доме том переступить порог Не смеют холод, скука, равнодушье. Ведь мы любовь хранили, как зарок, Ни в чем его за годы не нарушив. |
831
И я в наследство детям передам
Листок, случайно найденный в планшете, Чтобы, как мы, любили наши дети, Чтоб улыбалось счастье им, как нам. |
* * *
Нет, не богиней мраморной, холодной,
Кому певец слагает мадригал, — Девчонкой в сарафанчике, голодной — Такой тебя на фронте повстречал. Прошли года, но ты не растеряла Ни первых встреч, ни первого тепла. Не красотой античной ты блистала, Ты красоту души мне принесла. Она дарит меня лучистым взглядом, И от нее мне глаз не отвести. Как хорошо, что ты со мною рядом, Плечом к плечу на жизненном пути! |
* * *
Я счастлив тем, что я живу сейчас
И потому не обделен судьбою. На прочность жизнь испытывала нас И закаляла нас от боя к бою. Я счастлив тем, что на большом пути Мы сохранили жар сердец и веру, Что, испытав страданья полной мерой, Сумели в жизни радость обрести. Нас не страшат морщины, седина, Нам жить и жить еще на этом свете. Веселый свет из нашего окна, Свети всегда, как ты сегодня светишь! |
832
С. А. Айтбаев.
Счастье. 1966
* * *
Да разве было мне дано
Предвидеть: минут лета, зимы, А жажда жизни все равно Останется неутолимой. Тогда бы чувства каждый грамм Ценил как нечто дорогое. Я жил бы так, чтоб по ночам Не упрекать свое былое. Я жил бы так... Сумел бы жить... Ведь жизнь достойна сожаленья, Когда в нее не можешь быть Влюбленным каждое мгновенье! |
* * *
Давно манили человека крылья.
Века. Тысячелетия. Полет Будил глухую зависть. Но бессилен Был человек подняться в небосвод, Где радуга загадочно сверкает, Где сотворенный человеком бог В зенит выводит солнце, где мерцает Осыпанный созвездьями чертог. Когда же в небо он нашел дорогу И в космос полетели корабли, Стал человек могущественней бога, Зависеть стало Небо от Земли. |
* * *
Гранили ямб, как ювелиры,
Певцы с прадедовских времен. Всю гамму чувств, всю сложность мира Передавал чудесно он. |
27 Советская поэзия, т. 1
833
Беру его рукой солдата,
Как меч, как памятник живой. Мы вместе в битвах шли когда-то. Мы вместе в битве трудовой. Он для меня — как локоть друга, Как самый дорогой завет. Я с ним делю часы досуга И открываю новый свет. |
* * *
Всему есть мера и предел.
Но разною бывает мера. На острие великих дел Росла и крепла наша вера. Мы мерим время не в часах, А сердца нашего биеньем. Идем на полных парусах И каждый миг высоко ценим. Бывает тяжко. Да, и так... И смех порой омыт слезою. Но тех, кто пал в огне атак, Сменяют новые герои. О, сколько пало на пути, Спасая Родину от плена! И рады мы, что подрасти С тех пор уже успела смена... Всему есть мера. Но для нас Предела, видно, не бывает. И меры нет. Великий час Все измерения ломает. |
* * *
Я не в силах время задержать,
Чтоб с тобой подольше жить на свете, Чтоб в лугах пьянила благодать И к ногам клонилось разноцветье. |
834
И ускорить время не могу,
Чтоб скорее минул час разлуки, Чтобы ты раскрыла на бегу Мне навстречу белым нимбом руки. Но зато я верю, что у нас Не уменьшат силы чувства даты. Ведь могу же я любить сейчас Так же, как любил тебя когда-то. Знаю твердо: сохранит любовь Нас такими, юными душою, Как она хранила вновь и вновь Нашу жизнь в огне на поле боя. Мы не очерствеем в тишине, Не состарят нас до срока годы. Мы с тобой принадлежим весне Всей Земли | |
и своего народа! |
* * *
Как в акварель, в холодный вечер
Вписался сизый дым из труб. Ложится мрак домам на плечи, И окна вспыхивают вдруг. Уж скоро нам, родная, тоже Придется вечер свой встречать, Но в сердце силы хватит все же Не тлеть, а пламенем пылать. Густеет сумрак над Подолом, Правей — еще полоска дня... Пусть будет вечер наш веселым И полным жизни и огня! 27* |
835
* * *
Кручи — над киевским берегом крепость,
Летопись нового, прошлого эпос. В небо вписались багряные клены, Точно на крепости этой знамена. Осень? Но песня не хочет покоя. Хочет до туч дотянуться рукою, Взвиться с заросшего кленами ската В дали степные, за Днепр, на Карпаты, Доблестный труд воспевать величаво. Песня — как стяги! Песня — как слава! |
Не забываются слова Ликбез,
Комбед, Рабфак и Смычка, И это не одна привычка — Сама эпоха в них жива. На полустершихся листках
«Христос воскрес!» — гудят попы,
Вперед, на бой, путем крутым,
|
836
И не состариться словам,
Что нашу волю утвердили, — Целинники, Орбита, БАМ, — Все говорит о юной силе! Из слов, чей ясен смысл и чист,
| |
И ныне слово | |
Коммунист | |
Неотделимо от эпохи! |
ГЕОРГИЙ КАЙТУКОВ
(Род. в 1911 г.)
С осетинского
Это детская затея —
Слой муки среди двора. У какого богатея Столько набралось добра? Кто осыпал щедрой горстью
Кто над горною рекою
Полно! Не мучной пыльцою
Стужи в горы прибежали,
|
837
Нашим добрым пешеходам
В лица дышит вновь пурга. Нарядилась вся природа В беспредельные снега. И теперь не птичье пенье,
Так бери, мороз, потуже,
|
Наш Горький жив. Не знает смерти гений.
Он вновь проходит по родной земле. Ему сияет солнце в день весенний, На пьедестале он, как на скале. Стоит он в гуще гула городского,
Он видит город, озаренный славой.
Шагая, он глядит орлиным оком,
Вперед зовет он — зоркий, беспокойный,
|
838
Великий Горький сил не пожалеет,
Чтоб мирно, в счастье жил родной народ. На то и сердце Данко пламенеет, Чтоб людям освещать их путь вперед. Так горьковское слово людям светит,
|
СЕМЕН ЛИПКИН
(Род. в 1911 г.)
Ты понял, что распад сердец
Страшней, чем расщепленный атом, Что невозможно, наконец, Коснеть в блаженстве глуповатом, Что много пройдено дорог,
1960 |
Шумели волны под огнем маячным,
Я слушал их, и мне морской прибой Казался однозвучным, однозначным: Я молод был, я полон был собой. Но вот теперь, иною сутью полный,
|
839
Есть волны-иволги и волны-прачки,
Есть волны-злыдни, волны-колдуны, Заклятьями сменяются заплачки И бранью — стон из гулкой глубины. Есть волны белые и полукровки,
Одни трепещут бегло и воздушно,
Природа — переводческая калька:
1965 |
В этом лесу запрещается рубка.
Днем тишина по-крестьянски важна. Здесь невозможна была б душегубка. Кажется, эдесь неизвестна война. Но по ночам разгораются страсти.
Я же хочу в этот лес-заповедник,
Словно знаток всех имен я и отчеств,
1967 |
840
Я был остывшею золой
Без мысли, облика и речи, Но вышел я на путь земной Из чрева матери — из печи. Еще и жизни не поняв, И прежней смерти не оплакав, Я шел среди баварских трав И обезлюдевших бараков. Неспешно в сумерках текли «Фольксвагены» и «мерседесы», А я шептал: «Меня сожгли. Как мне добраться до Одессы?» 1967 |
Акация, нежно желтея,
Касается старого дворика, А там, в глубине, — галерея, И прожитых лет одиссея Еще не имеет историка. Нам детство дается навеки,
Отсюда на родину плыли
А здесь наши души сплетались,
|
841
О кто, этих лет одиссея,
За нитью твоею последует! Лишь море живет, не старея, И время с триремой Тезея, Все так же волнуясь, беседует. 1969 |
Пред вечным днем я опускаю вежды.
Был он времени приспешник,
Травяные смолкли речи,
Пусть тревоги вековые —
Снова жгучего прозренья
1969 |
842
Не видел сам, но мне сказали,
Что, уведя за косогор, Цыганку старую связали И рядом развели костер. Туман одел передовую
А я, покуда мой начальник
В избе, в больничном отделенье,
Мы шли по тихому Заволжью,
Но разве не одной вязанкой
Не на меня ль ложится в мире
1969 |
Вдоль забора к оврагу бежит ручеек,
А над ним, средь ветвей, мне в ответ, Соловей говорит по-турецки: йок-йок, Это легче, чем русское: нет. |
843
Потому что неточен восточный глагол
И его до конца не поймем, Потому что роскошен его произвол И надежда упрятана в нем. Я не вижу, каков он собой, соловей,
Пахло морем, и степью, и сеном подвод...
И когда я теперь в подмосковном бору
1972 |
КУБАНЫЧБЕК МАЛИКОВ
(Род. в 1911 г.)
С киргизского
Если бросишь ветку в огонь,
То уж после ее не тронь, Обожжет тебя сгоряча Разгоревшаяся арча. В зимний холод и летний зной Одинаково зелена, Пахнет елкою, и сосной, И весенним ветром она. Не гнетет ее и не гнет Тяжесть снежного серебра, Сколько лет на свете живет, Про нее не скажешь: стара. |
844
В землю корни ее ушли,
С ней сроднились там, в глубине. О поэзия, дочь земли, Ты такой же кажешься мне. Даже в пору бед и невзгод, Скорбно в наших песнях звуча, Обновлялась ты каждый год, Как зеленая та арча. Свежих сил набиралась ты И впитала солнца лучи. Ты полна живой красоты, Словно ветка горной арчи. 1953 |
Не за бумагой и столом —
Я лириком в то время стал, Когда взрывчаткой и кайлом В горах дорогу пробивал. Пусть о влюбленных день и ночь Поэты-лирики поют, А для меня в любом труде Любовь и лирика живут. Живи же, лирика моя, Не угасай, не умирай И вечным пламенем своим Сердца и души согревай. 1956 |
В день перекрытия Нарына
к скале был прикреплен портрет Токтогула. |
Идет народ вдоль берега реки.
Ползут несметные грузовики. Сегодня люди течь Нарын заставят Теченью вековому вопреки. |
845
Как будто с места тронулась земля.
Богатыри сегодня у руля. Работают машины-исполины, Глаза мои и сердце веселя. Такого здесь вовеки не бывало:
Какие глыбы! С доброго быка!
Висит над стройкой небывалый гул.
И кажется, что это не портрет,
С портрета улыбается старик.
Потом мрачнеет. Грустно старику:
Мы все — на стройке, дорогой Токо.
Родной Токо, смотри сюда, смотри —
|
846
Отец, ты дни свои провел в борьбе,
Ты никогда не думал о себе, Всего себя ты отдавал народу, Народ поставил памятник тебе. Родной Токо, люблю тебя, как сын!
6 января 1966 г. |
Не совсем пробудившись от сна,
В полудреме вершины, как дети, А над ними, как чаша, луна Серебрится в предутреннем свете. В золотую парчу облачась,
Им неведомы дымы костров
Не страшны им зимой холода,
И не только в горах пешеход,
О, не гасни, заря, среди скал
|
847
Если б стал я нагорной рекой,
Если б доля скалы мне досталась, Не хотел бы я жизни другой, Может быть, не пришла бы и старость. Здесь, в горах, обитают цветы,
По тропе, где деревья сплелись,
1970 |
Освежиться хотелось нам, | |
радость наша была легка. | |
Моясь, брызгались мы водой | |
у журчащего родника. | |
Незнакомый к нам подошел | |
молодой джигит невзначай | |
И, как давних друзей своих, | |
пригласил нас в юрту на чай. | |
И не сразу поняли мы: | |
наш хозяин просто хитрит, — | |
Он барашка вздумал закласть, | |
как обычай здешний велит. | |
Но, узнав, что нам недосуг, | |
что дорога зовет нас вдаль, | |
Он вздохнул, как истинный друг: | |
«Что поделаешь, очень жаль!» | |
Все ж в мгновение ока был | |
на кошме накрыт дастархон: | |
Масло, сливки, джурат, кумыс... | |
Чем не потчевал только он! | |
А лепешка, — с ума сойдешь, — | |
так пухла она и свежа. | |
Разбежались наши глаза — | |
до чего ж еда хороша! |
848
Трудно мне слова подыскать, | |
чтобы горный пир описать! | |
С наслажденьем умяли мы это все, | |
по правде сказать. | |
Но когда мы встали, простясь, | |
чтобы ехать, куда нас ждут, | |
То хозяин спросил у нас, | |
кто мы будем, как нас вовут. | |
«Вот те на!» — удивились мы. | |
Значит, нас не зная совсем, | |
Щедро, словно братьев родных, | |
угощал нас хозяин всем. | |
Нас увидел он первый раз, | |
но, смущаясь от похвалы, | |
Подносил нам пенный кумыс, | |
чай душистый лил в пиалы. | |
Стану жертвой за свой народ, — | |
он душой широкой красив. | |
Привечает путника он, | |
званья, имени не спросив. | |
Будет ласково встречен тот, | |
кто в аил к нему завернет. | |
Здесь и встретят, и угостят, | |
и душою гость отдохнет.
1972 |
МИКОЛА НАГНИБЕДА
(Род. в 1911 г.)
С украинского
Стоит над Дунаем из бронзы моряк,
Стоит молчаливо на круче Морской пехотинец, мой верный земляк, Днепровец Олекса Гремучий. ...И венгры сложили легенду свою:
|
28 Советская поэзия, т. 1
849
Как быстрая молния — чайка в пути.
Дунайской умывшись водою, Она на далекую кручу летит, Садится на плечи герою. Рассвет осветил голубую волну,
В то тихое время, на ранней заре,
Я видела твой Севастопольский флот,
Когда корабли провожала в Бургас,
Галацкие шхуны равнялися в ряд
Я утром слыхала, следя на лету,
...Рассвет, разгораясь, раскрасил волну,
1949 |
850
Максиму Рыльскому |
Какое слово взять умело,
Чтоб выразить могло оно Все, что в душе моей созрело, Как скрытое в земле зерно. И словом тем хотелось мне бы
О, если б удалось все это, —
Я б рассказал, как спелый колос
Я всем поведал бы, как ночью
Я вспомнил бы и дни расплаты,
Я описал бы вновь Варшаву
Напомнил бы и о поездках
|
851
Когда была бы в слове сила,
Я б рассказал, что видел сам, Как Беларусь цветы дарила И как тянулись люди к вам. Я бы не скрыл, как вы часами,
Я б рассказал, как лес несмело,
Какое слово взять умело?.. 1959 |
По дорогам метут | |
золотые метели... | |
И заснуть мне невмочь... | |
Явь вплетается в сны... | |
Все я вас вспоминаю, | |
московские ели, | |
В снежном инее, | |
возле Кремлевской стены. | |
Все я вас вспоминаю, | |
леса Беларуси, | |
С голосами чудесных | |
соседей-певцов, | |
И костра полыханье | |
на снежном Эльбрусе, | |
И раздолье | |
днепровских моих вечеров. | |
Все я вас вспоминаю, | |
седые Карпаты, |
852
По камням Алатау | |
вхожу в облака... | |
И к причалам дунайским | |
плыву, как когда-то... | |
Вдруг услышал: | |
зовут меня издалека... | |
Пробиваясь | |
в разливах осеннего шума, | |
Возникает яснее | |
знакомый напев: | |
К землякам-сталеварам | |
казацкая дума | |
Прилетела, | |
сквозь сотни годов прозвенев. | |
Вот я дома опять | |
после долгой разлуки, | |
В запорожском, родном, | |
огнецветном краю, | |
И друзей-сталеваров | |
горячие руки | |
Пожимают приветливо | |
руку мою. | |
Все я вас вспоминаю, | |
друзья-побратпмы. | |
С вами путь я прошел | |
и пойду с вами вновь... | |
Новый день, | |
укрепляйся могуче и зримо | |
В каждом сердце, | |
где песня, | |
огонь | |
и любовь!..
1964 |
* * *
О, я богач, притом по праву...
Неужто я забуду вас — В батырской шапке, Алатау, В броне серебряной, Кавказ! |
853
Мне было бы, пожалуй, странно
Забыть родные голоса — Платок серебряный Севана И белорусские леса. И городок заволжский, скромный —
Да, так не многие богаты:
Да, я богач, богач на славу...
1964 |
Здесь осени покой,
И мудрость созреванья, И золотистых прядей седина, Тумана предрассветного дыханье, И в журавлином крике глубина. Здесь властвует земное тяготенье, — Налившись солнцем, созревает плод И падает для нового рожденья — Земле он щедро семя отдает. 1967 |
Алексею Мягкову |
Как сны снегов
Светлы и непорочны! В сиянье месяца Сосна, как белый лунь... |
854
Назад оглянешься —
Заглянешь детству в очи, Вперед посмотришь — Чей-то след в снегу. След внука моего... И смех его веселый — Он рад без памяти, Что от меня сбежал. Глазами старых гнезд Деревья добро смотрят, Как далеко внизу Шаги его кружат. Он рад без памяти... Летит через сугробы, Тропинку узкую Нарочно обходя, И, в первый раз Изведав вкус свободы, Хмелен от радости, Как травы от дождя. Сегодня он Сродни крылатым птицам, Первопроходец Сказочных земель, Не властен лишь Приблизиться к границам Безбрежности, В которую взлетел. Смеется внук... Светло и непорочно В сиянье месяца Снега лежат вокруг, Назад оглянешься — Заглянешь детству в очи, Вперед посмотришь — След его в снегу. 1975 |
855
СЕРГЕЙ ОСТРОВОЙ
(Род. в 1911 г.)
* * *
Береза — дерево артельное.
Она и дом. Она и крест. Она и чудо белотельное, Сквозь версты видное окрест. Народ ей верил пуще бога. Мы все несем ее черты От колыбельного порога До той кладбищенской черты. И в светлый час, и в час тревожный, Без суеты, не сгоряча Она — твой посох подорожный, Твоя высокая свеча... |
Прямо за деревнею, у лога,
Мимо набегающих берез, Тянется небойкая дорога, Круто уходя за перевоз. От дороги той неподалеку, В навесной, раскидистой тени Рыл старик колодец светлоокий, Долгие отсчитывая дни. Жил он бобылем на белом свете. Ни палат не нажил. Ни детей. И спросили старого соседи: — Для кого ты роешь? — Для людей! |
856
— Да? Но у людей своя дорога.
Ты-то вот один живешь в дому? — Я один. А людям надо много. Люди — это мы. По одному. |
Океаны ломают сушу. Ураганы сгибают небо.
Исчезают земные царства. А любовь остается жить. Погибают седые звезды. Серый мамонт вмерзает в скалы. Острова умирают в море. А любовь остается жить. Топчут войны живую зелень. Пушки бьют по живому солнцу. Днем и ночью горят дороги. А любовь остается жить. Я к тому это все, что, если Ты увидишь, как плачут звезды, Пушки бьют по живому солнцу, Ураганы ломают твердь, — Есть на свете сильнее чудо: Рафаэль написал Мадонну, Незапятнанный свет зачатья На прекрасном ее лице. Значит, день не боится ночи. Значит, сад не боится ветра. Горы рушатся. Небо меркнет, А любовь остается жить. |
857
Если март за весною погонится —
В белый терем зима схоронится. И сидит себе там. Затворница. Пьет из веток зеленый мед. Изукрашена снегом горница. Белый ветер полы метет. А пурга в полях крутит мельницу. Все боятся ее. Злометельницу. И мороз — он тоже не ленится, Он из рощи принес тесин. И лежит, развалясь, поленница Сосен струганых. И осин. Будет баню топить мороз. Дров-то нужен не малый воз. Он такого напустит пара, Так поддаст — только лес трещит. От малинового угара В небе вскинется красный щит. А мороз не жалеет дров. А закат на ветру багров. Елки хлещутся. Сосны рдеют. Над березами белый дым. Даже волки тогда худеют. Тяжело им в мороз, худым. Я иду по седой поляне, От парильни держу ключи, Я бы вымылся в этой бапе — Больно веники горячи! |
Зачем ты завидуешь, зависть?
Да разве ты можешь понять, Как солнце врывается в завязь, Чтоб розовым зернышком стать? Да разве ты что-нибудь любишь?
|
858
От немочи черной пылая,
Топчась у чужого огня, Ах, старая карлица злая, Ты часто кусаешь меня. Я всю разгадал тебя, право.
Все ходишь ты сбоку. В пристяжках.
Мне тоже везло понемногу.
И, как ни завидуй ты, зависть,
|
АНАТОЛИЙ СОФРОНОВ
(Род. в 1911 г.)
Спустился на степь предвечерний покой,
Багряное солнце за тучами меркнет... Растет на кургане над Доном-рекой Суровый цветок — бессмертник. Как будто из меди его лепестки, И стебель свинцового цвета... Стоит на кургане у самой реки Цветок, не сгибаемый ветром. |
859
С ним рядом на гребне кургана лежит
Казак молодой, белозубый, И кровь его темною струйкой бежит Со лба на холодные губы. Хотел ухватиться за сизый ковыль
С ним рядом казак на полоске земли
Чтоб смерть мог казак молодой пережить
Как будто из меди его лепестки,
1942 |
Над корневищами дубов
Темнеет снег неуловимо; Густые поросли кустов Охвачены недвижным дымом. На соснах с южной стороны
И там, где тоненьким ручьем
|
860
И весь он, весь он голубой,
Необъяснимо чист и светел. Его касается губой Бредущий с Юга пьяный ветер. А от него невдалеке,
Лицом уткнувшийся в платок,
И мать дает ребенку грудь,
И от нее невдалеке,
А рядом с ним бежит ручей
1942 |
Когда над берегом сиял
У Дона месяц, загораясь, Шумел высокий краснотал, С волной студеною встречаясь. | |
Ах, краснотал, мой краснотал,
Ты все ли мне тогда сказал? Ах, краснотал, мой краснотал, Кого ты ночкой темной ждал? |
861
шел казачок к реке вдвоем,
Смотря своей любимой в очи. Ее отцовским пиджачком Он укрывал степною ночью. | |
Ах, краснотал, мой краснотал,
Ты все ли мне тогда сказал? Ах, краснотал, мой краснотал, Кого ты ночкой темной ждал? | |
Они смотрели, как горел
Далекий бакен по-над Доном; Они слыхали, как шумел Камыш у берега зеленый. | |
Ах, краснотал, мой краснотал,
Ты все ли мне тогда сказал? Ах, краснотал, мой краснотал, Кого ты ночкой темной ждал? | |
Своей девчине казачок
В любви горячей жарко клялся, Не замечал, как пиджачок С любимых плеч к траве спускался. | |
Ах, краснотал, мой краснотал,
Ты все ли мне тогда сказал? Ах, краснотал, мой краснотал, Кого ты ночкой темной ждал? | |
Они сидели над рекой,
Река о чем-то говорила... И билось, билось под рукой У казачка сердечко милой. | |
Ах, краснотал, мой краснотал,
Ты все ли мне тогда сказал? Ах, краснотал, мой краснотал, Кого ты ночкой темной ждал? 1942 |
Шумел сурово Брянский лес,
Спускались темные туманы, И сосны слышали окрест, Как шли тропою партизаны. |
862
Тропою тайной меж берез
Спешили дебрями густыми, И каждый за плечами нес Винтовку с пулями литыми. В лесах врагам спасенья нет:
Шумел сурово Брянский лес,
1912 |
Есть хутор Русский на Кубани,
Там нет сейчас живых домов, Там горе плавает в тумане На гребне вздымленных холмов. Враги его огнем пытали,
Но он стоял, стеною каждой
Они его пытали, будто
Он засыпал им пеплом лица,
|
863
Остался жив... Дома — калеки,
Пустые окна — сквозняком... Переплывают люди реки, Бредут из плавней босиком. С горы идут тропинкой узкой,
| |
«В хутор Русский». | |
«Откуда вы?» — | |
«Из этих мест». | |
Рассвет в степи встречает тусклый
| |
«В хутор Русский». | |
«К себе домой?» — | |
«Домой, домой!» | |
Враги его убить хотели,
1943 |
* * *
Все начинается с тебя:
И каждый день, и мысль любая, И утро, что, лучом слепя, Ко мне в окно с весной влетает, — Все начинается с тебя! Где б ни был я, в каких бы странах,
Все начинается с тебя:
|
864
Там только ты одна, одна!
Всем горестям моим бедуешь, Всем радостям моим ликуешь, — Все начинается с тебя! Мои порывы и паденья —
1963 |
* * *
Архипелаги неживые,
Как паутина на воде... А я лечу к тебе в Россию, В Россию я лечу к тебе. И эти странные рисунки
Но это просто Миссисипи,
Ах, эта соль, она с горчинкой,
И эта первая разлука,
|
865
Что есть начало путешествий,
Каких-то новых и живых... Я не один... С тобою вместе, Где все дается на двоих. Печаль тебе — и мне не меньше,
...Лежат распластанные шкуры
Но соль тоски еще сочится,
Мехико — Нью-Йорк, 1968 г. |
Джамбул Джабаев (1846—1945) — казахский народный поэ» (акын). Лауреат Государственной премии СССР.
Пачев Бекмурза (1854—1936) — кабардинский поэт.
Стр. 44. Нарты — легендарные богатыри героического эпоса у многих народов Кавказа.
Цуг Теучеж (1855—1940) — адыгейский поэт.
Тоголок Молдо (1860—1942) — киргизский поэт.
Иоаннисиан Иоаннес (1864—1929) — армянский поэт.
Стр. 49—50. Алагяз — гора в Армении. ...с понтийских дальних берегов...— Понт Евксинский («Гостеприимное море») — название Черного моря у древних греков. Масис — армянское название горы Арарат. Раздан — старинное название реки Занга, берущей свое начало из озера Севан и протекающей через Ереван.
Токтогул (1864—1933) — киргизский поэт.
Стр. 51. Аил — селение.
Акопян Акоп (1866—1937) — армянский поэт.
Стр. 57. Гянджа— один из древнейших культурных центров Азербайджана; ныне Кировабад. Аббас (1557—1628) — персидский шах из династии Сефевидов, прозванный Великим.
Стальский Сулейман (1869—1937) — лезгинский поэт.
Стр. 60. Бичерахов Л. (полковник царской армии) — организатор антисоветского, контрреволюционного белоказацкого мятежа в 1918 г.
Туманян Ованес (1869—1923) — армянский поэт.
Брюсов Валерий (1873—1924) — русский поэт.
Стр. 67. Лоэнгрин — герой поэмы «Парцифаль» немецкого поэта Вольфрама фон Эшенбаха (1170—1220).
867
Гулва Дмитрий (1874—1960) — абхазский поэт.
Исаакян Аветик (1875—1957) — армянский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 73. Гусаны — народные певцы,
Лебедев Михаил (1877—1951) — коми-зырянский поэт.
Цадаса Гамзат (1877—1951) — аварский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 81. Адат — совокупность народных обычаев и народной юридической практики в различных сферах имущественных, семейных и других отношений.
Айни Садриддин (1878—1954) — таджикский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
К а з и я у Али (1879—1964) — кумыкский поэт.
Стр. 89. Шахмали — феодальные правители Северного Дагестана, резиденция которых находилась в Тарки, близ Махачкалы.
Белый Андрей (1880—1934) — русский поэт.
Гафури М а ж и т (1880—1934) — башкирский поэт.
Стр. 91. Шариат — свод религиозных законов у мусульман, в отличие от адата — обычая.
Гастев Алексей (1882—1941) — русский поэт.
Гафуров Абуталиб (1882—1975) — лакский поэт.
Бедный Демьян (1883—1945) — русский поэт.
Лайцен Линард (1883—1938) — латышский поэт.
Городецкий Сергей (1884—1967) — русский поэт.
Каменский Василий (1884—1961) — русский поэт.
Хлебников Велимир (1885—1922) — русский поэт.
Гира Людас (1886—1946) — литовский поэт.
Клюев Николай (1887—1937) — русский поэт.
Лахути Абулькасим (1887—1957) — таджикский поэт.
Маршак Самуил (1887—1964) — русский поэт. Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Орешин Петр (1887—1938) — русский поэт.
Нарбут Владимир (1888—1944) — русский поэт.
Асеев Николай (1889—1963) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Ахматова Анна (1889—1966) — русская поэтесса.
Стр. 146. Лаокоон — троянский герой, пытавшийся помешать троянцам втащить в город оставленного греками деревянного коня. По преда-
868
нию, боги, предрешившие гибель Трои, послали двух огромных змей, удушивших Лаокоона и его сыновей. Смерть Лаокоона была излюбленной темой античных скульпторов.
Гофштейн Давид (1889—1952) — еврейский поэт.
Клычков Сергей (1889—1940) — русский поэт.
Намсараев Хода (1889—1959) — бурятский поэт.
Полетаев Николай (1889—1935) — русский поэт.
Хамза Хакимзаде Ниязи (1889—1929) — узбекский поэт. Народный поэт республики.
Стр. 161. Чиммат — разновидность паранджи, которая плелась из конского волоса.
Шварцман Ошер (1889—1919) — еврейский поэт. Погиб в гражданскую войну.
Барбарус Йоханнес (1890—1946) — эстонский поэт.
Стр. 165. Пан — бог лесов и рощ, изобретатель свирели, покровитель пастухов и охотников.
Стр. 167. Стихотворение «Об одной потере» написано в связи с трагической смертью эстонского поэта Юхана Сютисте в 1945 г.
Стр. 169. ...ия Савла апостол может родиться.— Один из наиболее чтимых христианских апостолов Павел до обращения в христианство носил имя Савла.
Инбер Вера (1890—1972) — русская поэтесса. Лауреат Государственной премии СССР.
Пастернак Борис (1890—1960) — русский поэт.
Зенкевич Михаил (1891—1973) — русский поэт.
Ивнев Рюрик (род. в 1891 г.) — русский поэт.
Мандельштам Осип (1891—1938) — русский поэт.
Стр. 189. Сазандарей (сазандари) — певец-музыкант народного грузинского ансамбля.
Стр. 193. Леди, Годива — персонаж английского предания; встречается также у английского поэта Альфреда Теннисона (1809—1892).
Табидзе Галактион (1891—1959) — грузинский поэт.
Тычина Павло (1891—1967) — украинский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Эренбург Илья (1891—1967) — русский поэт. Лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», лауреат Государственной премии СССР.
Семпер Йоханнес (1892—1970) — эстонский поэт.
869
Цветаева Марина (1892—1941) — русская поэтесса. Яшвили Паоло (1892—1937) — грузинский поэт. Стр. 231. Ртвели — сбор винограда. Табидзе Тициан (1893—1937) — грузинский поэт.
Стр. 234. Тамара — жена Паоло Яшвили. Пиросмани Иико (Пирос-манишвилн; 1862—1918) — грузинский народный художник.
Стр. 237. Антиной — один из двенадцати женихов Пенелопы, жены Одиссея — мифического царя острова Итаки. Нерон (37—68 гг. н. э.) — римский император, кончил жизнь самоубийством.
Хурюгский Тагир (1893—1958) — лезгинский поэт.
Джансугуров Ильяс (1894—1937) — казахский поэт.
Звягинцева Вера (1894—1972) — русская поэтесса.
Кербабаев Берды (1894—1974) — туркменский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 247. Яшмак — конец головного платка, которым женщина прикрывает рот.
Кудаш Сайфи (род. в 1894 г.) — башкирский поэт.
Стр. 250. Тукай Габдулла (1886—1913) — татарский народный поэт, публицист.
Сейфуллин Сакен (1894—1939) — казахский поэт.
Судрабкалн Ян (1894—1975) — латышский народный поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Шенгели Георгий (1894—1956) — русский поэт.
Стр. 261. Богаевский Константин Федорович (1872—1943) — советский художник-маринист, график.
Эллан (Блакитнып) Василь (1894—1925) — украинский поэт.
Багрицкий Эдуард (1895—1934) — русский поэт.
Квитко Лев (1895—1952) — еврейский поэт.
Маркиш Перец (1895—1952) — еврейский поэт.
Наседкин Василий (1895—1940) — русский поэт.
Павлович Надежда (род. в 1895 г.) — русская поэтесса.
Рождественский Всеволод (род. в 1895 г.) — русский поэт.
870
Стр. 287—288. ...Журнал Лисянскаго, промеры Крузенштерна,//Дневник Головкина и карты Коцебу! — Лисянский Юрий Федорович (1773—1837) — выдающийся русский мореплаватель, совершил в 1803—1806 гг. первое русское кругосветное плавание на корабле «Нева» в экспедиции Крузенштерна Ивана Федоровича (1770—1846), русского мореплавателя, адмирала. Головнин Василий Михайлович (1776—1831) — русский мореплаватель, вице-адмирал; во время описи Курильских островов был захвачен в плен японцами. Описал свое двадцатишестимесячное пребывание в Японии и два кругосветных плавания, открыл около четырехсот островов в Тихом океане, обследовал побережье Аляски, где открыл залив, названный его именем. Беллинсгаузен Фаддей Фаддеевич (1778—1852) — выдающийся русский мореплаватель. Возглавил кругосветную экспедицию в Антарктику в 1819—1821 гг.
Рыльский Максим (1895—1964) — украинский поэт. Jlaypeai Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Стр. 288. Киприда (Афродита) — согласно наиболее распространенному древнегреческому мифу, дочь Зевса и океаниды Дионы; возникла из морской пены.
Стр. 290. Фемида — согласно древнегреческой мифологии, богиня нрава, законного порядка и предсказаний.
Стр. 292. Декарт Рене (1596—1630) — выдаюишйся французский философ, физик, математик и физиолог. Гораций Флакк Квинт (65—8 гг. до н. 8.)— крупнейший римский поэт. Мичурин Иван Владимирович (1855—1935)— выдающийся советский ученый, преобразователь природы. Павлов Иван Петрович (1849—1936) — великий русский ученый, физиолог. Менделееш Дмитрий Иванович (1834—1907) — великий русский ученый, химик.
Стр. 293. ...И «Энеиды» колкий стих... Имеется в виду произведение Котляревского Ивана Петровича (1769—1838) «Энеида, на украинский язык перелицованная». Сковорода Григорий Саввич (1722—1794) — украинский философ, просветитель-демократ, поэт. Лысенко Николай Витальевич (1842—1912) — крупнейший украинский композитор. Занъковецкая Мария Константиновна (1860—1934) — великая украинская актриса, создавшая вместе с Кропивницким, Садовским и Саксаганским новый украинский театр.
Стр. 297. Верлен Поль (1844—1896) — крупнейший французский поэт.
Эйдеман Роберт (1895—1937) — латышский поэт. Герой гражданской войны, командарм второго ранга.
Антокольский Павел (род. в 1896 г.) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 299. Орфей — древнегреческий мифический певец из Фракии. Согласно легенде, создал музыку и стихосложение, поэтому его иногда называли сыном Аполлона. Эвридика — жена Орфея.
871
Стр. 301—302. Леонардо да Винчи (1452—1519) — гениальный итальянский художник и ученый эпохи Возрождения. Чаплин Чарлз (род. в 1889 г.) — крупнейший актер и кинорежиссер. Эйнштейн Альберт (1879— 1955) — крупнейший физик-теоретик (до 1933 г. жил в Германии, с 1933 г. работал в США). Пикассо Пабло (1881—1973) — выдающийся французский художник.
Стр. 305. Скрябин Александр Николаевич (1871—1915) — выдающийся русский композитор и пианист. Врубель Михаил Александрович (1856—1910) — выдающийся русский художник.
Крапива Кондрат (род. в 1896 г.) — белорусский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Кульбак Моисей (1896—1940) — еврейский поэт.
Стр. 312. Савская — царица Савы, страны, по преданию, находившейся в Южной Аравии.
Нигер (Иван Джанаев) (1896—1947) — осетинский поэт.
Тихонов Николай (род. в 1896 г.) — русский поэт, Герой Социалистического Труда, лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами», лауреат Ленинской премии в области литературы и искусства и Государственной премии СССР.
Стр. 320. Тезей (Тесей) — герой древнегреческой мифологии.
Чарот Михась (1896—1938) — белорусский поэт.
Галкин Саиуил (1897—1960) — еврейский поэт.
Кучияк Павел (1897—1943) — алтайский поэт.
Леонидзе Георгий (1897—1966) — грузинский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 333. Хазария (Хазарский каганат) — государственное образование раннефеодального типа в Прикаспийских и Причерноморских степях; в составе народонаселения преобладали кочевые тюркоязычные племена, называвшиеся хазарами. Иверия (Иберия, Картли) — древнее название Восточной и отчасти Южной Грузии.
Стр. 334. Бахпгрион — крепость, служившая важным опорным пунктом грузинам и их союзникам в период захвата Кахетии в XVII в. иранским шахом. Алазань — река в Грузии и Азербайджане, левый приток Куры.
Стр. 335. Тимур (Тамерлан) (1336—1405) — среднеазиатский полководец и завоеватель.
Стр. 338, Мухамбаз — пятистишие в восточной поэзии.
872
Чаренц Егишо (1897—1937) — армянский поэт.
Стр. 340—341. Нарекаци (Нарекский) Григор (951—1003) — великий армянский поэт. Учился в монастыре Нарека; будучи ученым-монахом, до конца жизни преподавал в этом монастыре. Основное произведение — поэма «Книга скорбных песнопений» («Нарек»). Шнорали Нерсес (1102—1173) — армянский поэт и политический деятель. Овнатан Нагаш (1661—1722) — армянский поэт и художник-миниатюрист. Саз — трехструнный щипковый музыкальный инструмент. Зурна — духовой деревянный музыкальный инструмент. Кучак Наапет — армянский поэт-лирик XVI в.
Стр. 345. Дашнаки — армянская буржуазно-националистическая контрреволюционная партия.
Стр. 346. Каре — древнейший армянский город; находится на северо-вос-токе Турции, близ советско-турецкой границы. С 1878 г. до конца первой мировой войны входил в состав России. Терян (Терьян) Ваан (1885— 1920) — армянский поэт.
Стр. 347. Рондо — старофранцузская стихотворная форма, законченное стихотворение в тринадцать строк.
Безыменский Александр (1898—1973) — русский поэт.
Бобинский Василь (1898—1938) — украинский поэт.
Стр. 353. Кентавры (центавры) — мифические существа, подулюди-полукони.
Казин Василий (род. в 1898 г.) — русский поэт.
Стр. 362. Кирилл и Мефодий — выдающиеся славянские просветители IX в. Деятельность Мефодия и Кирилла (Константина) способствовала созданию литературного языка, общего в свое время для значительной части южных и западных славян.
Лебедев-Кумач Василий (1898—1949) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Сосюра Владимир (1898—1965) — украинский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Сельвинский Илья (1899—1968) — русский поэт.
Стр. 376—377. Важенка — местное название самки северного оленя. Манок — дудка для подманивания зверей и птиц. Гольды — устаревшее название нанайцев, народности, живущей на нижнем Амуре.
Стр. 379. Стерео — труп околевшего животного.
Стр. 380. Гендель Георг Фридрих (1685—1759) — великий немецкий композитор.
Сеспель Мишши (1899—1922) — чувашский поэт.
873
Сулаймони Панрав (1899—1933) — таджикский поэт.
Стр. 385. Калам — перо.
Сурков Алексей (род. в 1899 г.) — русский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 394. Галилей Галилео (1564—1642) — великий итальянский астроном, физик и механик, один из основоположников точного естествознания. Бруно Джордано (1548—1600) — великий итальянский мыслитель, сожжен инквизицией на костре в Риме.
Сютисте Юхан (1899—1945) — эстонский поэт.
Ушаков Николай (1899—1973) — русский поэт.
Стр.400. ... на легких голубках...— Имеются в виду щегольские санки для двоих.
Стр. 402. Чусоснабарм — управление по снабжению армии.
Щипачев Степан (род. в 1899 г.)— русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Адалис Аделина (1900—1969) — русская поэтесса.
Зарьян Наири (1900—1969) — армянский поэт.
Стр. 417. Ксенофонт (ок. 430—355 гг. до в. э.) — древнегреческий историк.
Исаковский Михаил (1900—1973) — русский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Кочетков Александр (1900—1953) — русский поэт.
Прокофьев Александр (1900—1971) — русский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Туфан Хасан (род. в 1900 г.) — татарский поэт.
Стр. 438. Назон.— Имеется в виду Публий Овидий Назон (43 г. до н. а. — 17 г. н. э.) — великий древнеримский поэт, автор известной поэмы «Метаморфозы». Был сослан на берега Черного моря, где написал «Скорбные элегии», в которых сетовал на судьбу изгнанника. Нагим Хикмет (1902—1963) — выдающийся турецкий революционный поэт.
Фефер Ицик (1900—1952) — еврейский поэт.
Стр. 440. Шпола — город на Украине.
Шогенцуков Али (1900—1941) — кабардинский поэт. Замучен в фашистском концлагере.
874
Грот Ян (1901—1968) — латышский поэт.
Лихачев Михаил (1901—1945) — коми-пермяцкий поэт.
Луговской Владимир (1901—1957) — русский поэт.
Рахим и Мухаммеджан (1901—1968) — таджикский поэт.
Такташ Хади (1901—1931) — татарский поэт.
Стр. 458. Посланъе пишет старику... — Старик — принятое у татар ласково-ироническое обращение к мужу.
Турганов Борис (род. в 1901 г.) — русский поэт.
Чак Александр (1901—1950) — латышский поэт.
Чумак Васпль (1901—1919) — украинский поэт.
Ерикеев Ахмед (1902—1967) — татарский поэт.
Монтвила Витаутас (1902—1941) — литовский поэт. Расстрелян в фашистской тюрьме.
Усенко Павло ( род. в 1902 г.) — украинский поэт.
Ванаг Юлий (род. в 1903 г.) — латышский поэт.
Стр. 475. Мажара (маджара)—на юге Украины, в Крыму и на Северном Кавказе длинная телега с решетчатыми боковыми стенками.
Голодный Михаил (1903—1949) — русский поэт.
Гулям Гафур (1903—1966) — узбекский поэт. Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Стр. 485. Фуркат (Закирджан) (1858—1909) — узбекский поэт-демократ. Джами Гуриддин (1414—1492)—выдающийся деятель таджикской культуры, поэт, философ, филолог.'
Забила Наталья (род. в 1903 г.) — украинская поэтесса.
Заболоцкий Николай (1903—1958) — русский поэт.
Маари Гурген (1903—1969) — армянский поэт.
Мирцхулава Алио (1903—1971) — грузинский поэт.
Рауд Март (1903—1947) — эстонский поэт.
Саянов Виссарион (1903—1959) — русский поэт.
Светлов Михаил (1903—1964) — русский поэт. Лауреат Ленинской премии.
Стр. 510. Жанна д'Арк (Орлеанская дева) (ок. 1412—1431 гг.) — героиня французского народа, возглавившая во время Столетней войны борьбу с анг-
875
личанами. Была приговорена католической церковью к сожжению на костре: Трианон — Большой Трианонский дворец в Версале. Мария-Антуанетта (1755—1793) — французская королева, жена Людовика XVI, казнена во время французской буржуазной революции.
Стр. 515. Рафаэль Санти (1483—1520) — великий итальянский художник эпохи Возрождения.
Уткин Иосиф (1903—1944) — русский поэт.
Френкель Илья (род. в 1903 г.) — русский поэт.
Чиковани Симон (1903—1966) — грузинский поэт. Лауреат Государственной прении СССР.
Стр. 527. Толумбаш — человек, ведущий праздничное застолье.
Стр. 529. Хевсуры — этнографическая группа грузин. Живут в Вое-точной Грузии.
Бажан Микола (род. в 1904 г.) — украинский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 536. Эринии — в древнегреческой мифологии богини мщения. Тарпейская гранитная тропа (Тарпейская скала) — отвесный утес Капитолийского холма в Древнем Риме, с которого сбрасывали осужденных на смерть. По преданию, названа по имени Тарпеи—дочери начальника Капитолийской крепости, изменнически впустившего в крепость сабинян.
Жаров Александр (род. в 1904 г.) — русский поэт.
Стр. 543. «Карманьолам — французская народная революционная песня-пляска злободневного политического содержания.
Нерве Саломея (1904—1945) — литовская поэтесса. Лауреат Государственной премии СССР.
Тильвитис Теофилис (1904—1969) — литовский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Токомбаев Аалы (род. в 1904 г.) — киргизский поэт. Герой Социалистического Труда.
Элляй Серафим (1904—1977) — якутский поэт.
Айбек (1905—1968) — узбекский поэт.
Бровка Петрусь (род. в 1905 г.) — белорусский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Стр. 579. Аир — травянистое многолетнее растение. Глебка Петро (1905—1969) — белорусский поэт. Каляев Санджи (род. в 1905 г.) — калмыцкий поэт. Луке Валдис (род. в 1905 г.) — латышский поэт.
Мартынов Леонид (род. в 1905 г.) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 593. Мангазея — русский город, основанный в 1601 г. на севере Западной Сибири. Название получил от кочевавшего здесь ненецкого племени. Куракин Борис (1678—1727) — князь, известный русский дипломат.
Стр. 597—598. Птолемей Клавдий (II в.) — древнегреческий астроном, географ и картограф. Эребус — действующий вулкан в Антарктике.
Петров Михаил (1905—1955) — удмуртский поэт.
Рудерман Михаил (род. в 1905 г.) — русский поэт.
Сарывелли Осиан (род. в 1905 г.) — азербайджанский поэт.
Стр. 601. Ханум — почтительное обращение к женщине на Востоке, означающее «госпожа». Ага — богатый землевладелец.
Стр. 603—604. Низами Гянджеви (1141—1209) — великий азербайджанский поэт-гуманист. Кёр-огли — герой одноименного эпоса, распространенного у народов Средней Азии.
Уйгун (род. в 1905 г.) — узбекский поэт. Шведов Яков (род. в 1905 г.) — русский поэт. Альвер Бетти (род. в 1906 г.) — эстонская поэтесса. Барто Агния (род. в 1906 г.) — русская поэтесса. Лауреат Ленинской премии и Государственной премии СССР.
Вен плова Антанас (1906—1971) — литовский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Вургун Самед (1906—1955) — азербайджанский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Григулис Арвид (род. в 1906 г.) — латышский поэт.
Джалиль Муса (1906—1944) — татарский поэт. Лауреат Ленинской премии. Геройски погиб в фашистской тюрьме Маобит.
Кирсанов Семен (1906—1972) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Марков Сергей (род. в 1906 г.) — русский поэт.
Рустам Сулейман (род. в 1906 г.) — азербайджанский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Шиваза Ясыр (род. в 1906 г.) — дунганский поэт.
Стр. 661. Маодан—пион.
Эркай Никул (род. в 1906 г.) — мордовский-эрзя поэт.
Безбородов Михаил (1907—1935) — мордовский-мокша поэт.
877
Герасименко Кость (1907—1942) — украинский поэт. Погиб в Великую Отечественную войну.
Каладзе Карло (род. в 1907 г.) — грузинский поэт.
Стр. 670. Квери — булочка из кукурузной и любой другой муки.
Кедрии Дмитрий (1907—1945) — русский поэт.
Кемпе Мирдза (1907—1974) — латышская народная поэтесса. Лауреат Государственной премии СССР.
Корнилов Борис (1907—1938) — русский поэт.
Мысик Василь (род. в 1907 г.) — украинский поэт.
Стр. 691. Марко Поло (1254—1324) — итальянский путешественник, венецианец. Одним из первых ознакомил европейцев с Центральной Азией и Китаем.
Нейман Юлия (род. в 1907 г.) — русская поэтесса.
Рагим Мамед (1907—1977) — азербайджанский поэт.
Тарковский Арсений (род. в 1907 г.) — русский поэт.
Стр. 702—703. Иадсон Семен Яковлевич (1862—1887) — русский поэт. Иеремия — библейский пророк, по преданию, потомок древнего греческого рода, предсказывал в своих проповедях нашествие северных племен и разрушение Иерусалима.
Хузангай Педер (1907—1970) — чувашский поэт.
Державин Владимир (1908—1975) — русский поэт.
Стр. 708. Гекатомба — жертва богам, состоявшая первоначально из ста быков. В переносном смысле — массовое убийство, а также бесполезная гибель множества людей. Антоний Марк (83—30 гг. до н. э.) — римский политический деятель, боровшийся за власть в Риме; его флот потерпел поражение от римского императора Августа (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.).
Стр. 710. ..лблака альта-кумулюс... — Перистые облака.
Джалид Джасмэ (род. в 1908 г.) — курдский поэт.
Жароков Таир (1908—1965) — казахский поэт.
Мушфик Микаил (1908—1939) — азербайджанский поэт.
Олейник Степан (род. в 1908 г.) — украинский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Первомайский Леонид (1908—1973) — украинский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Стр. 727. Стожары — русское народное название звездного скопления Плеяд.
Петровых Мария (род. в 1908 г.) — русская поэтесса.
Стр. 731. Звартноц (храм «Бдящих сил») — собор близ Эчмиадзина, выдающееся архитектурное сооружение древней Армении. Построено около
878
640—641 гг. при Нерсесе III Строителе. Храм разрушен, развалины раскопаны в начале XX в.
Сарыг-Оол Степан (род. в 1908 г.) — тувинский поэт. Уметалиев Темиркул (род. в 1908 г.) — киргизский поэт. Стр. 738. Комуз — киргизский народный трехструнный щипковый музыкальный инструмент.
Абашидзе Ираклий (род. в 1909 г.) — грузинский поэт.
Алпмджан Хам ид (1909—1944) — узбекский поэт.
Стр. 747. Навои Алишер (1441—1501) — великий узбекский писатель, ученый, художник, музыкант, государственный деятель.
Буков Емилиан (род. в 1909 г.) — молдавский поэт.
Грубиан Матвей (1909—1972) — еврейский поэт.
Джафаров Абумуслим (род. в 1909 г.) — табасаранский поэт.
Моро Артур (род. в 1909 г.) — мордовский-эрзя поэт.
Охтов Абдулах (1909—1971) — черкесский поэт.
Руммо Пауль (род. в 1909 г.) — эстонский поэт.
Стр. 756. Элъва — дачная местность около Тарту.
Рыленков Николай (1909—1969) — русский поэт.
Сян-Белгин Хасыр (род. в 1909 г.) — калмыцкий поэт.
Тажибаев Абдильда (род. в 1909 г.) — казахский поэт.
Бахшиев Миши (род. в 1910 г.) — татский поэт.
Берггольц Ольга (1910—1975) — русская поэтесса. Лауреат Государственной премии СССР.
Васильев Павел (1910—1937) — русский поэт.
Голованивский Савва (род. в 1910 г.) — украинский поэт.
Стр. 786. Залка Матэ (1896—1937) — венгерский писатель-коммунист; погиб в освободительной войне испанского народа 1936—1939 гг.
Грибачев Николай (род. в 1910 г.) — русский поэт. Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии СССР.
Кириллов Петр (1910—1955) — мордовский-эрзя поэт. Мамакаев Магомет (1910—1973) — чеченский поэт. Мпртемир (род. в 1910 г.) — узбекский поэт. Рахим-заде Боки (род. в 1910 г.) — таджикский поэт. Рза Расул (род. в 1910 г.) — азербайджанский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
879
Стр. 804. Данте Алигьерн (1265—1321) — выдающийся итальянский поэт; Фйзули Мухаммед (1502—1562) — великий азербайджанский поэт. Писал на азербайджанском, персидской и арабском языках. Тициан Ве-челлио ди Косдоре (1477—1576) — великий итальянский художник эпохи Возрождения.
Тарабукин Николай (1910—1950) — эвенский поэт.
Аманжолов Касим (1911—1955) — казахский поэт.
Стр. 813. Торъ — почетное место.
Васильев Сергей (1911—1975) — русский поэт.
Стр. 817—818. Лопатина — по-сибирски верхняя одежда; чалдон — корённой житель Сибири.
Гаврилюк Александр (1911—1941) — украинский поэт. Погиб 22 июня 1941 г. от фашистской бомбы.
Граши Ашот (1911—1975) — армянский поэт.
Деляну Ливиу (1911—1967) — молдавский поэт.
Стр. 827. Аэди — древнегреческие певцы-сказители, создатели эпических песен, исполнявшихся под аккомпанемент струнного инструмента.
Дмитерко Любомир (род. в 1911 г.) — украинский поэт.
Кайтуков Георгий (род. в 1911 г.) — осетинский поэт.
Липкин Семен (род. в 1911 г.) — русский поэт.
Стр. 841—842. Мекка — город в Саудовской Аравии. Религиозный центр ислама, место паломничества мусульман, родина Мухаммеда (Магомета; ок. 570—632), считающегося основателем ислама. Гетерии — тайные политические союзы в Древней Греции, а также греческие тайные общества конца XVIII — начала XIX в., имевшие главной целью свержение турецкого ига. Каин — по библейскому мифу, убийца своего брата Авеля.
Маликов Кубанычбек (род. в 1911 г.) — киргизский поэт.
Нагнибеда Микола (род. в 1911 г.) — украинский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Островой Сергей (род. в 1911 г.) — русский поэт.
Софронов Анатолий (род. в 1911 г.) — русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР.
Л. Осипова
Ал. Михайлов. Поэтическая летопись советской эпохи | 5 |
СОВЕТСКАЯ ПОЭЗИЯ | |
Джамбул Джабаев | |
Духи. Перевод Я. Смелякова | 43 |
Бекмурза Пачев | |
Ленина сила — морю подобна. Перевод П. Милованова 44 Цуг Теучеж | |
Слово К парням, идущим в Красную Армию. Перевод И. Сидоренко | 45 |
Тоголок Молдо | |
Ала-Тоо (Отрывок из поэмы). Перевод Т. Стрешневой | 46 |
Иоавнес Иоанвисиав | |
Судьба-кузнец. Перевод М. Лозинского | 48 |
Осколки. Перевод Эм. Александровой | 49 |
Памяти А. Спендиарова. Перевод Т. Спендиаровой | 49 |
Токтогул | |
Песня о Ленине. Перевод М. Ватагина | 50 |
Песня против басмачей. Перевод Ст. Куняева | 53 |
Я обрел счастье. Перевод Ст. Куняева | 55 |
Акоп Акопян | |
В. И. Ленин. Перевод А. Тарковского | 55 |
Завещание. Перевод С. Городецкого | 56 |
Сверчок. Перевод Н. Ушакова | 56 |
29 Советская поэзия, т. 1
881
Моя любовь. Перевод С. Шервинского | 56 |
Гянджа. Перевод В. Державина | 57 |
Мое перо. Перевод А. Тверского | 58 |
«Весенний полевой цветок...» Перевод В. Инбер | 58 |
Лирика старости. Перевод Эм. Александровой | 59 |
Мне говорят.. Перевод В. Инбер | 59 |
Сулейман Стальский Переводы С. Липкина | |
Жди, Сулейман, большевиков! | 60 |
Ты коммунистом будь! | 61 |
Ованес Туманян | |
Четверостишия | |
«Свободен день, вольна любовь...» Перевод К. Липскерова | 62 |
«Хотел быть с тобою...» Перевод С. Map | 62 |
«Лунный луч— твоя улыбка...» Перевод С. Городецкого | 62 |
«Дыхание бога вдыхаю...» Перевод К. Липскерова | 63 |
«Глянь! С Запада рабы машин...» Перевод О. Румера | 63 |
«Плывут века, жизнь воротка...» Перевод С. Map | 63 |
«В стране армян, как великан...» Перевод О. Румера | 63 |
«Родник течет и протечет...» Перевод К. Липскерова | 63 |
«Немало развалин былого...» Перевод К. Липскерова | 64 |
«Да, это всё...» Перевод Т. Спендиаровой | 64 |
Валерий Брюсов | |
«Я вырастал в глухое время...» | 64 |
России | 65 |
К русской революции | 66 |
Романтикам | 67 |
Родное | 67 |
Ленин | 68 |
Дмитрий Гулиа | |
Моя родина. Перевод Ст. Куняева | 69 |
Мир. Перевод Г. Регистана | 69 |
На море. Перевод В. Потаповой | 70 |
Нас слышит целый мир. Перевод Л. Мартынова | 70 |
На морсвом берегу. Перевод В. Державина | 71 |
Я у моря живу. Перевод В. Державина | 71 |
Аветик Исаакян | |
К родине. Перевод В. Звягинцевой | 72 |
«— Что плачешь ты, бесценный друг?..» Перевод С. Шервинского | 72 |
Родине. Перевод В. Державина | 73 |
Моей родине. Перевод В. Державина | 74 |
882
«Безмятежная ночь! Один я сижу...» Перевод Я. Чуковского | 74 |
Первые слезы. Перевод В. Звягинцевой | 74 |
Песня птиц. Перевод А. Ахматовой | 75 |
День великой победы. Перевод П. Тихонова | 76 |
Авику. Перевод В. Звягинцевой | 77 |
Михаил Лебедев | |
Земля коми. Перевод С. Обрадовича | 77 |
Гамзат Цадаса | |
Слово о кровной мести. Перевод Т. Стрешневой | 79 |
Из цикла «Уроки жизни». Перевод Я. Козловского | 81 |
Садриддин Айни | |
Во славу Октября. Перевод И. Селъвинского | 87 |
На смерть моего брата Хаджи Сираджиддина. Перевод Б. Лапина и 3. Хацревина | 88 |
Али Казияу | |
Гора Тарки. Перевод С. Липкина | 89 |
Андрей Белый | |
Родине | 90 |
Мажит Гафури | |
Вырванные страницы. Перевод П. Шубина | 91 |
«Хочу для человечества всего...» Перевод П. Панченко | 92 |
Клятва. Перевод Б. Турганова | 93 |
Алексей Гастев | |
Я полюбил | 93 |
Оратору | 94 |
Абуталиб Гафуров | |
Аул Кули. Перевод С. Липкина | 95 |
Демьян Бедный | |
В огненном кольце | 96 |
Проводы | 97 |
Снежинки | 99 |
Никто не знал | 99 |
Я верю в свой народ | 100 |
Линард Лайцен | |
Что такое поэт? Перевод В. Невского | 101 |
Асфальт. Перевод автора | 101 |
29*
883
Сергей Городецкий | |
Россия | 102 |
«Настанет час, когда меня не станет...» | 103 |
Молодежи | 103 |
Василий Каменский | |
Сарынь на кичку! , | 104 |
Велимир Хлебников | |
Воля всей | 106 |
Азия | 107 |
Кавэ-кузнец | 107 |
Трубите, кричите, несите! | 108 |
Не шалить! | 109 |
Людас Гира | |
Красные маки. Перевод П. Поляковой | 110 |
Лето. Перевод М. Комиссаровой | 111 |
Суд народа. Перевод М. Комиссаровой | 111 |
Радостные дни. Перевод И. Григорьева | 112 |
Николай Клюев | |
«Солнце Осьмнадцатого года...» | 113 |
Красная песня | 114 |
«Я потомок лапландского князя...» | 115 |
«Мой край, мое поморье...» | 116 |
Абулькасим Лахути | |
«Горю, в тебя влюбленный...» Перевод С. Липкина | 117 |
«Сними чадру — доколе...» Перевод Ц. Бану | 118 |
Песня о воде. Перевод Т. Стрешневой | 118 |
Родине. Перевод Ц. Бану | 119 |
Самуил Маршак | |
Вот какой рассеянный | 120 |
1616—1949 | 122 |
«Цветная осень — вечер года...» | 123 |
«Как поработала зима!..» | 123 |
«На всех часах вы можете прочесть...» | 123 |
«Норой часы обманывают нас...» | 124 |
«Как призрачно мое существованье!..» | 124 |
«Ты много ли видел на свете берез?..» | 125 |
«Все то, чего коснется человек...» | 125 |
«Исчезнет мир в тот самый час...» | 126 |
«Дождись, поэт, душевного затишья...» | 127 |
884
«Года четыре был я бессмертен...» | 127 |
«Полные жаркого чувства...» | 127 |
«Все умирает на земле и в море...» | 127 |
«Даже по делу спеша, не забудь...» | 128 |
«Старайтесь сохранить тепло стыда...» | 128 |
«Читатель мой особенного рода...» | 128 |
«Человек — хоть будь он трижды гением...» | 128 |
«Пусть будет небом верхняя строка...» | 129 |
Петр Орешин | |
Плотник | 129 |
«Вы меня не таким загадали...» | 130 |
Сергей Есенин | 130 |
«Прошли года, а я все тот же...» | 131 |
Владимир Нарбут | |
Россия | 132 |
«России синяя роса...» | 132 |
Кобзарь | 133 |
Октябрь | 134 |
Бастилия | 136 |
Николай Асеев | |
Россия издали | 137 |
Кумач | 138 |
Синие гусары | 139 |
«Не за силу, не за качество...» | 141 |
Дом | 142 |
Простые строки | |
«Я не могу без тебя жить!..» | 143 |
Зерно слов | 143 |
Когда приходит в мир | 144 |
Анна Ахматова | |
«Не с теми я, кто бросил землю...» | 145 |
«Тот город, мной любимый с детства...» | 145 |
Борис Пастернак | 146 |
Маяковский в 1913 году | 147 |
Мужество | 147 |
«Щели в саду вырыты...» | 148 |
«Постучи кулачком — я открою...» | 148 |
Летний сад | 149 |
Тайны ремесла | 149 |
«А я иду, где ничего не надо...» | 154 |
«Что войны, что чума?..» | 154 |
885
Давид Гофштейн | |
Начало. Перевод О. Ивинской | 154 |
Вдохновение. Перевод А. Эфрон | 155 |
Старые книги. Перевод Л. Озерова | 156 |
Сергей Клычков | |
«Сегодня день морозно-синий...» | 156 |
Хоца Намсараев | |
Вечное стремление. Перевод М. Львова | 157 |
Николай Полетаев | |
Красная площадь | 158 |
«Перевешу сапоги на плечи...» | 159 |
«Портретов Ленина не видно...» | 160 |
Хакимзаде Ниязи Хамза | |
Мы — рабочие. Перевод Н. Асеева | 160 |
Узбекской женщине. Перевод М. Зенкевича | 161 |
Ошер Шварцман | |
Весна. Перевод Арк. Штейнберга | 162 |
Печаль. Перевод Л. Озерова | 162 |
Йоханнес Барбарус | |
Весной. Перевод В. Шацкова | 163 |
Анархическая поэзия. Перевод Арк. Штейнберга | 164 |
Возрождение. Перевод В. Шацкова | 165 |
Автопортрет. Перевод Арк. Штейнберга | 165 |
Осеннее. Перевод Д. Кедрина | 166 |
Отдаленье. Перевод Г. Шенгели | 166 |
Об одной потере. Перевод Г. Шенгели | 167 |
Раздумья. Перевод И. Горской | 168 |
Вера Инбер | |
Пять ночей и дней | 169 |
Трамвай идет на фронт | 170 |
Наша биография | 171 |
Читателю | 173 |
Борис Пастернак | |
Поэзия | 174 |
«О, знал бы я, что так бывает...» | 174 |
На ранних поездах | 175 |
Ветер | 176 |
Август | 177 |
Зимняя ночь | 178 |
«Во всем мне хочется дойти...» | 179 |
886
Когда разгуляется | 480 |
Ночь | 181 |
Снег идет | 183 |
Михаил Зенкевич | |
Найденыш | 184 |
Живут стихи | 185 |
Рюрик Ивнев | |
Смольный | 186 |
У колыбели Октября | 186 |
Все повторяется | 187 |
Наедине с природой | 187 |
«Я пью тебя, пленительная жизнь...» | 188 |
Осип Мандельштам | |
Актер и рабочий | 188 |
«Мне Тифлис горбатый снится...» | 189 |
«Умывался ночью на дворе...» | 190 |
«Вы, с квадратными окошками...» | 190 |
«Сегодня ночью, не солгу...» | 191 |
«Я вернулся в мой город...» | 192 |
«С миром державным я был...» | 192 |
«За гремучую доблесть грядущих веков...» | 193 |
«Сохрани мою речь навсегда...» | 194 |
«Довольно кукситься, бумаги в стол засунем...» | 194 |
«Мастерица виноватых взоров...» | 195 |
«Да, я лежу в земле...» | 195 |
Стансы | 196 |
Рим | 197 |
Галактион Табидзе | |
Корабль «Далавд». Перевод Н. Заболоцкого | 198 |
«Путник стоял, ожидая трамвая...» Перевод Б. Турганова .. | 199 |
Ленин. Перевод П. Антопольского | 200 |
«Мир состоит из гор...» Перевод Б. Ахмадулиной | 201 |
Моя песня. Перевод П. Тихонова | 201 |
Не оставляй стиха бездомным. Перевод И. Заболоцкого | 202 |
«Так воин из ножен...» Перевод О. Ивинской | 203 |
Море было спокойно. Перевод А. Межирова | 203 |
Павло Тычина | |
На майдане. Перевод Б. Турганова | 204 |
Ой, упал боец с коня... Перевод А. Прокофьева | 205 |
Не Зевс, не Пан... Перевод Б. Турганова | 205 |
Плуг. Перевод Б. Турганова | 206 |
887
За всех скажу... Перевод А. Готова | 207 |
Чувство семьи единой. Перевод П. Брауна | 208 |
Я утверждаюсь. Перевод В. Турганова | 209 |
Илья Эренбург | |
России | 211 |
«Разведка боем» — два коротких слова...» | 211 |
Дыхание | 212 |
«Так ждать, чтоб даже память вымерла...» | 212 |
«Когда я был молод...» | 213 |
«Я смутно жил и неуверенно...» | 213 |
«Ты говоришь, что я замолк...» | 213 |
«Чужое горе — оно, как овод...» | 214 |
Йоханнес Сейнер | |
У моря. Перевод П. Антокольского | 214 |
Молчать нету силы. Перевод М. Петровых | 216 |
Как бы смог ты жить? Перевод Л. Тоома | 217 |
Искушение стать молодым. Перевод Л. Тоома | 218 |
Марина Цветаева | |
«В черном небе слова начертаны...» | 220 |
«Как правая и левая рука...» | 220 |
«Стихи растут, как звезды и как розы...» | 220 |
Глаза | 221 |
«Солнце — одно, а шагает по всем городам...» | 221 |
«Я счастлива жить образцово и просто...» | 222 |
«Проста моя осанка...» | 222 |
«Любовь! Любовь!..» | 223 |
Владимиру Маяковскому | 223 |
Рыцарь на мосту | 224 |
«Русской ржи от меня поклон...» | 225 |
Родина | 225 |
Роландов рог | 226 |
Челюскинцы | 226 |
Из цикла «Март» | |
«О, слезы на глазах!..» | 227 |
Народ | 228 |
«Не умрешь, народ!..» | 229 |
Паоло Яшвили | |
Новой Грузии. Перевод И. Селъвинского | 229 |
Стол — Парнас мой. Перевод Б. Пастернака | 230 |
Без повода. Перевод Б. Пастернака | 231 |
Я ьерва слову.лМеревод Ю. Ряшенцеоа | 231 |
С вершин. Перевод Н. Тихонова | 232 |
888
Тициан Табидзе | |
Петербург. Перевод Б. Пастернака | 233 |
Паоло Яшвили. Перевод П. Антокольского | 233 |
«Высоким будь, как были предки...» Перевод Б. Пастернака | 234 |
Нико Пиросмани. Перевод Н. Заболоцкого | 234 |
«Если ты — брат мне...» Перевод Б. Пастернака | 235 |
Камни говорят. Перевод Н. Тихонова | 236 |
Матери. Перевод Б. Пастернака | 237 |
Тагир Хурюгскип | |
Слово о матери. Перевод Я. Козловского | 238 |
Ильяс Джансугуров | |
Помощь. Перевод Т. Стрешневой | 239 |
Вера Звягинцева | |
К портрету матери | 240 |
«Я пишу, как дышу...» | 241 |
«Обещайте мне, что вечно будет...» | 242 |
Берды Кербабаев Переводя Я. Козловского | |
Шестистишия | 242 |
Зеленый чай | 248 |
Гуси | 249 |
Сайфи Кудаш | |
Проходя по улицам Уфы. Перевод Л. Пенъковского | 249 |
Грузчик и поэт. Перевод Б. Турганова | 250 |
Сакен Сейфуллив | |
В степи. Перевод С. Наровчатова | 251 |
Предкам. Перевод С. Наровчатова | 252 |
Скорбный день. Перевод С. Наровчатова | 253 |
Ласточка. Перевод М. Львова | 254 |
Ян Судрабкалн | |
Весенний гимн деревьев. Перевод Л. Мартынова | 255 |
Сердце. Перевод Л. Мартынова | 255 |
Латыши идут в бой. Перевод В. Невского | 256 |
О будущем. Перевод В. Бугаевского | 257 |
Клены цветут. Перевод В. Невского | 258 |
Сирень в зимнюю ночь. Перевод А. Кафанова | 259 |
Георгий Шенгели | |
Бетховен | 260 |
Планер | 260 |
889
Василь Эллан (Блакитный) | |
Удары молота и сердца. Перевод Вс. Рождественского | 262 |
Письмо. Перевод Б. Турганова | 262 |
Эдуард Багрицкий | |
Стихи о соловье и поэте | 263 |
Контрабандисты | 265 |
TBG | 267 |
Лев Квитко | |
Ленин. Перевод М. Алигер | 270 |
Письмо Ворошилову. Перевод С. Маршака | 271 |
Однажды. Перевод Е. Благининой | 272 |
Работа. Перевод В. Слуцкого | 273 |
Лучи солнца. Перевод Б. Слуцкого | 274 |
Перец Маркиш | |
«Приходит час ночной ко мне...» Перевод А. Ахматовой | 274 |
Во сне я видел мать. Перевод А. Рееича | 275 |
Выбор. Перевод Л. Озерова | 276 |
Забота. Перевод А. Ахматовой | 276 |
Летучая мышь. Перевод Л. Озерова | 277 |
Осень. Перевод А. Ахматовой | 277 |
Наливай полней! Перевод А. Рееича | 278 |
Василий Наседкин | |
«Белеет рожь. Синеют перелески...» | 279 |
«Будут радовать вечно...» | 280 |
«И мирный свет, и шорох древней воли...» | 280 |
Надежда Павлович | |
«Прости меня! Сквозь долгие года...» | 281 |
Анна Ахматова | 281 |
Яблоко ' | 283 |
Всеволод Рождественский | |
Белая ночь | 283 |
Вологодские кружева | 284 |
«Есть стихи лебединой породы...» | 285 |
«В родной поэзии совсем не старовер...» | 286 |
Песочные часы | 287 |
Максим Рыльский | |
«Когда срезают грозди винограда...» Перевод Н. Ушакова | 288 |
«Поэт! Ты будь своим судьею...» Перевод Б. Турганова | 289 |
«Как внимательный охотник...» Перевод Б. Турганова | 289 |
«Ласточки летают — им летается...» Перевод И. Поступалъского | 290 |
890
Полдень. Перевод Б. Пастернака | 290 |
Ленин. Перевод Б. Турганова | 291 |
Грибок. Перевод Б. Турганова | 292 |
Слово о Матери-Родине. Перевод Б. Турганова | 293 |
Розы и виноград. Перевод М. Исаковского | 295 |
Сады Болгарии. Перевод Б. Турганова | 296 |
«Есть такие строки у Верлена...» Перевод А. Суркова | 297 |
День окончился... Перевод Н. Ушакова | 297 |
Роберт Эйдеман | |
С тобою и со звездами в беседе. Перевод Г. Эйдемана | 298 |
Павел Антокольский | |
Вступление | 298 |
«Мне снился накатанный шинами мокрый асфальт...» | 299 |
Черная речка | 300 |
Встань, Прометей! | 301 |
Ньютон | 302 |
В моей комнате | 303 |
Мы | 304 |
Жара | 305 |
«Словами черными, как черный хлеб и жалость...» | 306 |
«Поэзия! Я лгать тебе не вправе...» | 306 |
Кондрат Крапива Переводи В. Корчагина | |
Мода | 307 |
Папа Заяц | 309 |
Философ и река | 310 |
Моисей Кульбак | |
Беларусь. Перевод С. Липкина | 311 |
Лунная ночь. Перевод Ю. Нейман | 312 |
Вечно, вечно... Перевод Р. Морана | 312 |
«Плеча коснулся — вздрогнула в ответ...» Перевод Р. Морана | 313 |
Нигер (Иван Джанаев) | |
«День за днем уходит время...» Перевод В. Тушновой | 313 |
Николай Тихонов | |
Другу | 314 |
«Праздничный, веселый, бесноватый...» | 315 |
«Огонь, веревка, пуля и топор...» | 316 |
Перекоп | 316 |
Баллада о гвоздях | 317 |
«Вот птица — нет ее свежей...» | 318 |
«Как след весла, от берега ушедший...» | 319 |
891
«Крутой тропою — не ленись...» | 320 |
Ночь | 320 |
Ленинград | 321 |
Могила красноармейцев на площади в Белграде | 321 |
Радуга в Сагурамо | 322 |
Рубашка | 323 |
Инд | 323 |
«Под сосен снежным серебром...» | 324 |
«Опять стою на мартовской поляне...» | 324 |
«Наш век пройдет. Откроются архивы...» | 325 |
Михась Чарот | |
Песня белоруса. Перевод А. Прокофьева | 325 |
«Затихла буря, и солнце глянет...» Перевод П. Брауна | 326 |
«Я в жизни радость рассыпаю...» Перевод Н. Брауна | 327 |
Самуил Галкин | |
«Песня моя — трепет счастливый...» Перевод М. Петровых | 327 |
Звезда. Перевод А. Ахматовой | 328 |
Еще придет весна. Перевод Д. Самойлова | 329 |
Бессмертному поэту. Перевод А. Ахматовой | 329 |
Поэт. Перевод Ю. Нейман | 330 |
Тишина. Перевод С. Маршака | 331 |
Павел Кучияк | |
Чемал. Перевод В. Непомнящих | 332 |
Георгий Леонидзе | |
В страну хазар плывет журавль. Перевод В. Державина | 333 |
Журавлиный снег. Перевод Н. Тихонова | 333 |
Путешествие. Перевод Б. Пастернака | 334 |
Поэту. Перевод И. Тихонова | 335 |
«Ты в сердце жаворонком песенным влетела...» Перевод М. Светлова | 336 |
«Как рассказать об этом изобилье...» Перевод П. Антокольского | 336 |
Туманы. Перевод А. Межирова | 337 |
Старый бубен. Перевод Б. Пастернака | 338 |
Но если весна уйдет... Перевод Е. Винокурова | 339 |
Егише Чаренц | |
Армении. Перевод М. Павловой | 340 |
«Я привкус солнца в языке Армении родной люблю...» Перевод М. Павловой 340 | |
«В то время...» Перевод М. Павловой | 341 |
«Вы когда-нибудь видели...» Перевод М. Павловой | 341 |
Моей музе. Перевод В. Звягинцевой | 343 |
892
Семь заветов певцам грядущего. Перевод М. Павловой | 344 |
Сонет. Перевод М. Павловой | 345 |
«Твоих ночных минут...» Перевод М. Павловой | 345 |
Памятник. Перевод А. Тарковского | 345 |
Триолет Л.-Б. Перевод А. Тарковского | 346 |
Наш язык. Перевод А. Ахматовой | 346 |
Моей музе. Перевод В. Звягинцевой | 347 |
Александр Безыменский | |
Молодая гвардия | 347 |
Партбилет № 224332 ' | 348 |
Комсофлотский марш | 349 |
Я брал Париж! | 350 |
Василь Бобинский Переводы, Б. Турганоеа | |
Песнь крылатых кентавров | 352 |
Семь лет | 353 |
Василий Казин | |
Каменщик | 356 |
Рабочий май | 356 |
Рубанок | 357 |
«Привычка к спичке — искорка привычки...» | 358 |
Байдарские ворота | 353 |
Снимок | 359 |
Проводы | 360 |
Не тот ли свет? | 361 |
Кирилл и Мефодий | 362 |
Василий Лебедев - Кумач | |
Марш веселых ребят | 362 |
Веселый ветер | 364 |
Священная война | 365 |
Владимир Сосюра | |
Красная зима. Перевод Н. Ушакова | 366 |
К нам!.. Перевод Б. Турганоеа | 367 |
О, не напрасно!.. Перевод Н. Ушакова | 368 |
«Не возле стенки я, и кровь моя не льется...» Перевод М. Светлова | 363 |
«Такой я нежный, такой тревожный...» Перевод Б. Турганоеа | 369 |
Из окна. Перевод Э. Багрицкого | 369 |
«Помню: вишни рдели и качались...» Перевод А. Прокофьева | 370 |
«Подымается месяц мой чистый...» Перевод Э. Багрицкого | 370 |
Комсомолец. Перевод Б. Турганоеа | 371 |
Вороненок. Перевод Б. Турганоеа | 372 |
893
Декабрь. Перевод И. Банникова | 372 |
О, если б!.. Перевод Б. Турганова | 373 |
Терриконы. Перевод Б. Турганова | 373 |
Донетчина ноя! Перевод Б. Турганова | 374 |
«Юность — друг чернобровый...» Перевод А. Прокофьева , | 375 |
Илья Сельвинский | |
К вопросу о русской речи | 375 |
Охота на тигра | 376 |
Поэзия | 381 |
Из цикла «Алиса» | |
Этюд 5 | 382 |
Этюд 10 | 382 |
Этюд 13 | 383 |
Этюд 14 | 383 |
Мишши Сеспель | |
«Далеко в поле желтый зной...» Перевод П. Хувангая | 384 |
Пайрав Сулаймони | |
Перо мое. Перевод М. Замаховской | 385 |
Пока ты со мной. Перевод А. Адалис и Л. Мигдалоеой | 385 |
Алексей Сурков | |
Герой | 386 |
Конармейская песня | 387 |
Песня смелых | 388 |
«Человек склонился над водой...» | 388 |
«Вот бомбами разметанная гать...» | 389 |
«Бьется в тесной печурке огонь...» | 389 |
Предчувствие весны | 390 |
Пора! | 390 |
«Видно, выписал писарь мне дальний билет...» | 391 |
Утро в окопе | 392 |
Утро победы | 392 |
Возвысьте голос, честные люди! | 393 |
Юхан Сютисте | |
Читая Пушкина. Перевод В. Азарова | 395 |
Из цикла «Любовь» | |
«Пора проснуться! Слов слабеет сила...» Перевод Be. Рождественского и Б. Томашевского | 399 |
Николай Ушаков | |
Фруктовая весна предместий | 399 |
Московская транжирочка | 400 |
894
Мастерство | 403 |
Пастораль | 403 |
Поэзия | 404 |
Степан Щипачев | |
«Любовью дорожить умейте...» | 405 |
«Пускай умру, пускай летят года...» | 405 |
Соловей | 405 |
«Как хочешь это назови...» | 406 |
«Ты со мной — и каждый миг мне дорог...» | 406 |
«Ты порой целуешь ту, порою — эту...» | 406 |
Соседка | 406 |
«Себя не видят синие просторы...» | 407 |
Ключ | 407 |
Голос | 408 |
День | 409 |
Зрение | 409 |
Овес | 409 |
Изба | 410 |
Высота | 411 |
Обращение к времени | 412 |
Взглянув на часы | 412 |
Аделина Адалис | |
«Все ближе горы понемногу...» | 413 |
Человек | 413 |
Считается | 413 |
«Нет, мы не рождаемся с душой...» | 414 |
«...Кто-то, глубоко во мне живущий...» | 414 |
Наири Зарьян | |
«На чужом ты сгорела огне...» Перевод В. Звягинцевой | 415 |
♦Любимая, как нежен голос твой...» Перевод В. Потаповой | 415 |
«По жесткому закону бытия...» Перевод В. Звягинцевой | 416 |
Отчий дом. Перевод В. Звягинцевой | 416 |
«Не знал я детства беззаботных дней...» Перевод В. Звягинцевой | 417 |
Завещание Кира. Перевод С. Липкина | 417 |
«Я хотел бы, чтоб имя твое звездой...» Перевод В. Казино, | 417 |
А все же... Перевод А. Яшина | 418 |
С тобою вместе. Перевод А. Яшина | 418 |
Михаил Исаковский | |
Прощание | 419 |
Катюша | 420 |
Я вырос в захолустной стороне | 420 |
Слово о России | 421 |
895
Враги сожгли родную хату | 423 |
Летят перелетные птицы | 424 |
Дума о Ленине | 425 |
Александр Кочетков | |
Баллада о прокуренном вагоне | 427 |
Александр Прокофьев | |
Развернись, гармоника | 428 |
Товарищ | 429 |
Товарищ, ты видел | 430 |
Яблоня на минной поле | 432 |
Стихи о России | 432 |
«Да, есть слова глухие...» | 434 |
Приглашение к путешествию , | 435 |
Из биографии | 435 |
Хасан Туфан Переводи Р. Морана | |
Не будь половинчатым | 437 |
Еще далеко до зимы | 438 |
«Ты ровесница вечности. Меры...» | 438 |
Ицик Фефер | |
«Со мною конь, мешок и шашка...» Перевод Е. Евтушенко | 439 |
Нелегкий путь. Перевод А. Ревича | 439 |
Первые стихи. Перевод П. Антокольского | 440 |
Старый напев. Перевод О. Ивинской | 441 |
Жить хорошо! Перевод Арк. Штейнберга | 442 |
Али Шогенцуков | |
Завещание. Перевод М. Петровых | 443 |
Ян Грот | |
Полуоткрытое окно. Перевод А. Кушнера | 444 |
У могилы Райниса. Перевод А. Кушнера | 444 |
Цветочная ноша. Перевод А. Кушнера | 445 |
«Это будут лишь немногие...» Перевод И. Черевичник | 446 |
Михаил Лихачев | |
Эгрунь. Перевод И. Молчанова | 446 |
Владимир Лутовской | |
Песня о ветре | 447 |
Курсантская венгерка | 450 |
Фотограф | 452 |
Костры | 453 |
896
Мухаммеджан Рахими | |
К вершинам счастья. Перевод В. Кириллова | 453 |
Хади Т а к т а ш | |
Алсу. Перевод Л. Мартынова | 456 |
Борис Турганов | |
Сегодня | 460 |
Почтовый голубь | 460 |
Былые забудутся беды | 462 |
На перевале | 462 |
Александр Чак Переводы В. Невского | |
У обрыва | 463 |
Латышские стрелки | 464 |
Вода | 466 |
Василь Чумак | |
Жертва. Перевод В. Цвелева | 467 |
Вышивая песню... Перевод В. Звягинцевой | 467 |
Ахмед Ерикеев | |
«С берега высокого, как с кручи...» Перевод С. Липкина | 468 |
Попутчица. Перевод Б. Ахмадулиной | 468 |
«Что за любовь тебе я подарю?..» Перевод Е. Евтушенко | 489 |
«Я — домосед, но если снова...» Перевод Я. Козловского | 469 |
«Море — не море, пока не появятся...» Перевод С. Липкина | 470 |
Витаутас Монтвила Переводы Л. Озерова | |
Погибшему товарищу | 470 |
На перепутье | 471 |
Моя отчизна | 472 |
Мои слова | 472 |
Свободному ветру | 473 |
Литве | 473 |
У могилы друзей | 474 |
Павло Усенко | |
Весеннее. Перевод Л. Длигача | 474 |
Соленое пламя Сиваша. Перевод В. Турганова | 475 |
Юлий Ванаг | |
Песня. Перевод М. Исаковского | 477 |
Межевые знаки. Перевод С. Маршака | 477 |
Любовь. Перевод В. Шефнера | 478 |
897
Михаил Голодный | |
Судья ревтрибунала | 479 |
Партизан Железняк | 481 |
Г а ф у р Гуляк | |
Мать. Перевод С. Северцева | 482 |
К нам приезжайте погостить, друзья! Перевод К. Симонова | 483 |
Наталья Забила | |
Сестре. Перевод П. Вячеславова | 486 |
Николай Заболоцкий | |
Рыбная лавка | 487 |
Уступи кие, скворец, уголок | 488 |
Завещание | 489 |
Я не ищу гармонии в природе | 490 |
Читая стихи | 491 |
О красоте человеческих лиц | 491 |
Некрасивая девочка | 492 |
Можжевеловый куст | 493 |
Гроза идет | 494 |
Не позволяй душе лениться | 494 |
Гурген Маари | |
21 января 1924. Перевод В. Сикорского | 495 |
На волосах моих зима. Перевод А. Гатова | 496 |
Лунная любовь. Перевод В. Соколова | 496 |
Воспоминание. Перевод В. Соколова | 497 |
Закат. Перевод В. Цыбина | 497 |
Возвращение. Перевод В. Соколова | 498 |
Алио Мирцхулава | |
Кузнец. Перевод Е. Евтушенко | 498 |
Песня сердца. Перевод А. Межирова | 499 |
Лук и лира. Перевод Е. Евтушенко | 500 |
Я и лето. Перевод А. Межирова | 501 |
Ночные думы. Перевод М. Луконина | 501 |
Вечный стих. Перевод Е. Евтушенко , | 502 |
Март Р а у д | |
Узор на перчатке. Перевод Л. Стекольникова | 502 |
Бессмертие. Перевод Л. Длигача | 503 |
Новые глаза. Перевод Вс. Рождественского | 504 |
Русское слово. Перевод М. Светлова | 504 |
898
Виссарион Саянов | |
Современники | 506 |
«Не говор московских просвирен...» | 507 |
«Дай руку мне, пойдем со мною...» | 508 |
Безымянная строка | 508 |
Любимая книга | 509 |
Поколение | 509 |
Михаил Светлов | |
Рабфаковке | 510 |
Гренада | 512 |
Песня о Каховке | 514 |
Итальянец | 515 |
Моя поэзия | 516 |
«Мне неможется на рассвете...» | 518 |
Иосиф Уткин | |
Слово Есенину | 519 |
Гитара | 520 |
Комсомольская песня | 522 |
Если я не вернусь, дорогая | 523 |
Илья Френкель | |
Давай закурим | 524 |
Симон Чиковани | |
Кто сказал... Перевод Н. Тихонова | 525 |
Начало. Перевод Б. Ахмадулиной | 526 |
Тбилисский рыбак. Перевод Б. Пастернака | 527 |
Ночи Пиросмани. Перевод П. Антокольского | 528 |
Закат. Перевод А. Тарковского | 529 |
Снег. Перевод А. Межирова | 530 |
Последнее стихотворение. Перевод Ст. Куняева | 531 |
Микола Бажан | |
Разрыв-трава. Перевод Э. Багрицкого | 531 |
Бессмертие (Отрывок). Перевод Б. Турганова | 533 |
Дорога. Перевод Б. Турганова | 535 |
Над морем. Перевод И. Заболоцкого | 535 |
На форуме Рима. Перевод А. Суркова | 536 |
Четыре рассказа о надежде. (Вариации на тему Р.-М. Рильке). | |
Вторая вариация. Перевод Д. Самойлова | 537 |
Александр Жаров | |
На коне | 540 |
Взвейтесь кострами | 541 |
899
Старым друзьям | 542 |
Заветный камень | 543 |
Грустные ивы | 544 |
Глашатай весны | 545 |
После долгих путей-перепутий | 546 |
Саломея Нерис | |
Ветер. Перевод Д. Самойлова | 547 |
В сумерках. Перевод Д. Самойлова | 548 |
Я вернулась... Перевод М. Квятковской | 548 |
Гимн жизни. Перевод М. Петровых | 549 |
Не брани меня. Перевод Д. Самойлова | 549 |
«Как алые пятна стыда...» Перевод Г. Ефремова | 550 |
Летят журавли. Перевод А. Ахматовой | 550 |
Я зацвету... Перевод А. Ахматовой | 551 |
Никогда. Перевод Юнны Мориц | 551 |
Родине. Перевод М. Петровых | 552 |
Бетховен. Перевод А. Ахматовой | 552 |
Пой, сердце, жизнь. Перевод В. Левина | 553 |
Осень. Перевод Д. Самойлова | 554 |
Бездольная. Перевод П. Матвеевой | 554 |
Литве. Перевод Г. Ефремова | 555 |
«Настанет май, в садах сирень очнется...» Перевод Г. Ефремова | 556 |
Предвесенние ветры. Перевод Ю. Нейман | 556 |
Теофплис Тильвитис | |
Упыри. Перевод П. Антокольского | 557 |
Отдых. Перевод Л. Озерова | 559 |
Жигули. Перевод М. Светлова | 559 |
На дне моря. Перевод М. Петровых | 561 |
А а л ы Токомбаев | |
Потомкам. Перевод М. Ватагина | 561 |
Пчела. Перевод Т. Стрешневой | 562 |
Белый олень. Перевод С. Липкина | 563 |
Мумиё. Перевод М. Ватагина | 564 |
Убегающей юности. Перевод С. Липкина | 565 |
На земле отеческой. Перевод С. Липкина | 566 |
Серафим Элляй | |
Будь счастлив! Перевод Н. Глазкова | 567 |
Айбек | |
Первый снег. Перевод Н. Тихонова | 568 |
День великий придет. Перевод В. Державина | 568 |
Памяти Анны Ахматовой. Перевод А. Наумова | 570 |
900
Петрусь Бровка | |
Земля. Перевод Б. Ясенского | 571 |
Рана. Перевод П. Ушакова | 573 |
Насточка. Перевод А. Прокофьева | 573 |
Дубовый лист. Перевод Я. Хелемского | 574 |
Декрет Ленина. Перевод Я. Хелемского | 575 |
Александрина. Перевод М.Исаковского | 576 |
Два сердечных слова. Перевод Я. Хелемского | 577 |
Партизанский телеграф. Перевод Я. Хелемского | 578 |
В начале лета. Перевод М. Исаковского | 579 |
Когда в краю... Перевод М. Исаковского | 579 |
Волнение. Перевод М. Исаковского | 579 |
«Не спишь. Тревожно сердце бьется...» Перевод В. Корчагина | 580 |
Петро Глебка | |
«Зачем гадать, мечтая о далекой...» Перевод П. Брауна | 581 |
Ягоды. Перевод Я. Хелемского | 581 |
Упорство. Перевод Г. Куренева | 582 |
Смерть солдата. Перевод Н. Панченко | 583 |
Возвращение. Перевод П. Заболоцкого | 584 |
«Я спал. И сны мои летели...» Перевод Я. Хелемского | 585 |
Радуга. Перевод Я. Хелемского | 586 |
Санджи Каляев | |
О нем пою. Перевод В. Палъчикова | 586 |
Валдис Луке | |
Смерть не для нас. Перевод Л. Мартынова | 587 |
Солнцеворот. Перевод Л. Мартынова | 588 |
Перед боем. Перевод Арк. Штейнберга | 589 |
Каналы. Перевод В. Звягинцевой | 589 |
Цветет земля. Перевод Вс. Рождественского | 590 |
Леонид Мартынов | |
Кружева | 590 |
Лукоморье | 591 |
Вода | 594 |
«Что-то новое в мире...» | 595 |
Богатый нищий | 596 |
«Он перед нами открывает душу...» | 596 |
«Отмечали вы, схоласты...» | 597 |
Я поднял стихотворную волну | 597 |
«О, если бы писали мы...» | 598 |
Поэзия | 598 |
901
Михаил Петров | |
Поэту. Перевод В. Цвелева | 599 |
Михаил Рудерыав | |
Песня о тачанке | 600 |
О с и ан Сарывеллн | |
Нищий в панаме. Перевод А. Адалис | 601 |
Скалы. Перевод А. Кронгауза | 603 |
Уй гу и | |
Весна. Перевод В. Державина | 604 |
Пушкин. Перевод В. Державина | 605 |
Моему врачу. Перевод С. Север цева | 606 |
Яков Шведов | |
Орленок | 607 |
Бетти А л ьвер | |
Певец. Перевод Юнны Мориц | 608 |
Голоса. Перевод Юнны Мориц | 608 |
Музе. Перевод С. Семененко | 609 |
Флейтистка. Перевод Юнны Мориц | 609 |
«Говори со мною тихо...» Перевод Юнны Мориц | 610 |
Агния Барто | |
Наш сосед Иван Петрович | 610 |
Снегирь | 613 |
Леночка с букетом | 614 |
Однажды я разбил стекло | 616 |
В пустой квартире | 617 |
Лето на весах | 617 |
Антанас Венцлова | |
Пнр в горах. Перевод И. Тихонова | 618 |
На берегу Дуная. Перевод П. Антокольского | 620 |
Село Михайловское. Перевод П. Антокольского | 621 |
Голос Грузии. Перевод И. Тихонова | 622 |
Самед Вургун | |
Память. Перевод П. Асеева | 623 |
Философия жизни. Перевод Б. Пастернака | 625 |
Я не спешу... Вольный перевод К. Симонова | 627 |
Телогрейка. Вольный перевод К. Симонова | 628 |
Поэт, как рано постарел ты... Вольный перевод К. Симонова | 629 |
902
Арвид Григулио Переводи А. Передреева | |
Ветка сирени | 630 |
Сонет о море и рыбаке | 631 |
Сонет о море и жизни | 631 |
Возможно ли? | 632 |
Крымские мотивы | 632 |
Муса Джалиль | |
Мои песни. Перевод С. Липкина | 633 |
Весна. Перевод Э. Багрицкого | 634 |
Слеза. Перевод Б. Зернита | 635 |
Воля. Перевод М. Львова | 636 |
Пташка. Перевод В. Ганиева | 637 |
Звонок. Перевод Л. Пенъковского | 638 |
Последняя песня. Перевод И. Селъвинского | 633 |
Дороги. Перевод П. Ганиева | 639 |
Случается порой. Перевод С. Маршака | 640 |
Палачу. Перевод С. Липкина | 640 |
Не верь! Перевод И. Френкеля | 641 |
Новогодние пожелания. Перевод И. Френкеля | 641 |
Семен Кирсанов | |
Ветер | 642 |
Лирика | 643 |
Этот мир | 645 |
Мир | 646 |
Новаторство | 647 |
«Жизнь моя, ты прошла, ты прошла...» | 648 |
Возвращение | 649 |
Сергей Марков | |
Горячий ветер | 650 |
Темный румянец | 651 |
Земные корни | 652 |
Шемаханская царица | 652 |
Сулейман Рустам | |
Романтика ночи. Перевод В. Кафарова | 657 |
Ясыр Шиваза | |
Среди волн. Перевод М. Ватагина | 659 |
Смерть героя. Перевод М. Ватагина | 660 |
Победа. Перевод А. Тарковского | 660 |
Смуглянка. Перевод Т. Стрешневой | 660 |
903
Снежинка. Перевод Т. Стрешневой | 661 |
Мальчуган. Перевод Т. Стрешневой | 662 |
Первый шаг. Перевод Т. Стрешневой | 662 |
Никул Эркай | |
«Двери в лес распахивая настежь...» Перевод П. Старшинова | 663 |
Михаил Безбородое | |
Лес. Перевод В. Щепотева | 664 |
Кость Герасименко | |
Из фронтового блокнота. Перевод Л. Озерова | 665 |
Карло К э л а д з е | |
Жаворонок. Перевод Е. Евтушенко | 666 |
Старые деревья, Перевод Е. Евтушенко | 668 |
«Летит с небес плетеная корзина...» Перевод Б. Ахмадулиной | 670 |
Фреска. Перевод В. Соколова | 670 |
Мой день. Перевод К. Симонова | 671 |
Камень. Перевод Л. Тарковского | 671 |
Дмитрий Кедрин | |
Кукла | 672 |
Колокол | 674 |
Красота | 675 |
Мороз на стеклах | 676 |
«Такой ты мне привиделась когда-то...» | 676 |
Приглашение на дачу | 676 |
Мирдза Кемпе | |
Гимн весне. Перевод И. Черевичник | 677 |
Вода. Хлеб. Воздух. Перевод Л. Азаровой | 678 |
Янтарь в моем кольце. Перевод И. Черевичник | 678 |
К свету. Перевод В. Невского | 679 |
Ради тебя. Перевод Л. Азаровой | 679 |
Мавзолей Тимура. Перевод В. Невского | 679 |
Ответы Райниса. Перевод Н. Павлович | 680 |
Родная сторона. Перевод Г. Горского | 680 |
Ушедшему поэту. Перевод И. Черевичник | 681 |
Сюда хочу вернуться. Перевод И. Черевичник | 681 |
Борис Корнилов | |
Качка на Каспийском море | 682 |
Песня о встречном | 684 |
Соловьиха | 685 |
904
Василь Мысик | |
«Степной простор от края и до края...» Перевод Ю. Подгородникова | 687 |
Полынь. Перевод В. Шацкова | 688 |
«Плывет над полем матовая мгла...» Перевод В. Шацкова | 688 |
Ночь. Перевод Б. Слуцкого | 689 |
Июнь. Перевод Т. Гнедич | 689 |
Зной. Перевод Т. Гнедич | 689 |
Тень от тучки. Перевод Ю. Саенко | 689 |
Пора жатвы. Перевод В. Шацкова | 690 |
Далеко в горах. Перевод Б. Слуцкого | 691 |
Юность. Перевод Б. Слуцкого | 691 |
Небо. Перевод Т. Гнедич | 692 |
Рассвет. Перевод В. Шацкова | 692 |
Планета. Перевод В. Шацкова | 693 |
Юлня Нейман | |
Багульник расцвел | 694 |
Баллада о двух скрипках | 694 |
Начало осени | 696 |
Маиед Рагим | |
Антара. Перевод В. Державина | 696 |
Заброшенная мельница. Перевод В. Потаповой | 697 |
Дом на окраине деревни. Перевод В. Потаповой | 693 |
Ивы. Перевод В. Потаповой | 699 |
«Если бы жизнь моя только в пирах проходила...» Перевод | |
А. Плавника | 699 |
Озари мой дом. Перевод А. Плавника | 700 |
Арсений Тарковский | |
Зуммер | 701 |
Вещи | 702 |
Посредине мира | 702 |
Рукопись | 703 |
Поздняя зрелость | 703 |
Жизнь, жизнь | 704 |
«Пляшет перед звездами звезда...» | 705 |
Педер Хузангай | |
Глаз Волги. Перевод В. Потаповой | 705 |
Приглашение в Чувашию. Перевод автора | 706 |
Владимир Державин | |
Осенний вечер | 707 |
Нежность | 709 |
Чернильница | 709 |
905
Из Кавказской тетради | |
«Когда гудит под ветром лес...» | 709 |
Разговор с облаками | 710 |
Джасмэ Джалил | |
Стала бы свирелью. Перевод Н. Алибеговой | 711 |
Таир Жароков | |
Самолет. Перевод И. Старшинова | 712 |
Послание друзьям. Перевод П. Железнова | 713 |
Поэт в степи. Перевод А. Голембы | 713 |
Микаил Мушфпк | |
Поэт. Перевод П. Антокольского | 715 |
Мост. Перевод П. Антокольского | 716 |
Твой смех. Перевод Т. Стрешневой | 718 |
Когда шел дождь. Перевод Т. Стрешневой | 718 |
Степан Олейник | |
Незаменимый Мацеиура. Перевод Б. Полийчука | 719 |
Карась-середняк. Перевод В. Корчагина | 721 |
Леонид Первомайский | |
Ульяна. Перевод М. Комиссаровой | 723 |
Песня. Перевод А. Суркова | 724 |
Марш. Перевод Б. Турганова | 726 |
Партбилет. Перевод М. Алигер | 727 |
«Если падает дерево в чаще...» Перевод В. Звягинцевой | 728 |
Мария Петровых | |
Черта горизонта | 729 |
«От зноя воздух недвижим...» | 729 |
«Пожалейте пропавший ручей!..» | 730 |
Армения | 731 |
«Но только и было, что взгляд издалёка...» | 732 |
«Ни ахматовской кротости...» | 732 |
«Сердцу ненавидеть непривычно...» | 733 |
«И вдруг возникает какой-то напев...» | 733 |
Степан Сарыг-Оол | |
Вечная слава. Перевод С. Гудзенко | 734 |
Темиркул Уметалиев | |
Талант. Перевод В. Потаповой | 735 |
Аркыт. Перевод Я. Смелякова | 735 |
Араван. Перевод Т. Стрешневой | 736 |
906
Восьмистишия. Перевод М. Ватагина | 737 |
Помню. Перевод М. Ватагина | 738 |
Ираклий Абашидзе | |
Голос у стен Крестного монастыря. Перевод А. Межирова | 739 |
«Жаждешь узреть, — это необходимо...» Перевод Б. Ахмадулиной | 741 |
У Алазани. Перевод А. Межирова | 742 |
Миг или вечность. Перевод А. Межирова | 743 |
«Ты увидел? Заметил? Вгляделся?..» Перевод Б. Ахмадулиной | 743 |
Весна. Перевод Б. Ахмадулиной | 744 |
Хамид Алимджан | |
Зимняя улица. Перевод С. Липкина | 745 |
Снег в степи. Перевод С. Липкина | 745 |
Поезда. Перевод С. Липкина | 746 |
Россия. Перевод В. Державина | 747 |
Емилиан Буков | |
Победа. Перевод С. Map | 748 |
Кто сказал? Перевод В. Луговского | 749 |
«Нет, нощь огня...» Перевод Н. Горской | 750 |
Греби, лодочник! Перевод П. Горской | 750 |
Это было в Санжейке. Перевод Арк. Штейнберга | 751 |
Матвей Грубиан Переводы Я. Смелякова | |
В прибалтийском городе | 752 |
Море | 753 |
Абумуслим Джафаров | |
Подарок. Перевод Е. Старининой | 753 |
Артур Моро | |
Мордовия моя. Перевод Э. Дедовой | 754 |
Абдулах Охтов | |
Слово о братстве. Перевод А. Исакова | 755 |
Пауль Руммо | |
Страница из дневника. Перевод Б. Нежупа | 756 |
Русская женщина. Перевод Н. Яворской | 756 |
Николай Рыленков | |
«Нет, не весна, а ты сама...» | 758 |
«Мне нравится искусство бочара...» | 759 |
«Прошедшим фронт, нам день зачтется...» | 759 |
907
«Ты никогда так не была близка мне...» | 760 |
«Золотое облако зноя...» | 761 |
Надпись на книге | 761 |
Баллада о портрете | 762 |
«Куда ни посмотришь — родные...» | 763 |
«Я помню долг свой пред тобой, Россия...» | 763 |
«Я, признаться, жить хотел бы долго...» | 764 |
«Не оставили деды портретов для нас...» | 764 |
«Мужавший на сквозном ветру...» | 765 |
Ладони, пахнущие хлебом | 765 |
Хасыр Сян-Белгин | |
«Я — за стихи железные...» Перевод Д. Долинского | 766 |
Абдильда Тажибаев | |
России. Перевод И. Селъвинского | 767 |
Как будто березки... Перевод Я. Смелякова | 768 |
«Дорогой жизни долго я шагал...» Перевод Я. Смелякова | 770 |
Сырдарья. Перевод Я. Смелякова | 770 |
Миши Бахшиев | |
Татской женщине. Перевод Г. Шенгели | 772 |
Ольга Берггольц | |
Предчувствие | 773 |
«Не утаю от Тебя печали...» | 774 |
Родине | 774 |
Борису Корнилову | 775 |
«...Я говорю с тобой под свист снарядов...» | 776 |
29 января 1942 | 777 |
Стихи о себе | 778 |
Стихи о любви | 779 |
«А я вам говорю, что нет...» | 780 |
Павел Васильев | |
Тройка | 781 |
Другу-поэту | 782 |
Стихи в честь Натальи | 783 |
«Родительница степь, прими мою...» | 785 |
Савва Голованивский | |
«Без малого четырнадцати лет...» Перевод В. Иринина | 785 |
Встреча солнца на Чернечьеи горе. Перевод Д. Алтаузена | 786 |
Весна. Перевод В. Звягинцевой | 788 |
908
Николай Грибачев | |
Разговор с певцом | 789 |
На рассвете | 789 |
На Дамбае | 792 |
Лето — тревога и радость моя | 793 |
Слова | 795 |
Если разум подведет | 795 |
Петр Кириллов | |
«Как много пройдено дорог...» Перевод М. Голодного | 796 |
Магомет Мамакаев | |
Мы люди гор... Перевод Н. Гребнева | 797 |
Миртемир | |
Юность. Перевод Т. Стрешневой | 797 |
Облака. Перевод Р. Морана | 799 |
Свеча. Перевод С. Липкина | 799 |
Кубинцы. Перевод С. Липкина | 800 |
Боки Рахим-заде | |
В лунную ночь. Перевод С. Липкина | 801 |
Истина жизни. Перевод М. Светлова | 802 |
Расул Рза | |
Время. Перевод Е. Винокурова | 804 |
«Подозреваю, что стары...» Перевод Юнны Мориц | 804 |
Подснежник. Перевод М. Алигер | 805 |
Без заката. Перевод Е. Винокурова | 806 |
Капли. Перевод А. Тарковского | 806 |
Море и поэзия. Перевод Я. Смелякова | 807 |
Вновь о сердце. Перевод Е. Винокурова | 809 |
Язык рук. Перевод Е. Винокурова | 810 |
Цветок жасмина. Перевод Юнны Мориц | 810 |
Лодки. Перевод Юнны Мориц | 811 |
Николай Тарабукин | |
Люблю солнечный свет. Перевод Г. Семенова | 812 |
Касии Аманжолов | |
Поэт. Перевод Б. Слуцкого | 813 |
Май на фронте. Перевод А. Сендыка | 814 |
Слово, обращенное к Абаю. Перевод Б. Слуцкого | 815 |
Сергей Васильев | |
Голубь моего детства | 816 |
Дорожная | 820 |
Терпение | 821 |
Александр Гаврилюк | |
Береза. Перевод М. Матусовского | 822 |
Ашот Граши | |
«Если бы не вы, моя опора...» Перевод Б. Слуцкого | 822 |
«Гроздь винограда — радуга...» Перевод Д. Самойлова | 823 |
«Мне под ноги катятся воды Севана...» Перевод О. Ивинской | 823 |
«В детской краю возле дома...» Перевод Б. Пастернака | 823 |
«Вершины, высокие снежные горы...» Перевод Л. Мартынова | 824 |
«Песнь любви напишу я росой и лучом...» Перевод В. Державина | 824 |
«Осенние леса горят...» Перевод А. Старостина | 825 |
«Года мои явились и ушли...» Перевод Д. Самойлова | 825 |
«Землю без конца топтали кони...» Перевод О. Ивинской | 825 |
«Куда б я ни шел, вы за иною...» Перевод О. Ивинской | 826 |
«Я — олень, истекающий кровью...» Перевод А. Старостина | 826 |
У сердца спрашиваю я... Перевод В. Державина | 826 |
Ливиу Деляну Переводы Ю. Нейман | |
Ищу для сердца силы | 827 |
Осень | 828 |
Жажда | 828 |
Бежим | 829 |
Любомир Дмитерко | |
Мать. Перевод В. Звягинцевой | 829 |
«Варшавянка». Перевод А. Гатова | 830 |
«Когда я вижу ночью за Днепром...» Перевод Д. Седых | 831 |
«Планшет, а в нем — исписанный листок...» Перевод Д. Седых | 831 |
«Нет, не богиней мраморной, холодной...» Перевод Д. Седых | 832 |
«Я счастлив тем, что я живу сейчас...» Перевод Д. Седых | 832 |
«Да разве было мне дано...» Перевод Д. Седых | 833 |
«Давно манили человека крылья...» Перевод Д. Седых | 833 |
«Гранили ямб, как ювелиры...» Перевод Д. Седых | 833 |
«Всему есть мера и предел...» Перевод Д. Седых | 834 |
«Я не в силах время задержать...» Перевод Д. Седых | 834 |
«Как в акварель, в холодный вечер...» Перевод Д. Седых | 835 |
«Кручи — над киевским берегом крепость...» Перевод Д. Седых | 836 |
Неотделимо от эпохи. Перевод Б. Турганова | 836 |
Георгий Кайтуков Переводы Л. Озерова | |
Зимние картинки | 837 |
У памятника Максиму Горькому | 838 |
910
Семен Липкин | |
Очевидец | 839 |
У моря | 839 |
Ночи в лесу | 840 |
Зола | 841 |
Одесский переулок | 841 |
Закат в апреле | 842 |
Костер | 843 |
По дороге | 843 |
Кубанычбек Маликов | |
Арча. Перевод Т. Стрешневой | 844 |
Лирика. Перевод Я. Смелякова | 845 |
Портрет на скале. Перевод М. Ватагина | 845 |
Утро. Перевод С. Липкина | 847 |
Душа киргиза. Перевод Т. Стрешневой | 848 |
Никола Нагнибеда | |
Дунайская баллада. Перевод Я. Смелякова | 849 |
Поэт. Перевод А. Кафанова | 851 |
Друзьям-побратимам. Перевод Б. Турганова | 852 |
«О, я богач, притом по праву...» Перевод Б. Турганова | 853 |
Сад. Перевод Ю. Саенко | 854 |
Шаги. Перевод В. Шацкова | 854 |
Сергей Островой | |
«Береза — дерево артельное...» | 856 |
Старик | 856 |
А любовь остается жить | 857 |
Как мороз баню топил | 858 |
Зависть | 858 |
Анатолий Софронов | |
Бессмертник | 859 |
Подснежник | 860 |
Краснотал | 861 |
Шумел сурово Брянский лес | 862 |
Хутор Русский | 863 |
«Все начинается с тебя...» | 864 |
«Архипелаги неживые...» | 865 |
Примечания Л. Осиповой | 867 |
БИБЛИОТЕКА ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
СЕРИЯ ТРЕТЬЯ
том 179
СОВЕТСКАЯ ПОЭЗИЯ, т. 1
*
Редакторы
Оформление «Библиотеки»
Художественный редактор
Технические редакторы
Корректоры
* ИБ № 460 Сдано в набор 10/XII 1976 г. Подписано к печати А13327 16/V 1977 г. Бумага типогр. № 1. Формат 60×841/16. 57 печ. л. 53,18 усл. печ. л. 44,56 + 8 нак.=45,26 уч.-изд. л. Тираж 303000 экз. 2-й завод (153001—303000) Заказ 993. Цена 5 р. 70 к. Издательство
* Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, М-54, Валовая, 28 |
———————
¯¯¯¯¯